— Что же дальше? — спросил Огарёв.
— Находку поместили в подвал, в специально оборудованную холодную комнату… Специалисты, накинув шубы, заходили туда полюбоваться красавицей. Художник увидел красавицу и… влюбился в неё.
— Влюбился в доисторическую женщину? — удивился Денис. Голова кружилась — от выпитого пива и виски, от хоровода впечатлений.
— Он получил разрешение нарисовать её портрет, — продолжал старик. — Его пускали с мольбертом и красками в её ледяные покои. И он, согревая дыханием замерзающие пальцы, писал свою странную возлюбленную, чьи пронзительно-голубые глаза смотрели на него из глубины ледяной глыбы. С каждым днём он любил её больше и больше.
— Бедный художник, — Денис заказал ещё два пива.
— И в один прекрасный день, — старик говорил из сладкой полудрёмы, — он решил, что должен разбить ледяной чертог и вернуть красавицу к жизни. Он решил, что поцелуй расколдует её, вырвет из ледяного плена.
«И он сможет не только любоваться на неё через лёд, но и трахать её, как обычную лондонскую тёлку, — подумал Огарёв. — Какая романтическая история!»
— У него был ключ от ледовых покоев… Как-то ночью художник пробрался к красавице, развёл около льдины маленький костёр и стал долбить её ледорубом. Временами ему казалось, что из глубины льда она протягивает к нему руки, словно говорит: освободи меня, любимый, я хочу быть с тобой…
Паб закрывался. Хозяин опускал серебристые жалюзи. Денис и старик вышли на улицу и двинулись к громаде Британского музея.
— Совершенно обезумев, художник крошил ледяную глыбу. Красавица улыбалась ему, ждала его, рвалась из своего векового чертога. Уже ближе к утру он добился своего: отвалился очередной кусок льда, и художник оказался нос к носу с красавицей. Но его губы встретили не жаркий ответ любви — они провалились в гнилые рассыпающиеся ткани. Художник почувствовал выпущенный им на волю тысячелетний смрад. Художник, опомнившись, бросился к двери, но оказалось, что в ночной горячке он потерял ключ. Напрасно он молотил в железную дверь. Эти подвалы хорошо скрывают звуки…
По стенам Британского музея клубились мрачные тени.
— Его открыли только через несколько часов, и волна смрада в несколько секунд пронеслась по всем залам музея. Целый месяц потом служащие отмывали от запаха экспонаты…
— А художник? — спросил Огарёв, — Что случилось с художником?
— Его отвезли в Бедлам. Там он и умер спустя много-много лет…
Старик исчез незаметно. По стенам Британского музея клубились мрачные тени. Потеряв счёт времени, Денис смотрел на серое здание и представлял себе чудовищные сцены.
— Двадцатку, — Денис почувствовал лёгкий толчок. Его обступили три подростка — двое чёрных и мулат. Один поигрывал металлическими шарами на толстой цепочке. В больших, как компакт-диски, глазах Денис прочитал угрозу.
— Двадцать фунтов, — повторил мулат голосом, не терпящим возражений.
Почему двадцать фунтов? Что-то Огарёв слышал про двадцать фунтов… Ах, да! Ему советовали носить в отдельном кармане двадцатифунтовую бумажку. Именно столько стоит доза героина. Такой бумажкой молено откупиться от наркомана… У Дениса не было отложено двадцать фунтов. Дрожащими пальцами он достал кошелёк, вытащил оттуда нужную купюру, протянул мулату. Один из чёрных грубо выдернул кошелёк у него из рук.
— Э-э, мы так не договаривались, — Денис потянулся за своим кошельком.
— Животное, — сказал чёрный и ударил Дениса ребром ладони по шее.
Денис охнул и схватился за шею. Мулат пнул его ботинком в яйца. Денис согнулся пополам. Тяжёлые шары метались, как два озверевших глобуса, слетевших с орбит. На счастье, вдали раздался тревожный полицейский свисток, грабители провалились сквозь землю. Не иначе, в подвалы Британского музея.
В участке ему промыли, забинтовали раны, утешили, что кости не перебиты, объяснили, что нападения наркоманов на одиноких ночных путников пусть и редки, но будут происходить всегда, пока существует героин. А так как героин вечен, то и нападения будут происходить вечно.
Он спал пятнадцать часов. Ему снился лёд.
