Мы окончательно возвращаемся в зал, где события начинают принимать более пристойный оборот.
Барбара заявляет, что довольно хлестать виски, и пробил час шампанского.
- Ойахи! Ойахи!-радостно вопит профессор, который пьян, как ханыта Жан. Он фамильярно хватает меня за руку.
- Франция прекрасна!-изливает он мне свою душу.
Затем закрывает глаза и декламирует:
- Граффити ништяки окаки, как говорится в одной нашей пословице. Правда, поразительно, мой дорогой?
- Сногсшибательно,-подтверждаю я.-Как удар молнии. Кстати, о ваших пословицах, дорогой профессор. Что вы думаете по поводу вот этой штуки?
И ваш Сан-Антонио распахивает свой лопатник, достает оттуда конверт и протягивает его Ямамототвердолобо.
- А! Это та самая штучка, о которой ты говорил мне сегодня утром?бормочет Рульт- Представьте себе, профессор, что...
Он не успевает закончить фразу. Гладя на конверт, ученый зеленеет, что довольно редко происходит с японцами, так как такое изменение цвета является прерогативой китайцев. Он бросает его точно так же, как это сделал утром книготорговец и трижды выкрикивает слово, напоминающее вопль ушастого тюленя, которому прищемили хвост дверцей самосвала. Мы остолбеваем от удивления. Даже филиппинский тенор резко замолкает. Папаша Хилджон распахивает свои пьяные сонные брызги, а Барбара стряхивает ладонь Рульта со своей задней сцены.
- Видите,- шепчу я,- начинается... Я наклоняюсь, чтобы поднять конверт, но в тот миг, когда я дотрагиваюсь до него, Ямамототвердолобо хватает серебренный канделябр и, повторяя свой вопль, наносит ужасный удар по моей руке.
Наступает мой черед брать передышку. Эта старая морщинистая задница, наверное, сломала мне с полдесятка пальцев на правой руке. Профессор снова поднимает канделябр и собирается двинуть им меня по кубышке. Но мой дружище Берю уберегает меня от трещины кумпола, своевременно метнув свой бокал с шампанским в гнусную рожу старой макаки. Папаша-желтоморд роняет свой канделябр и прямиком бежит к открытому окну, из которого сигает головой в городской асфальт, прежде чем у нас успевает сработать хоть одна мозговая клетка, чтобы помешать ему сделать это. Барбара кусает себе локти. Папаша Хилджон, незадолго до того распахнувший свои шкеты, спрашивает с любопытством в голосе:
- Эй, Барбара, my dear! (25) Мы на каком этаже?
- На седьмом,- уточняет Рульт.
- О.К., thank you,- вздыхает Хилджон, засыпая,- Poor old beans (26)
Продолжая потирать свою ноющую руку, я подхожу к окну. Там внизу, в самом низу улицы, зеваки окружают расплющенное тело. Они задирают головы вверх...
- Сейчас примчатся легавые-говорит Толстяк.- Ты не думаешь, что нам лучше смотаться отсюда?
Это он хорошо заметил, и я полностью одобряю его осторожность. Опыта ему не занимать, он знает, что "береженого Бог бережет", ну, а Бог надежнее японской полиции. Я отвожу Рульта в сторонку:
- Очень жаль, старина. Но мне бы не хотелось иметь дело с японскими собратьями. Попытайтесь сами уладить это дело.
- Можете положиться на меня. Смывайтесь через черный ход! Он идет, чтобы поднять конверт. Инцидент действует на всех отрезвляюще. Нас слеганца мутит, а котелки вибрируют от напряжения.
- Можете доверить мне его,-говорит Рульт, помахивая конвертом.- Это штука действует, как динамит. Я свяжусь с французскими учеными, может быть, они...
- О кей. Но будьте осторожны с ним. Завтра созвонимся, идет?
- Идет!
Толстяк уже приподнял подол своего кимоно и порхает к выходу, как звезда балета, сорвавшая восторженные аплодисменты публики.
Мы мылимся через четыре ступеньки вниз по служебной лестнице и, очутившись на улице, замечаем; что на миг опередили машину, нашпигованную легавыми. Пусть разбираются без нас. Ну а мы, решив воспользоваться вечерней прохладой для того, чтобы освежить и проветрить мозги, пешком возвращаемся в свою гостиницу.
- Это, в натуре, что-то невероятное! - восклицает Бе-Рхю-Рье.-За всю свою собачью жизнь легавого не встречал ничего подобного! Никогда!
