— А он кто, колхозник?
Бадаев рассмеялся.
— Ага, фермер! Пасеку держит. Золотые пчелы ему мед приносят. Иван Федорович, Линочка, ученый, каких на всю страну, может, больше и не сыщешь. Доктор технических наук, почти академик. Три года назад большой кафедрой заведовал, пока на пенсию не ушли. Знаешь, сколько у него изобретение и открытий? Ты ему шкалик поставь, он тебе сам похвастается.
— Алкоголик, значит?
Бадаев пожал плечами.
— Раньше был, это да. А сейчас навряд ли. Трудоголик, как какой-нибудь японец. Тот за деньги корячится, а этот за идею. Трясется, как работать хочет. Сутками может сидеть. Ничего вокруг не замечает. Наивный человек. Всему и всякому с полуслова верит. Я ему предложил поддержать престиж науки на международной арене.
— Дуешь, значит, старикана?
— Не то болтаешь! — рассердился Бадаев. — Я ему столько плачу, сколько он в своем сраном университете за десять лет заработать не сможет! Его государство опустило до нищенского состояния, выпнуло из системы, хоть с сумой по миру иди, а я ему помогаю. Он тут в деревне без работы загибался: кур пас, пчел доил. Не знал, куда руки приложить. Думаешь, если он старый, ему ничего не надо? Знаешь, сколько у него детей?
— Не знаю, — пожала плечами Лина.
— Пятеро. И внуков — вагон и маленькая тележка. Раньше на шее сидел, а теперь гордый ходит. Приедут к нему в гости, а он так небрежно бабки отстегивает. Сам видел. Мол, примите от щедрот моих, опять я людям нужен стал! Еще любовница у него молодая. Он как запрется с ней в каморке, всю ночь спать не дает!
— Знаю я, — сказала Лина. — Старик — стариком, а глаз горит. Меня тоже всю оглядел. Слушай, Бадаев, а не слишком ли много народу здесь пасется? Какая-нибудь дрянь случайно поинтересуется.
— Не поинтересуется. Они здесь люди не любопытные, в чужие дела нос не суют. На вот тебе еще заказ, — Бадаев порылся в бумагах на столе и протянул Лине бумажку, на которой были записаны характеристики микросхем.
В подполе появился Иван Федорович. Он сиял, как начищенный самовар.
— Ребятки, я тут сбегал за маленькой. Давайте уж за Линин приезд. Не каждый день бывает.
Они поднялись из подполья в горницу. За то время, пока Лина была в подполе, комната неузнаваемо преобразилась: стол был застелен белой скатертью, пол подметен, пивные бутылки испарились, будто их и не бывало. Первым делом Иван Федорович выставил на стол бутылку “Перцовки”, затем стопки, а уж потом закуски в банках, хлеб и прочую снедь. Он разлил водку и произнес в честь Лины длинный и витиеватый тост, что, мол, для него нет большей радости, чем видеть в своем доме столь прекрасную и очаровательную барышню.
Бадаев был прав, подвыпив, Иван Федорович стал рассказывать о себе, какой он заслуженный и маститый ученый. На столе появились сертификаты, дипломы, свидетельства.
— Видите, даже японцы меня признали, а у себя я никому, кроме Алеши не нужен. Такая беда! — говорил Иван Федорович, тряся большой бумагой с золотым тиснением.
— Я с ним в Японии и познакомился, — шепнул Лине Бадаев. — Тогда еще понял — голова у мужика золотая, да дуракам досталась.
Бадаев с Линой почти ничего не пили, а Иван Федорович довольно быстро “накидался”, раскраснелся, разгорячился и каждые пять минут стал подсаживаться к Лине с предложениями остаться на ночь. Мол, в тесноте, да не в обиде.
— Я уж лучше в Москву поеду, — отнекивалась Лина. — А то еще ваша внучка заявится, греха не оберешься. Волосы повыдергает, глаза выцарапает.
— Да что нам внучка! Мы и сами еще ничего! — бил себя в грудь Иван Федорович.
С трудом отделавшись от назойливого старика, Лина с Бадаевым вышли на крыльцо. Мухтар натянул цепь, грозно рыча, но Бадаев прикрикнул на него, и пес успокоился.
