— Ну, я им сейчас за все вломлю, говнюкам!” Он уже настроился на “крутой” разговор и представил себе испуганных пьяных мужиков, торопливо убирающих со стола стаканы и рюмки, сметающих крошки в мусорную корзину — вы же чуть зав.кафедрой своей поганой лестницей не угробили! Пока Митя готовился излить свой гнев на несчастных электриков, в дверном проеме возник почти двухметрового роста бородатый мужчина в кожаной куртке и прохрипел басом: — Вам кого, молодой человек?
При виде здоровяка весь пыл у Мити мгновенно пропал.
— Я здесь лаборант, — произнес он испуганно.
— Лаборант? — мужчина захохотал. — Твою мать, лаборант! Новенький, значит? Ну, классно! А то мы совсем в бабском болоте закисли! — он протянул руку. — Гера по фамилии Марков. Добрые люди зовут меня Маркушей, злые — пьяницей и бабником, а я — ни тот, ни другой, я — действительный статский поэт милостью божьей, — он протянул свою огромную руку, и Митя с опаской ее пожал.
— Дмитрий Залесов.
— Ну, водку-то ты пьешь, Залесов? Или уже закодировался?
— Всяко бывает, — Митя неопределенно пожал плечами. — Можно чуть-чуть.
— Нужно, лаборант, нужно! Садись, не стесняйся. — Маркуша, взял Митю за плечи, усадил на стул. — Тут у нас все по-простому: работаем, пьем, трахаемся. Иногда бывает пани Зося навешает пилюлей по первое число. Ты познакомился со старушкой? Во баба! — Маркуша выставил большой палец. — Ей бы в разведку за языками ходить. — он полез в шкаф, достал из него еще одну рюмку. Из шкафа на пол посыпались какие-то бумаги. — Блин, всю кафедру засрала! До тебя тут одна сучка работала, в декрет ушла. Мужики, и то аккуратней бывают. — Маркуша разлил водку по рюмкам. — Поехали, Борменталь, за знакомство. Ничего, что я тебя так называть буду?
Митя кивнул и опрокинул в себя рюмку. Водка оказалась на редкость дрянной. Он с трудом заставил себя ее проглотить.
Маркуша с насмешкой посмотрел на несчастного лаборанта, протянул ему стакан с водой.
— Смотрю, Муртасик, нету у тебя боевой закалки.
— Откуда? — севшим голосом сказал Митя, слегка отдышавшись.
— Во, еще один говнюк приперся, — рассмеялся Маркуша.
Митя оглянулся. На кафедру, пошатываясь, вошел парень с всклокоченными волосами. Его взгляд блуждал по сторонам. Увидев Маркушу с Митей, он пьяно заулыбался, но никаких приветственных слов произнести не смог, плюхнулся в кресло заведующей и уронил голову на стол.
— Это у нас Миша-маленький. Большого, правда, нет, зато маленький свой собственный. Видишь, ассистент в Зосином кресле дрыхнет. Вот старуха-то не видит, она бы ему вставила, может, позвонить? — Маркуша хохотнул, разлил водку по рюмкам. — А вообще-то у нас не здесь не пьют и не курят. Ты это себе на носу заруби, Борменталь. Ну, вздрогнули за знакомство.
“Да, веселенькая, судя по всему, кафедра, и люди душевные — алкоголики, тунеядцы, — думал Митя, глотая очередную порцию водки — с каждой рюмкой спиртное шло все легче. Алкоголь растекался по телу приятным теплом, туманил голову, будя дневные воспоминания. Божественное видение — прекрасная Настена в купальнике — стояла перед глазами. — Забудь, дурак, профессорскую дочку. Вздорная, капризная, избалованная девица. Наверняка чуваков вокруг, как мух на сахаре. Свяжешься — отгребешь по полной программе. Сам признался мамаше, что женат. Она дочку в обиду не даст. Пинка под зад — и кончен бал! Простишься с наукой, карьерой, останется только“корабли” пускать”, — но чем больше уговаривал он себя так, тем больше хотелось вернуться в сталинский дом с лепными потолками, увидеть девушку, заговорить с ней, прикоснуться к ее коже, ощутить запах ее волос…
— Слушай, Борменталь, а чего это мы на кафедре киснем? Давай ради знакомства завалимся в общагу, телок снимем. Посвятим тебя в наш коллектив. Девки сейчас как раз экзамены зубрят — все по норам. Я тебе такую нимфу найду! Спид не спид, а райское наслаждение обещаю. Ну что, замазали?