С опущенными под бременем постоянной загадки плечами и зеленым огнедышащим драконом на кимоно. Толстяк здорово смахивает со спины на мешок взрывчатки, мирно бороздящий многолюдные улицы вечернего Токио.
Глава 8
Ну и ну,-вздыхает Толстяк, благополучно миновав вращающуюся дверь нашей гостиницы- смело можно сказать, что на нашу долю выпал насыщенный денек!-Он начинает перечислять:
-Старый книжный червь, который распорол себе брюхо; двое легавых, которым мы расквасили афиши; попойка, во время которой я чуть было не развелся, и, наконец, этот чокнутый бабай, сиганувший в окно после неудачной попытки замочить тебя. С этими япошками не соскучишься!
Мы пожимаем друг другу лапы в коридоре и заныриваем в свои номера. Включив свет, я вздрагиваю: в моей комнатухе все перевернуто вверх дном. Во время моего отсутствия кто-то добросовестно провел шмон. Матрас валяется на полу. Ящики тщательно выпотрошены, также, как и чемодан. Я не успеваю толком рассмотреть царящий в моем номере бардак, как ко мне вламывается негодующий Толстяк в развевающемся кимоно.
- Праздник продолжается! - ревет он.- Зайди-ка взглянуть, что они вычудили в моей избе! (27)
- Не стоит,-говорю я,-мне достаточно и своей.
Он обводит взглядом мой катаклизм и трясет башкой смертельно уставшего гладиатора.
- Понимаешь, Сан-А, я чувствую, что мы сунули нос не в свое дело, да еще в чужом болоте. Нам нечего ловить в этой стране. Здесь совсем другие люди и, вообще, здесь все не по-людски. У меня уже башка идет кругом!
Я колеблюсь по поводу того, стоит ли мне сообщать об инциденте администрации. Хорошенько подумав, я отказываюсь от этой затеи. Хозяева гостиницы обратятся за помощью в полицию, а мне это вовсе не надо. Мы с проклятиями начинаем наводить порядок.
- Как ты думаешь, что искала у нас та паскудина?
- Наверное, конверт...
- Ты так думаешь?
- Не вижу другой причины.
Толстяк, уперев руки в боки, застывает в центре комнаты.
- Нужно все-таки выяснить, что же нацарапано на этом чертовом конверте, верно?
- Да, надо. Но тот, кто может прочитать адрес, сам охотится за ним. Так что мы попали в порочный круг, приятель.
- Если уж речь зашла о пороках, согласись, Сан-А, что эта Барбаралакомый кусочек.
- Если проглотить сразу, то да; но его не стоит долго смаковать.
- Ты хочешь сказать, что она не первой свежести?
- И даже не второй. Толстяк. Тебе будет намного лучше со своей кашалотихой. А эта рыжуха похожа на раскаленный паяльник, о который недолго обжечь пальцы.
После этого разговора мы идем на боковую. Но мне не спится. Я уже нахожусь на грани того, чтобы пойти сдаваться в бюро находок, когда мне в голову приходит другая мысль. Я снимаю трубку и набираю номер баламута Рульта.
На том конце долго не снимают трубку. Я задаюсь вопросом, не остался ли он на ночь в парфюмерных объятиях неутомимой мисс Ловикайфмен, но нет. В мою ушную раковину через трубку вливается густой, как жидкая смола, бас:
- Да?
- Это Сан-А!
Наверное, мое имя заставляет его встряхнуться.
- А! Подождите секунду, мне требуется глоток дезинфицирующего, чтобы проснуться.
Бутылка виски, наверное, находится у него под рукой, так как мой слух без труда улавливает характерное бульканье.
- Готово, Сан-Антонио, слушаю Вас.
- Разве мы больше не на "ты"?
- Если ты так хочешь, почему бы нет! - говорит Рульт.-Тебе не кажется, что старый краб здорово выбил всех из колеи своей дурацкой шуткой?
- Как там утряслось с легавыми?
- Неплохо. Им сказали, что с Ямомототвердолобо случился сердечный приступ, он подошел к окну глотнуть свежего воздуха, сильно наклонился и нырнул головой в асфальт.
- Их устроила эта версия?
- Вполне. Мы ведь здесь уважаемые люди, старина, нам привыкли верить на слово.
- Конверт до сих пор у тебя?