— Ты вот что, Линочка, технология технологией, дело тут потихоньку движется, а займись-ка ты покупателем. В позапрошлом месяце он должен был поступить на склад. Шучу. Близко к нему не подходи. Знаю я все эти прибамбасы — сам работал. Если он хоть раз промелькнул в “оперативке”, значит за ним есть постоянный хвост, и для нас он опасен. И ты тоже на“крючке”. Найди лучше нейтрального человечка из тех, что находится с ним в контакте вне подозрений, и через него работай. Если будет жарко, придется от него отказаться. Будем другую мазу искать. Что Александр Антонович, не с его ли молчаливого согласия Борьку ребятки порешили?
— Тайна, покрытая мраком, — сказала Лина. — Но пока тише мышки, в “контору” не стучит.
— Вот именно — пока. Волчара он, надо будет — съест. Пока у нас ничего не готово, он может понадобиться, а потом… — Бадаев замолчал.
— Линочка, Леша! Ребятки-козлятки, я вас жду! — раздался пьяный голос Ивана Федоровича.
— Иди! — приказал Бадаев. — Если что-то изменится, я тебе отзвоню.
Лина кивнула и зашагала к калитке. Бадаев провожал ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась за пригорком, потом вернулся в дом, из которого доносились пьяные крики Федора Ивановича, почти академика.
С Маркушей Митя теперь старался не встречаться и здоровался сквозь зубы, несмотря на формальную примиренность, а вот с Рашидом они после того случая с малолетками подружились. После работы частенько “ударяли” по паре пива или чего покрепче и посмеивались над тем, как Рашид полез разбираться через забор с наркоманами. В подпитии Рашиду первому Митя и признался, что ушел из семьи и живет теперь у Зоиной дочки Настеньки. Рашид приложил палец к губам, давая понять, что никто ничего об этом не узнает, и ободряюще похлопал по плечу, произнеся поговорку на арабском, которая полностью соответствовала русской: “Все, что не делается, все…”
— К черту! — добавил Митя, смеясь. — А у тебя как с бабами? — спросил он излишне фамильярно.
— По всякому бывает, — смутился Рашид. — Сейчас холостой хожу. Да и некогда мне, диссертацию надо писать.
Митя понял, что нечаянно задел больную струну, и больше этой темы не касался.
Они еще трижды посещали “соломенную вдову” Эдгара Рахимовича Веру, пили чай, ели пироги, играли с мальчишками. Рашид клялся и божился, что обязательно вытащить ее мужа из тюрьмы, потому что дело от начала до конца сфабриковано, взятка подстроена, а у него двоюродный брат в ОБНОНе, и так далее и тому подобное. Только с третьего посещения Митя наконец-то “въехал”, что Рашид в Веру попросту влюблен, но не решается предпринять какие-либо шаги, боясь все испортить. Будет вот так все время ходить, делать подарки, вздыхать и мучаться. Нет, Митя не смог бы так. Ему надо сразу все точки над “i”, быка за рога… А такая тайная любовь — это не для него. И его-то Рашид брал с собой только для того, чтобы не оказаться в нелепой ситуации! Поэтому, когда он в очередной раз предложил Мите отправиться к Вере на “Бабушкинскую”, Митя вежливо отказался.
Однажды после “пивняка” Рашид предложил зайти к нему домой. Он сказал, что его мама, Гюзель Андреевна, очень хочет познакомиться с Митей, потому что он ей много про него хорошего рассказывал. А сегодня у него как раз праздничный плов и бутылка хорошей водки.
Митя колебался недолго. Они сели в метро и поехали на “Белорусскую”.
— Митя, Рашид мне про вас все уши прожужжал! — встретила его Гюзель Андреевна — толстая маленькая женщина с добродушным лицом и голубыми глазами, кажущимися маленькими из-за очков с двойными линзами. Она крепко пожала его руку. — Вы очень принципиальный и честный человек. Такое в наше время — большая редкость.
— Ничего я не принципиальный, — смутился Митя.
— Ну, Рашид-то рассказывал, как вы дали отпор этому кафедральному пьянице Маркуше. Он мне все рассказывает. Проходите в комнату, располагайтесь. Сейчас я на стол накрою, — Гюзель Андреевна, тяжело переваливаясь, направилась на кухню.
Митя прошел в гостиную, всю увешанную и застеленную дорогими коврами. В остальном же комната мало чем отличалась от виденных Митей московских гостиных: мягкая мебель, журнальный столик, телевизор, пианино, старинная горка с инкрустацией, уставленная хрусталем. На коврах висели фотографии в рамочках.