Митя растерялся от столь откровенного предложения. Его прекрасное видение в миг очутилось в грязи пошлых слов. Он даже отодвинулся подальше от пьяного Маркуши.
— Меня жена дома ждет, — забормотал он в свое оправдание.
— Жена любви не помеха, — рассмеялся пьяный Маркуша. Он поднялся, сорвал шишечку кактуса, разрезал ее пополам ножом и принялся выедать сочную мякоть. — Для потенции, Борменталь. Мы, мужики, существа полигамные. У меня их три было, жены-то. А баб сколько! Если б я был султан, я б имел сто жен, — неожиданно запел он фальцетом и стал выделывать руками и ногами смешные па.
Митя тяжело вздохнул. Он подумал, что придется ехать. Не может же он с первого дня ссорится с коллегой — отказ наверняка обидит, а может, даже разозлит Маркушу. Человек-то он на кафедре явно не последний.
— А Мишу-маленького куда? — кивнул он на спящего.
— Мы его закроем — пускай спит. Проспится домой пойдет. Нас вообще на кафедре трое мужиков, теперь вот — четверо стало. Это при одиннадцати-то бабах! Но один совсем гнилой — Рашид Бектермирович называется. Ты от него подальше держись, а то он по своей мусульманской сути продаст тебя ни за грош. Ни пей с ним, ни болтай лишнего. Ты меня держись, Борменталь, я тебя на первых порах и с работой, и с диссером помогу, а потом на ноги встанешь, мы с тобой во кафедру будем держать! — Маркуша сжал кулак и зачем-то двинул им по столу. Рюмки и стаканы зазвенели.
— Ну ладно, по бабам, так по бабам, — вздохнул Митя, поднимаясь из-за стола. — Только не очень долго.
Александр Антонович сидел на скамейке в парке Горького, барабанил пальцами по “кейсу” и оглядывался по сторонам. Он провожал взглядами мужчин, щурился, пытаясь увидеть тех, кто входит в парк через главные ворота, весь напрягался и съеживался, заметив, любого, идущего по направлению к скамейке — по всему было видно, что волнение его нарастает с каждой минутой.
Вечернее солнце золотило первые высаженные на клумбы цветы. Народу, несмотря на обычный рабочий день, было много. Слышался визг детворы. Недалеко от скамейки расположился продавец воздушных шариков, он надувал их гелием из баллона. К нему подошла семейная пара с двумя девочками-близняшками лет семи. Девчонки, конечно, просили, шары. Продавец заулыбался, натянул шарик на конец трубы, повернул вентиль. Александр Антонович следил за тем, как растет, переливается серебряными звездами красивый шар. Раздался громкий хлопок — шар лопнул, девчонки завизжали. От неожиданности Александр Антонович вздрогнул.
— Неплохой сегодня денек выдался, — услышал он сбоку женский голос. Александр Антонович резко обернулся и увидел на краю скамейки девушку, одетую в строгий черный костюм, постриженные каре волосы девушки тоже были черны, они смоляно блестели на солнце. Глаза скрыты за темными очками. В руках она держала крохотную сумочку. Чуть поодаль от скамейки стоял плечистый мужчина с бычьей шеей. Он жевал резинку и в упор смотрел на Александра Антоновича. Проректору стало не по себе — к горлу подкатила тошнота. — Сейчас мы с вами встанем и под ручку немного пройдемся по парку, — сказала девушка, улыбнувшись. — Вы не возражаете?
— Извините, я чего-то не понял, — забормотал Александр Антонович. — Должен был подойти человек от Бадаева.
— Я не человек, что ли? — спросила девушка с вызовом.
Плечистый перестал жевать и приблизился к скамейке. Александр Антонович решил, что вопросов больше задавать не стоит. Он торопливо поднялся. Девушка встала и взяла его под руку. Они медленно пошли по дорожке. Девушка была почти на полголовы выше Александра Антоновича.