- А как же, он лежит в сейфе. Я собираюсь завтра показать его сиру Приз-Парти, знаменитому англичанину, который поселился в Японии сразу после войны, чтобы заниматься исследованием старо японских языков со времени становления шоконата.
- Ладно. Я хочу еще кое-что спросить у тебя о стариканепрофессоре. Помнишь, перед тем как прийти в транс, он что-то выкрикнул по-японски? Ты понял, что он хотел сказать?
- Это было проклятие.
- И только?
- А разве этого тебе мало?!
- Что ты думаешь как знаток местных нравов, чем может быть вызвана подобная реакция у японца?
- Это наверняка что-то связанное с религией, но к этому, увы, мне нечего добавить.
Он зевает, как мясник, которого крупно подвели с поставкой свежего товара.
- Сейчас оставлю тебя в покое,-извиняюсь я.
- Отличная мысль! Как тебе моя обворожительная американка?
- Немного шебутная по периферии, но в остальном очень милая.
- Правда, гостеприимная?
- Скорее, она предпочитает самообслуживание!
Он смеется.
- Мне нравятся такие кадры. Они упрощают жизнь настоящим мужчинам и помогают решить физиологические проблемы.
Я прощаюсь с ним и отключаюсь на полдюжины часов, в течение которых мне снится, как искореженный профессор Ямамототвердолобо падает с неба, вопя: "Будьте вы прокляты!"
***
На следующее утро, когда мы спускаемся в холл, портье показывает нам на двух типов, сидящих рядом с выходом. Вышеуказанные месье встают и подходят к нам. Они среднего роста, в серых костюмах и черных соломенных шляпах в американском стиле. Оба - японцы, и у обоих на круглых лицах написано такое же радушие, как у сонного мужика, который с тяжелой похмелюги скрутил козью ножку из последней трешки
Я смотрю на них без особой радости, предчувствую, что они доставят нам немало хлопот.
- Полиция,-бросает один из них по-французски,- следуйте за нами!
Берюрье смотрит на меня понурым, как уши таксы взглядом.
- Тут афиняне афигенели, персы оперстенели, сатрапы сотрапезднулись, а крестоносцы хряпнулись крестцами и остались с носом! - выдает Берю.
Что в переводе на разговорный язык означает:
- Нас хотят повязать, надо рвать когти!
Но я утихомириваю его взглядом. Не можем же мы устроить ковбойскую разборку прямо в вестибюле гостиницы! Тем более, что можно смело рассчитывать на поддержку нашего посольства.
- В чем дело? - спрашиваю я.
- Узнаете позже,- отрезает легавый.
Мы не настаиваем и выходим в сопровождении двух ангеловхранителей.
- В Японии полицейских тоже называют легавыми?- интересуется Толстяк.
- Не знаю.
- Их скорее всего называют здесь утятами.
- Почему?
- Да потому, что они желтые! Это же ясно, как божий день!
Как видите, мой Толстяк весьма и весьма любознателен и не менее наблюдателен, как сказал бы мой знакомый наблюдатель со стороны двух нулей H (29).
Нас усаживают в большой черный автомобиль. За рулем сидит один тип. Я узнаю его по желчному взгляду в мой адрес - это шофер той самой тачки, у которой мы вчера прокололи шины. У меня возникает предположение, что мы можем испытывать определенные трудности с интерпретацией своего вчерашнего поведения по отношению к японским коллегам.
Телега пускается с места в карьер. Мы сидим сзади с одним из "утят". Другой сидит рядом с водителем, но держится начеку и не спускает с нас узких и пристальных глаз.
Наша лайба черной грозой пешеходов врезается в дорожный поток. Какое-то время мы шлифуем по центру города, and after (30) выкатываемся в пригород. Так как эта дорога ведет в Кавазаки, я решаю, что нас везут на место преступления.
Но на этот раз (единственный и неповторимый) Сан-Антонио ошибается. Мы проезжаем через Кавазаки, почти не снижая скорости. Что это значит?
- Слушай, Сан-А,- бормочет его Невежество,-по этой дороге мы сможем доехать до Франции?
- Ну, ты даешь! Япония расположена на архипелаге!
- А что это такое?
- Группа островов.
Я обращаюсь к японцу, говорящему по-французски:
- Куда вы везете нас?
- В Йокогаму!
- Зачем?
- Увидите сами!
Знаете ли, ну а если не знаете, то сейчас узнаете, ваш Сан-А не может выносить, когда с ним разговаривают таким тоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21