— Мама с папой? — поинтересовался Митя у Рашида, кивнув на портрет мужчины с женщиной, прижавшихся друг к другу щеками.
— Да, они, — кивнул Рашид.
— А папа где?
— Погиб, — насупившись ответил Рашид.
— Извини, пожалуйста, я же не знал. Я вот своего никогда не видел, матушка меня, как говорится, в подоле принесла. Говорит, летчиком был международным. Врет, наверное.
— Не говори так о матери, — попросил Рашид. Он улыбнулся. — Ничего, сейчас пловчик сообразим. Повеселей будет. Настоящий, с барбарисом.
— Так он еще не готов? — спросил Митя, глянув на часы.
— Готов-готов, — подмигнул Рашид. — Маленькие детали. Сиди пока!
Рашид отправился на кухню помогать матери, а Митя стал разглядывать фотографии родственников. Какие-то совсем старинные, с заломанными углами, пожелтевшие, и новые, цветные, красочные. Вот он, его братан-обноновец, чем-то похожий на Рашида, в форме капитана милиции.
Скоро стол ломился от закусок. Первый тост подняли за новое знакомство.
Митя, проголодавшийся за день, принялся уминать вкусные домашние салаты и язык с хреном. Рашид просил его не усердствовать, обещал плов минут через двадцать — вместе с пальцами съешь. Гюзель Андреевна расспрашивала его о кафедре, интересовалась Игониной.
— С ней надо ухо востро держать и не высовываться, показывая, что умней ее, — сказал Митя. — Иначе слопает, как Зою Павловну. Что поделаешь, любит тетенька власть. Готова за нее любому глотку перегрызть. Она ведь не может и дня прожить, чтобы с кем-нибудь не поссорится. Сама себе врагов придумывает. Боится, что с ней поступят также, как она в свое время с Зоей поступила. То Рашид у нее в немилость попадет, то Анечка, то Маркуша, то еще кто-нибудь. Меня пока бог миловал.
— По дереву постучи, — сказал Рашид.
Митя стукнул костяшками по ножке стула.
— Тут вы с Рашидом совпадаете во мнении, — сказала Гюзель Андреевна. — Вы, Митя, кушайте-кушайте, не стесняйтесь. Если надо, я еще салатиков положу.
— Гюзель Андреевна, может, это и невоспитанно, так спрашивать? Почему а почему у вас отчество такое русское?
— Чего же тут невоспитанного? — засмеялась мама Рашида. — Папа мой был русский. А мама — наполовину азербайджанка, наполовину турчанка. В Баку они познакомились во время какого-то там антисоветского мятежа. Тогда еще НКВД было. Там он и служил. Сейчас этого многие стыдятся, скрывают. Вроде как против собственного народа боролись, а я своим отцом горжусь. Он воевал. Всю войну прошел. И не в заградотрядах, как пытаются сейчас представить НКВД на войне, а в нормальной действующей армии. Да вот он, — Гюзель Андреевна ткнула пальцем в портрет усатого мужчины в форме. Вся его грудь была увешена орденами. — Вот и папа у Рашида тоже в органах служил, погиб при исполнении. А брат двоюродный сейчас уже майора получил…
— Мам, неси плов! — сказал Рашид, разливая водку по рюмкам.
Гюзель Андреевна посмотрела на сына.
— Вот только Рашидик династию нарушил — подался в преподаватели. Несу-несу, милый, — Гюзель Андреевна торопливо заковыляла на кухню.
— Фу, что-то я пожадничал. Боюсь, плов уже не полезет, — сказа Митя, поглаживая себя по животу.
— Ничего, пройдись, протрясись, покури. Плов надо обязательно попробовать.
— Кстати, где у вас тут курят? — спросил Митя.
— Маму травить не будем. Ко мне в комнату пошли.
Рашид провел его в свою комнату, открыл форточку. Отправился на кухню за пепельницей. Комната Рашида была вся заставлена книжными полками. Кроме полок был здесь еще допотопный шифоньер с поцарапанным зеркалом и раскладывающийся диван. Митя подошел к книжным шкафам посмотреть книги. Половицы под его ногами громко скрипнули. Одна из створок шифоньера со скрежетом открылась. Митя подошел, чтобы прикрыть ее. Его взгляд упал на перекладину, на которой были вешалки с костюмами и рубашками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Бадаев рассмеялся.