— Александр Антонович, нам нужна ваша помощь, — начала разговор девушка. — Надо срочно устроить одного человека на экспериментальную базу. Буквально через месяц.
— Что? — не понял Александр Антонович.
— Вы давно слух проверяли? На институтскую базу, во второй цех.
— Ваш Бадаев белены объелся, что ли? Там же режим, допуск нужен. Как минимум три месяца проверок через режимный отдел. Да и кто кого сейчас возьмет, когда только что было сокращение — зарплату нечем платить?
— Должность особого значения не имеет, можно и лаборантом. Через месяц я должна работать на базе.
— Девушка, вы чего-то, видимо, не понимаете, — Александр Антонович высвободил руку. — Я — проректор по науке, и все проверки ваших документов пойдут через режимный отдел, а не через меня. Будь вы мне родной дочерью, и то я ничего не смог бы сделать. Да и что за дурацкие просьбы! Делать мне больше нечего! Что мне ваш Бадаев? Начальник тоже, блин, нашелся!
— Бадаев предупреждал, что вы, скорей всего, начнете валять дурака, — девушка опять взяла его под руку, прижалась к Александру Антоновичу всем телом и произнесла на ухо громко, оглушая его: — У вас замечательная докторская диссертация. Особенно она понравилась японским милитаристам, готовящим захват северных территорий на Дальнем Востоке.
— Вы с ума сошли! — закричал Александр Антонович сердито. — Что за ахинея?
— Вы прекрасно знаете, что за ахинея, — сказала девушка спокойно и повела его по дорожке в сторону летнего кафе.
Да, он прекрасно знал. Более того, догадывался, что Бадаев рано или поздно припомнит ему его старые грехи, нанесет удар ниже пояса. В свое время, семь лет назад, когда он писал докторскую, в которой рассматривались проблемы защиты спутниковой электроники от жесткого излучения, у них в университете стажировался японский профессор. Переводчиком у профессора и был этот самый Бадаев. Естественно, был он не просто переводчиком и кроме основных функций исполнял еще и надзирательную, наверняка докладывая каждую неделю где-нибудь на Лубянке или в каком другом месте, что за научные разработки особо интересуют Ацуси Андо. Впрочем, тогда в тонкости общения с иностранными гостями Александр Антонович не вникал — был слишком поглощен своей наукой. С японцем он быстро сдружился, благо что оба имели общие научные интересы, довольно неплохо знали английский и ни в каких переводчиках не нуждались. Ацуси стал частым гостем в доме у Александра Антоновича, очень уж ему полюбилась русская кухня — то на пельмени, то на пироги заглянет — и однажды, в пылу научного спора, Александр Антонович совершил глупость, нет, не глупость даже — преступление, за которое до недавних пор можно было запросто схлопотать расстрельную статью, — он показал японцу схемы из второй главы диссертации. На черновиках, естественно, пока что еще не стояло грифа “сов. секретно”, они не были сшиты и скреплены печатью, все это появилось позже, когда материалы отдали в секретную часть для печати, но даже младенцу было ясно, что Александр Антонович глупо проболтался. Он быстро опомнился, убрал черновики, перевел разговор на другую тему, полагая, что япошка никому третьему не взболтнет, но через несколько дней Бадаев дал ему понять, что знает о случившемся. То ли он на профессора “жучков” понаставил, то ли хитростью выпытал у него о черновиках, Александр Антонович не на шутку испугался: он ждал ареста, обыска, крушения карьеры. Ничего. Профессор уехал. С Осакским технологическим институтом был заключен долгосрочный договор. Скоро на стажировку стали приезжать студенты и аспиранты. Их курировал опять-таки Бадаев. Мило общался с Александром Антоновичем. Пожимал руку, пошучивал и пил чай, никогда не напоминая о случившемся. Потом он куда-то исчез и больше не появлялся. Режим ослаб. Японцев допустили до некоторых рассекреченных технологий. Все эти годы, карабкаясь по крутой служебной лестнице, Александр Антонович помнил о случившемся, ждал, что случайно показанные схемы “всплывут” в специализированных журналах, а вместе с ними рано или поздно “всплывет” и Бадаев с какой-нибудь необычной просьбой. Помнил и ждал, ждал и помнил. Некоторые положения диссертации получили внедрение. Теперь технологические данные могли быть получены из других источников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
При виде здоровяка весь пыл у Мити мгновенно пропал.