Гаев покончил с гусем, вытер руки и лицо громадной салфеткой. Взял зубочистку и отправился в путешествие по зубным просторам, выцепляя из укромных уголков кусочек мяса или вытягивая жилу, застрявшую между зубами.
Ему нравилось заниматься своими зубами. Нравилось вычищать их после еды и драить щёткой по утрам. Нравилось счищать' с них каменный налёт нежножужжащей машинкой.
«В бизнесе главное — крепкие зубы, — любил повторять Гаев. — Откусить и хорошенько пережевать… Только тот раскатит губы, у кого крутые зубы…»
Когда-то у него был «дежурный героинщик» Стёпа. Когда появляются продавцы с партией товара, нужен человек, который первым пустит в себя этот непонятный продукт. Проверит качество. Если товар окажется грязным, этот человек умрёт.
Гаев однажды краем уха услышал, как Стёпа рассказывает о своих зубах. Которые, на самом деле, не зубы, а горы. Целые горные кряжи и горные цепи, под героином так увлекательно путешествовать по ним кончиком языка…
— Зубы — единственная часть скелета, которая выходит наружу, — Гаев запомнил эту стёпину фразу и потом даже использовал её в рекламном ролике зубной пасты «Интердент».
Появился Козлов с телефонной трубкой.
— Журналист Огарёв набирает из лондонской гостиницы наш контактный телефон. Один раз набрал, положил трубку, сейчас снова набирает…
Гаев кивнул. В трубке у Козлова что-то пробормотал невидимый оператор.
— Теперь он набирает телефон, оставленный ему эфэсбэшниками, — бесстрастно сказал Козлов.
— Хорош гусь, — нахмурился Гаев.
— Кладёт трубку, не стал говорить… Теперь он снова набирает наш телефон…

Глава шестая

Матадор давно не был на танцах — Одноногая чернокожаялесбиянка — Акварель растекается по стране — Силовикиатакуют технодром — Птицы выклёвывают глаза, а рыбы выедают сердца — Восковая фигура изобретателя телефона впервые увидела смерть — На кухне Матадора вырос мак — Что может быть вкуснее шоколадного члена? — Матадор не хочет называть пароль
Бум-бум-бум.
Сто, сто двадцать, сто шестьдесят.
Матадор переступил порог. Ему показалось, что он вошёл внутрь марки ЛСД.
Бум-бум-бум.
Сто восемьдесят, двести, двести двадцать.
На каждый бум — судорога прожекторов. Слоёный дым ходит ходуном. На каждый бум обрушивается потолок.
Двести шестьдесят ударов в минуту.
Металлические конструкции вылетают из темноты, проносятся по диагонали. Танцпол балансирует под углом сорок пять градусов.
Сделай кто-нибудь неверное движение, и пол встанет колом, отверзнет бездну. И туда скатятся-ссыплются ядовитые фигурки танцоров.
Или, может быть, их ботинки на высоких пробковых и пластмассовых платформах, — магнитные ботинки?
Счастье есть…
Тум — тум — тум…
Его не может не быть…
Бам-бам-бам…
Отсутствующие взгляды людей, которые давно спят днём, а живут ночью.
В центре техношабаша Матадор оказался впервые. Разноцветные парики, клоунская одежда, картинки на лице, татуировки, панамы и бескозырки, пионерские галстуки…
— Фрики, — наклонился Караулов к уху Матадора, — Их называют фриками…
— То есть, уродами? — перевёл на русский Матадор.
— Уродами, да, — согласился Караулов. — В средневековом цирке всегда была парочка карликов и одна бородатая женщина… Иногда все флаеры на бесплатный проход в клуб раздают фрикам…
— На черта?
— Мода. Чем больше у тебя на вечеринке уродов, тем больше о ней напишут в журнале.
— А если я сам по себе инвалид, без рук-без ног?
— Попробуй, приди в следующий раз без руки, — пожал плечами Славка. — Слыхал же анекдот: следующим президентом США будет одноногая чернокожая лесбиянка…
Бум-бум-бум.
— Так Башкир бы здесь хорошо смотрелся с высунутым языком…
С гиканьем и визгами мимо пронеслась гусеница. Два десятка половозрелых граждан выстроились в затылок, как в детском саду, и прыгали по «Арматуре», держа друг друга за плечи. Кто-то схватил Славку за руку и утащил в толпу.