— Ага, фермер! Пасеку держит. Золотые пчелы ему мед приносят. Иван Федорович, Линочка, ученый, каких на всю страну, может, больше и не сыщешь. Доктор технических наук, почти академик. Три года назад большой кафедрой заведовал, пока на пенсию не ушли. Знаешь, сколько у него изобретение и открытий? Ты ему шкалик поставь, он тебе сам похвастается.
— Алкоголик, значит?
Бадаев пожал плечами.
— Раньше был, это да. А сейчас навряд ли. Трудоголик, как какой-нибудь японец. Тот за деньги корячится, а этот за идею. Трясется, как работать хочет. Сутками может сидеть. Ничего вокруг не замечает. Наивный человек. Всему и всякому с полуслова верит. Я ему предложил поддержать престиж науки на международной арене.
— Дуешь, значит, старикана?
— Не то болтаешь! — рассердился Бадаев. — Я ему столько плачу, сколько он в своем сраном университете за десять лет заработать не сможет! Его государство опустило до нищенского состояния, выпнуло из системы, хоть с сумой по миру иди, а я ему помогаю. Он тут в деревне без работы загибался: кур пас, пчел доил. Не знал, куда руки приложить. Думаешь, если он старый, ему ничего не надо? Знаешь, сколько у него детей?
— Не знаю, — пожала плечами Лина.
— Пятеро. И внуков — вагон и маленькая тележка. Раньше на шее сидел, а теперь гордый ходит. Приедут к нему в гости, а он так небрежно бабки отстегивает. Сам видел. Мол, примите от щедрот моих, опять я людям нужен стал! Еще любовница у него молодая. Он как запрется с ней в каморке, всю ночь спать не дает!
— Знаю я, — сказала Лина. — Старик — стариком, а глаз горит. Меня тоже всю оглядел. Слушай, Бадаев, а не слишком ли много народу здесь пасется? Какая-нибудь дрянь случайно поинтересуется.
— Не поинтересуется. Они здесь люди не любопытные, в чужие дела нос не суют. На вот тебе еще заказ, — Бадаев порылся в бумагах на столе и протянул Лине бумажку, на которой были записаны характеристики микросхем.
В подполе появился Иван Федорович. Он сиял, как начищенный самовар.
— Ребятки, я тут сбегал за маленькой. Давайте уж за Линин приезд. Не каждый день бывает.
Они поднялись из подполья в горницу. За то время, пока Лина была в подполе, комната неузнаваемо преобразилась: стол был застелен белой скатертью, пол подметен, пивные бутылки испарились, будто их и не бывало. Первым делом Иван Федорович выставил на стол бутылку “Перцовки”, затем стопки, а уж потом закуски в банках, хлеб и прочую снедь. Он разлил водку и произнес в честь Лины длинный и витиеватый тост, что, мол, для него нет большей радости, чем видеть в своем доме столь прекрасную и очаровательную барышню.
Бадаев был прав, подвыпив, Иван Федорович стал рассказывать о себе, какой он заслуженный и маститый ученый. На столе появились сертификаты, дипломы, свидетельства.
— Видите, даже японцы меня признали, а у себя я никому, кроме Алеши не нужен. Такая беда! — говорил Иван Федорович, тряся большой бумагой с золотым тиснением.
— Я с ним в Японии и познакомился, — шепнул Лине Бадаев. — Тогда еще понял — голова у мужика золотая, да дуракам досталась.
Бадаев с Линой почти ничего не пили, а Иван Федорович довольно быстро “накидался”, раскраснелся, разгорячился и каждые пять минут стал подсаживаться к Лине с предложениями остаться на ночь. Мол, в тесноте, да не в обиде.
— Я уж лучше в Москву поеду, — отнекивалась Лина. — А то еще ваша внучка заявится, греха не оберешься. Волосы повыдергает, глаза выцарапает.
— Да что нам внучка! Мы и сами еще ничего! — бил себя в грудь Иван Федорович.
С трудом отделавшись от назойливого старика, Лина с Бадаевым вышли на крыльцо. Мухтар натянул цепь, грозно рыча, но Бадаев прикрикнул на него, и пес успокоился.