— Я здесь лаборант, — произнес он испуганно.
— Лаборант? — мужчина захохотал. — Твою мать, лаборант! Новенький, значит? Ну, классно! А то мы совсем в бабском болоте закисли! — он протянул руку. — Гера по фамилии Марков. Добрые люди зовут меня Маркушей, злые — пьяницей и бабником, а я — ни тот, ни другой, я — действительный статский поэт милостью божьей, — он протянул свою огромную руку, и Митя с опаской ее пожал.
— Дмитрий Залесов.
— Ну, водку-то ты пьешь, Залесов? Или уже закодировался?
— Всяко бывает, — Митя неопределенно пожал плечами. — Можно чуть-чуть.
— Нужно, лаборант, нужно! Садись, не стесняйся. — Маркуша, взял Митю за плечи, усадил на стул. — Тут у нас все по-простому: работаем, пьем, трахаемся. Иногда бывает пани Зося навешает пилюлей по первое число. Ты познакомился со старушкой? Во баба! — Маркуша выставил большой палец. — Ей бы в разведку за языками ходить. — он полез в шкаф, достал из него еще одну рюмку. Из шкафа на пол посыпались какие-то бумаги. — Блин, всю кафедру засрала! До тебя тут одна сучка работала, в декрет ушла. Мужики, и то аккуратней бывают. — Маркуша разлил водку по рюмкам. — Поехали, Борменталь, за знакомство. Ничего, что я тебя так называть буду?
Митя кивнул и опрокинул в себя рюмку. Водка оказалась на редкость дрянной. Он с трудом заставил себя ее проглотить.
Маркуша с насмешкой посмотрел на несчастного лаборанта, протянул ему стакан с водой.
— Смотрю, Муртасик, нету у тебя боевой закалки.
— Откуда? — севшим голосом сказал Митя, слегка отдышавшись.
— Во, еще один говнюк приперся, — рассмеялся Маркуша.
Митя оглянулся. На кафедру, пошатываясь, вошел парень с всклокоченными волосами. Его взгляд блуждал по сторонам. Увидев Маркушу с Митей, он пьяно заулыбался, но никаких приветственных слов произнести не смог, плюхнулся в кресло заведующей и уронил голову на стол.
— Это у нас Миша-маленький. Большого, правда, нет, зато маленький свой собственный. Видишь, ассистент в Зосином кресле дрыхнет. Вот старуха-то не видит, она бы ему вставила, может, позвонить? — Маркуша хохотнул, разлил водку по рюмкам. — А вообще-то у нас не здесь не пьют и не курят. Ты это себе на носу заруби, Борменталь. Ну, вздрогнули за знакомство.
“Да, веселенькая, судя по всему, кафедра, и люди душевные — алкоголики, тунеядцы, — думал Митя, глотая очередную порцию водки — с каждой рюмкой спиртное шло все легче. Алкоголь растекался по телу приятным теплом, туманил голову, будя дневные воспоминания. Божественное видение — прекрасная Настена в купальнике — стояла перед глазами. — Забудь, дурак, профессорскую дочку. Вздорная, капризная, избалованная девица. Наверняка чуваков вокруг, как мух на сахаре. Свяжешься — отгребешь по полной программе. Сам признался мамаше, что женат. Она дочку в обиду не даст. Пинка под зад — и кончен бал! Простишься с наукой, карьерой, останется только“корабли” пускать”, — но чем больше уговаривал он себя так, тем больше хотелось вернуться в сталинский дом с лепными потолками, увидеть девушку, заговорить с ней, прикоснуться к ее коже, ощутить запах ее волос…
— Слушай, Борменталь, а чего это мы на кафедре киснем? Давай ради знакомства завалимся в общагу, телок снимем. Посвятим тебя в наш коллектив. Девки сейчас как раз экзамены зубрят — все по норам. Я тебе такую нимфу найду! Спид не спид, а райское наслаждение обещаю. Ну что, замазали?