Бам-бам-бам.
С утра Серёга Сафин пытался найти Акварель в Измайловском парке. Потом преследовал какую-то вишнёвую «девятку», но на трассе на скорости въехал в яму. «Девятка» ушла, а Сафин прикусил язык так, что он теперь не влазил в рот.
Конечно, идти на рейв с Карауловым должен был Серёга. Все в отделе знали, что Серёга и Славка ходят в клубы не только на задания, но и чисто потанцевать, закинувшись марочкой кислоты или колёсиком экстази.
Матадор был уверен, что такие крупные спецы по молодёжной культуре быстро принесут ему два ведра Акварели и дюжину имён-адресов акварельных пушеров. Шиш с кетчупом. Уже целую неделю Сафин и Караулов — без марок, без колёсиков, в лучшем случае под травой — тусовались по самым радикальным местам Москвы.
Без марок, без колёс и без всякого результата.
— Вы, наверное, выпиваете всю Акварель на месте и не хотите делиться со следствием, — ворчал Матадор.
— Всё пидоры в скверике выпили, нам не оставили, — отвечал невоспитанный Сафин.
Без марок, без колёсиков было терпимо два дня, три, ну, четыре, а потом становилось сущей мукой. Вокруг царила конкретная кислотная расслабуха. Как прийти на пляж в жаркий день и сидеть среди голых тел, не снимая бушлата, ушанки, войлочных штанов и валяных сапог…
Заняв позицию у буфетной стойки, Матадор наблюдал за девушкой, которая старательно перебирала ногами по световому пятну, не давая ему ускочить за колонну.
На лице её проступали зелёные, оранжевые и голубые спирали, словно это не лицо, а экран цветомузыкальной установки.
Матадор прекрасно знал эти спирали на роже — сам видел в зеркале. Такой эффект даёт ЛСД.
Но Матадору нужна была Акварель.
Он пошёл в игровую зону.
Ага, вон тусуются у игровых автоматов два подозрительных парня.
Матадор подошёл поближе. Вернее, под-танцевал поближе, невольно подстраиваясь под техноритм.
Два подозрительных козла.
Один одет под стилягу: галстук с обезьяной Чи-чи, узкие брюки, фиолетовые очки.
Другой — в детский комбинезон с короткими штанинами, в пёструю рубашечку с какими-то шариками.
Пьют шампанское. В шампанском удобно растворить таблеточку Е: весёлые пузырьки радостно погонят препарат в кровь.
Матадор вздохнул. Экстази тоже не было в круге его сегодняшних интересов.
Но нигде не мелькнёт — ни в пузырьке, ни на дне стакана — алая капля.
Технодром «Арматура» был устроен в старом хоккейном дворце. Чил-аут, место для отдыха, оборудован прямо на трибунах. Матадор развалился в кресле, закинул ноги на передний ряд. Пожевать в неверном свете армадилло солёную кукурузу, запить её газировкой Red Devil.
И послушать, что говорят рядом. Матадор вставил в ухо маленький слуховой аппарат.
— Техно подмахивает попсе, — жаловался друзьям фрик в трёх бейсболках и с янтарём в ноздре. — Все эти грувы, иванушки… Если так пойдёт дальше, вместо фриков клубиться будут бандиты.
Нет, не то…
Через некоторое время Матадор нашёл, что искал: несколько человек рассказывали друг другу байки об Акварели.
— В Риге мужик наакварелился, выронил зеркальце из окна. Ой, говорит, бляха-муха, где моё отражение? Сиганул следом. Два часа потом от асфальта отскрёбывали…
Такого случая Матадор не знал. Видимо, так преломились слухи о прыгнувшем из окна сыне депутата Значкова…
— Да фиг ли там, у меня знакомый закатился под троллейбус…
Ну-ка, ну-ка…
— Борька Бергер из ГИТИСа дёрнул Аквы в скверике на Восстания… У высотки. Решил, что превращается в собачку, дворняга какая-то через плац перебегала. Рыпнулся за ней — и под рогатого.
Всё правильно, под троллейбус Б.
«Бэ. Бергер», — сказал бы Барановский.
И версия про собачку — правда, про болонку — в ФСБ гуляет.
И откуда эксперты знают, что студент стал превращаться в собачку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32