— Ты вот что, Линочка, технология технологией, дело тут потихоньку движется, а займись-ка ты покупателем. В позапрошлом месяце он должен был поступить на склад. Шучу. Близко к нему не подходи. Знаю я все эти прибамбасы — сам работал. Если он хоть раз промелькнул в “оперативке”, значит за ним есть постоянный хвост, и для нас он опасен. И ты тоже на“крючке”. Найди лучше нейтрального человечка из тех, что находится с ним в контакте вне подозрений, и через него работай. Если будет жарко, придется от него отказаться. Будем другую мазу искать. Что Александр Антонович, не с его ли молчаливого согласия Борьку ребятки порешили?
— Тайна, покрытая мраком, — сказала Лина. — Но пока тише мышки, в “контору” не стучит.
— Вот именно — пока. Волчара он, надо будет — съест. Пока у нас ничего не готово, он может понадобиться, а потом… — Бадаев замолчал.
— Линочка, Леша! Ребятки-козлятки, я вас жду! — раздался пьяный голос Ивана Федоровича.
— Иди! — приказал Бадаев. — Если что-то изменится, я тебе отзвоню.
Лина кивнула и зашагала к калитке. Бадаев провожал ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась за пригорком, потом вернулся в дом, из которого доносились пьяные крики Федора Ивановича, почти академика.
С Маркушей Митя теперь старался не встречаться и здоровался сквозь зубы, несмотря на формальную примиренность, а вот с Рашидом они после того случая с малолетками подружились. После работы частенько “ударяли” по паре пива или чего покрепче и посмеивались над тем, как Рашид полез разбираться через забор с наркоманами. В подпитии Рашиду первому Митя и признался, что ушел из семьи и живет теперь у Зоиной дочки Настеньки. Рашид приложил палец к губам, давая понять, что никто ничего об этом не узнает, и ободряюще похлопал по плечу, произнеся поговорку на арабском, которая полностью соответствовала русской: “Все, что не делается, все…”
— К черту! — добавил Митя, смеясь. — А у тебя как с бабами? — спросил он излишне фамильярно.
— По всякому бывает, — смутился Рашид. — Сейчас холостой хожу. Да и некогда мне, диссертацию надо писать.
Митя понял, что нечаянно задел больную струну, и больше этой темы не касался.
Они еще трижды посещали “соломенную вдову” Эдгара Рахимовича Веру, пили чай, ели пироги, играли с мальчишками. Рашид клялся и божился, что обязательно вытащить ее мужа из тюрьмы, потому что дело от начала до конца сфабриковано, взятка подстроена, а у него двоюродный брат в ОБНОНе, и так далее и тому подобное. Только с третьего посещения Митя наконец-то “въехал”, что Рашид в Веру попросту влюблен, но не решается предпринять какие-либо шаги, боясь все испортить. Будет вот так все время ходить, делать подарки, вздыхать и мучаться. Нет, Митя не смог бы так. Ему надо сразу все точки над “i”, быка за рога… А такая тайная любовь — это не для него. И его-то Рашид брал с собой только для того, чтобы не оказаться в нелепой ситуации! Поэтому, когда он в очередной раз предложил Мите отправиться к Вере на “Бабушкинскую”, Митя вежливо отказался.
Однажды после “пивняка” Рашид предложил зайти к нему домой. Он сказал, что его мама, Гюзель Андреевна, очень хочет познакомиться с Митей, потому что он ей много про него хорошего рассказывал. А сегодня у него как раз праздничный плов и бутылка хорошей водки.
Митя колебался недолго. Они сели в метро и поехали на “Белорусскую”.
— Митя, Рашид мне про вас все уши прожужжал! — встретила его Гюзель Андреевна — толстая маленькая женщина с добродушным лицом и голубыми глазами, кажущимися маленькими из-за очков с двойными линзами. Она крепко пожала его руку. — Вы очень принципиальный и честный человек. Такое в наше время — большая редкость.
— Ничего я не принципиальный, — смутился Митя.
— Ну, Рашид-то рассказывал, как вы дали отпор этому кафедральному пьянице Маркуше. Он мне все рассказывает. Проходите в комнату, располагайтесь. Сейчас я на стол накрою, — Гюзель Андреевна, тяжело переваливаясь, направилась на кухню.
Митя прошел в гостиную, всю увешанную и застеленную дорогими коврами. В остальном же комната мало чем отличалась от виденных Митей московских гостиных: мягкая мебель, журнальный столик, телевизор, пианино, старинная горка с инкрустацией, уставленная хрусталем. На коврах висели фотографии в рамочках.