Митя растерялся от столь откровенного предложения. Его прекрасное видение в миг очутилось в грязи пошлых слов. Он даже отодвинулся подальше от пьяного Маркуши.
— Меня жена дома ждет, — забормотал он в свое оправдание.
— Жена любви не помеха, — рассмеялся пьяный Маркуша. Он поднялся, сорвал шишечку кактуса, разрезал ее пополам ножом и принялся выедать сочную мякоть. — Для потенции, Борменталь. Мы, мужики, существа полигамные. У меня их три было, жены-то. А баб сколько! Если б я был султан, я б имел сто жен, — неожиданно запел он фальцетом и стал выделывать руками и ногами смешные па.
Митя тяжело вздохнул. Он подумал, что придется ехать. Не может же он с первого дня ссорится с коллегой — отказ наверняка обидит, а может, даже разозлит Маркушу. Человек-то он на кафедре явно не последний.
— А Мишу-маленького куда? — кивнул он на спящего.
— Мы его закроем — пускай спит. Проспится домой пойдет. Нас вообще на кафедре трое мужиков, теперь вот — четверо стало. Это при одиннадцати-то бабах! Но один совсем гнилой — Рашид Бектермирович называется. Ты от него подальше держись, а то он по своей мусульманской сути продаст тебя ни за грош. Ни пей с ним, ни болтай лишнего. Ты меня держись, Борменталь, я тебя на первых порах и с работой, и с диссером помогу, а потом на ноги встанешь, мы с тобой во кафедру будем держать! — Маркуша сжал кулак и зачем-то двинул им по столу. Рюмки и стаканы зазвенели.
— Ну ладно, по бабам, так по бабам, — вздохнул Митя, поднимаясь из-за стола. — Только не очень долго.
Александр Антонович сидел на скамейке в парке Горького, барабанил пальцами по “кейсу” и оглядывался по сторонам. Он провожал взглядами мужчин, щурился, пытаясь увидеть тех, кто входит в парк через главные ворота, весь напрягался и съеживался, заметив, любого, идущего по направлению к скамейке — по всему было видно, что волнение его нарастает с каждой минутой.
Вечернее солнце золотило первые высаженные на клумбы цветы. Народу, несмотря на обычный рабочий день, было много. Слышался визг детворы. Недалеко от скамейки расположился продавец воздушных шариков, он надувал их гелием из баллона. К нему подошла семейная пара с двумя девочками-близняшками лет семи. Девчонки, конечно, просили, шары. Продавец заулыбался, натянул шарик на конец трубы, повернул вентиль. Александр Антонович следил за тем, как растет, переливается серебряными звездами красивый шар. Раздался громкий хлопок — шар лопнул, девчонки завизжали. От неожиданности Александр Антонович вздрогнул.
— Неплохой сегодня денек выдался, — услышал он сбоку женский голос. Александр Антонович резко обернулся и увидел на краю скамейки девушку, одетую в строгий черный костюм, постриженные каре волосы девушки тоже были черны, они смоляно блестели на солнце. Глаза скрыты за темными очками. В руках она держала крохотную сумочку. Чуть поодаль от скамейки стоял плечистый мужчина с бычьей шеей. Он жевал резинку и в упор смотрел на Александра Антоновича. Проректору стало не по себе — к горлу подкатила тошнота. — Сейчас мы с вами встанем и под ручку немного пройдемся по парку, — сказала девушка, улыбнувшись. — Вы не возражаете?
— Извините, я чего-то не понял, — забормотал Александр Антонович. — Должен был подойти человек от Бадаева.
— Я не человек, что ли? — спросила девушка с вызовом.
Плечистый перестал жевать и приблизился к скамейке. Александр Антонович решил, что вопросов больше задавать не стоит. Он торопливо поднялся. Девушка встала и взяла его под руку. Они медленно пошли по дорожке. Девушка была почти на полголовы выше Александра Антоновича.
— Александр Антонович, нам нужна ваша помощь, — начала разговор девушка. — Надо срочно устроить одного человека на экспериментальную базу. Буквально через месяц.