— Мама с папой? — поинтересовался Митя у Рашида, кивнув на портрет мужчины с женщиной, прижавшихся друг к другу щеками.
— Да, они, — кивнул Рашид.
— А папа где?
— Погиб, — насупившись ответил Рашид.
— Извини, пожалуйста, я же не знал. Я вот своего никогда не видел, матушка меня, как говорится, в подоле принесла. Говорит, летчиком был международным. Врет, наверное.
— Не говори так о матери, — попросил Рашид. Он улыбнулся. — Ничего, сейчас пловчик сообразим. Повеселей будет. Настоящий, с барбарисом.
— Так он еще не готов? — спросил Митя, глянув на часы.
— Готов-готов, — подмигнул Рашид. — Маленькие детали. Сиди пока!
Рашид отправился на кухню помогать матери, а Митя стал разглядывать фотографии родственников. Какие-то совсем старинные, с заломанными углами, пожелтевшие, и новые, цветные, красочные. Вот он, его братан-обноновец, чем-то похожий на Рашида, в форме капитана милиции.
Скоро стол ломился от закусок. Первый тост подняли за новое знакомство.
Митя, проголодавшийся за день, принялся уминать вкусные домашние салаты и язык с хреном. Рашид просил его не усердствовать, обещал плов минут через двадцать — вместе с пальцами съешь. Гюзель Андреевна расспрашивала его о кафедре, интересовалась Игониной.
— С ней надо ухо востро держать и не высовываться, показывая, что умней ее, — сказал Митя. — Иначе слопает, как Зою Павловну. Что поделаешь, любит тетенька власть. Готова за нее любому глотку перегрызть. Она ведь не может и дня прожить, чтобы с кем-нибудь не поссорится. Сама себе врагов придумывает. Боится, что с ней поступят также, как она в свое время с Зоей поступила. То Рашид у нее в немилость попадет, то Анечка, то Маркуша, то еще кто-нибудь. Меня пока бог миловал.
— По дереву постучи, — сказал Рашид.
Митя стукнул костяшками по ножке стула.
— Тут вы с Рашидом совпадаете во мнении, — сказала Гюзель Андреевна. — Вы, Митя, кушайте-кушайте, не стесняйтесь. Если надо, я еще салатиков положу.
— Гюзель Андреевна, может, это и невоспитанно, так спрашивать? Почему а почему у вас отчество такое русское?
— Чего же тут невоспитанного? — засмеялась мама Рашида. — Папа мой был русский. А мама — наполовину азербайджанка, наполовину турчанка. В Баку они познакомились во время какого-то там антисоветского мятежа. Тогда еще НКВД было. Там он и служил. Сейчас этого многие стыдятся, скрывают. Вроде как против собственного народа боролись, а я своим отцом горжусь. Он воевал. Всю войну прошел. И не в заградотрядах, как пытаются сейчас представить НКВД на войне, а в нормальной действующей армии. Да вот он, — Гюзель Андреевна ткнула пальцем в портрет усатого мужчины в форме. Вся его грудь была увешена орденами. — Вот и папа у Рашида тоже в органах служил, погиб при исполнении. А брат двоюродный сейчас уже майора получил…
— Мам, неси плов! — сказал Рашид, разливая водку по рюмкам.
Гюзель Андреевна посмотрела на сына.
— Вот только Рашидик династию нарушил — подался в преподаватели. Несу-несу, милый, — Гюзель Андреевна торопливо заковыляла на кухню.
— Фу, что-то я пожадничал. Боюсь, плов уже не полезет, — сказа Митя, поглаживая себя по животу.
— Ничего, пройдись, протрясись, покури. Плов надо обязательно попробовать.
— Кстати, где у вас тут курят? — спросил Митя.
— Маму травить не будем. Ко мне в комнату пошли.
Рашид провел его в свою комнату, открыл форточку. Отправился на кухню за пепельницей. Комната Рашида была вся заставлена книжными полками. Кроме полок был здесь еще допотопный шифоньер с поцарапанным зеркалом и раскладывающийся диван. Митя подошел к книжным шкафам посмотреть книги. Половицы под его ногами громко скрипнули. Одна из створок шифоньера со скрежетом открылась. Митя подошел, чтобы прикрыть ее. Его взгляд упал на перекладину, на которой были вешалки с костюмами и рубашками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44