— Что? — не понял Александр Антонович.
— Вы давно слух проверяли? На институтскую базу, во второй цех.
— Ваш Бадаев белены объелся, что ли? Там же режим, допуск нужен. Как минимум три месяца проверок через режимный отдел. Да и кто кого сейчас возьмет, когда только что было сокращение — зарплату нечем платить?
— Должность особого значения не имеет, можно и лаборантом. Через месяц я должна работать на базе.
— Девушка, вы чего-то, видимо, не понимаете, — Александр Антонович высвободил руку. — Я — проректор по науке, и все проверки ваших документов пойдут через режимный отдел, а не через меня. Будь вы мне родной дочерью, и то я ничего не смог бы сделать. Да и что за дурацкие просьбы! Делать мне больше нечего! Что мне ваш Бадаев? Начальник тоже, блин, нашелся!
— Бадаев предупреждал, что вы, скорей всего, начнете валять дурака, — девушка опять взяла его под руку, прижалась к Александру Антоновичу всем телом и произнесла на ухо громко, оглушая его: — У вас замечательная докторская диссертация. Особенно она понравилась японским милитаристам, готовящим захват северных территорий на Дальнем Востоке.
— Вы с ума сошли! — закричал Александр Антонович сердито. — Что за ахинея?
— Вы прекрасно знаете, что за ахинея, — сказала девушка спокойно и повела его по дорожке в сторону летнего кафе.
Да, он прекрасно знал. Более того, догадывался, что Бадаев рано или поздно припомнит ему его старые грехи, нанесет удар ниже пояса. В свое время, семь лет назад, когда он писал докторскую, в которой рассматривались проблемы защиты спутниковой электроники от жесткого излучения, у них в университете стажировался японский профессор. Переводчиком у профессора и был этот самый Бадаев. Естественно, был он не просто переводчиком и кроме основных функций исполнял еще и надзирательную, наверняка докладывая каждую неделю где-нибудь на Лубянке или в каком другом месте, что за научные разработки особо интересуют Ацуси Андо. Впрочем, тогда в тонкости общения с иностранными гостями Александр Антонович не вникал — был слишком поглощен своей наукой. С японцем он быстро сдружился, благо что оба имели общие научные интересы, довольно неплохо знали английский и ни в каких переводчиках не нуждались. Ацуси стал частым гостем в доме у Александра Антоновича, очень уж ему полюбилась русская кухня — то на пельмени, то на пироги заглянет — и однажды, в пылу научного спора, Александр Антонович совершил глупость, нет, не глупость даже — преступление, за которое до недавних пор можно было запросто схлопотать расстрельную статью, — он показал японцу схемы из второй главы диссертации. На черновиках, естественно, пока что еще не стояло грифа “сов. секретно”, они не были сшиты и скреплены печатью, все это появилось позже, когда материалы отдали в секретную часть для печати, но даже младенцу было ясно, что Александр Антонович глупо проболтался. Он быстро опомнился, убрал черновики, перевел разговор на другую тему, полагая, что япошка никому третьему не взболтнет, но через несколько дней Бадаев дал ему понять, что знает о случившемся. То ли он на профессора “жучков” понаставил, то ли хитростью выпытал у него о черновиках, Александр Антонович не на шутку испугался: он ждал ареста, обыска, крушения карьеры. Ничего. Профессор уехал. С Осакским технологическим институтом был заключен долгосрочный договор. Скоро на стажировку стали приезжать студенты и аспиранты. Их курировал опять-таки Бадаев. Мило общался с Александром Антоновичем. Пожимал руку, пошучивал и пил чай, никогда не напоминая о случившемся. Потом он куда-то исчез и больше не появлялся. Режим ослаб. Японцев допустили до некоторых рассекреченных технологий. Все эти годы, карабкаясь по крутой служебной лестнице, Александр Антонович помнил о случившемся, ждал, что случайно показанные схемы “всплывут” в специализированных журналах, а вместе с ними рано или поздно “всплывет” и Бадаев с какой-нибудь необычной просьбой. Помнил и ждал, ждал и помнил. Некоторые положения диссертации получили внедрение. Теперь технологические данные могли быть получены из других источников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44