— Я возвращаюсь на Побережье. Там снова буду работать, — заявил он ни с того ни с сего.
Удивился молодой Галембка, который боялся всякой работы. — То ли тебе у нас плохо? Мать тебя даром кормит, ничего дома не делаешь, а там работать велят.
— Не хочу тут жить. Это мерзкая деревушка, — ответил он решительно. Два дня спустя доктор Неглович утром ехал в поликлинику в Трумейки и на остановке возле магазина заметил Люцину Ярош с большой, как сундук, картонной коробкой, в которой она собиралась везти свой телевизор в ремонт. Одновременно с машиной доктора к остановке подъехал и автобус, но Ярошова подумала, что на «газике» доктора она даром и гораздо быстрее доедет до Трумеек. Она остановила Негловича и спросила его, не может ли он ее подвезти.
Неглович на глазах у людей вышел из своего «газика» и сказал громко, чтобы все слышали:
— Женщина в наше время может делать со своей задницей все, что ей нравится. Но, кроме задницы, у женщины должна быть и честь.
Сказав это, он сел в машину и уехал в Трумейки без Ярошовой и ее поломанного телевизора.
Услышал слова доктора водитель автобуса и, заинтересовавшись, начал выспрашивать у людей, почему это доктор так отчитал женщину с телевизором. Тут же нашлись такие, которые сообщили ему, что у Ярошовой был любовник, а когда он ей надоел, она рассказала о нем мужу и его товарищам и заманила его в ловушку.
Когда пришла пора отъезжать в Трумейки и люди расселись в автобусе, Ярошова тоже начала тащить в него коробку со сломанным телевизором. И тогда водитель сказал ей:
— Есть инструкция сверху, что телевизоры нельзя возить, потому что не раз бывало, что кинескоп вдруг взрывался и ранил людей.
Он закрыл перед Ярошовой двери автобуса и двинулся в путь, а она стояла с коробкой на остановке до обеда. Наконец ее подобрал какой-то нездешний водитель грузовика. И никому не было ее жалко, хоть она так долго стояла на своих кривых ногах, ведь правильно было сказано: женщина, кроме задницы, должна иметь и честь.
В тот же самый день, только на другом автобусе и в другом направлении, то есть в Барты, уехал Антони Пасемко, чтобы снова начать работать на Побережье.
Дома у него было что поесть, и не надо было тяжко трудиться, но он не хотел жить в такой мерзкой деревушке, как Скиролавки.
О том, что даже немолодая женщина может устроить свою жизнь
— Вы знаете, доктор, что люди говорят о панне Брыгиде и ее ребенке? — тараторила пани Хеня, медсестра, когда доктор закончил прием пациентов в поликлинике в Трумейках и в связи с тем, что уходил в отпуск, немного задержался, чтобы привести в порядок свои документы. Пани Хеня тоже прибиралась в шкафчике с лекарствами и тараторила, как это делают женщины:
— Мужчины боятся панны Брыгиды, хоть она и самая красивая женщина в околице. Никто ведь лучше, чем она, и ловчее не вычистит бычка или жеребца. Приблизиться к ней и ребенка ей сделать должен был кто-то очень смелый. А кто самый смелый человек во всей гмине Трумейки? Кто же еще, если не наш комендант, пан Корейво. Он голыми руками может схватить бандита или самого большого хулигана. Поэтому некоторые говорят, что ребенок панны Брыгиды от коменданта Корейво.
— Глупости они говорят, пани Хеня. Одно дело — ловить бандитов голыми руками, а другое — сделать такой женщине ребенка, — бурчал доктор, укладывая бумаги в ящики стола.
— Это правда, доктор, — соглашалась с ним пани Хеня. — У пана Корейво некрасивая жена, а панна Брыгида — самая красивая женщина в околице и к тому же хорошо зарабатывает. Если бы он сделал ей ребенка, то женился бы на ней, если бы ему даже приказали уйти с должности начальника отделения. Поэтому другие люди потихоньку болтают, что ребенка ей сделал такой, кто ни за что не может на ней жениться. Вы знаете, кого я имею в виду?
— Понятия не имею.
— Кого же, если не священника Мизереру? Красивый мужчина наш священник. А жениться не может. Это факт.
— Снова глупости слышу, пани Хеня, — начиная сердиться, отозвался доктор. — О каждом священнике люди строят разные догадки. Трумейки — это, однако, маленький городишко. Здесь ничего не скроешь от людского глаза. Люди видели бы, как священник или комендант заходят вечерком к панне Брыгиде.
— Не все можно высмотреть, — заупрямилась пани Хеня. — Брыгида живет над поликлиникой. Уже после обеда сюда никто не заходит, а дом стоит в сторонке. Можно к ней так войти, что никто не заметит.
Рассердился доктор на пани Хеню и начал на нее кричать:
— Одни глупости и сплетни у вас в голове! А в кабинете полно пыли. Я теперь не удивляюсь, что мне сегодня не хватило чистых игл. Сплетнями занимаетесь вместо того, чтобы иглы прокипятить! В шкафчиках грязно, ширма аж серая от пыли! Я в отпуск иду, а тут такой балаган. Я бы не хотел застать кабинет в таком виде, когда вернусь!
Пани Хеня ушла за белую ширму и начала громко всхлипывать. Доктору стало ее жалко, он начал просить у нее прощения за то, что так вспылил. Но пани Хеня не потому плакала, что доктор на нее накричал, ведь это случалось часто, а потому, что у нее вообще уже давно было тяжело на сердце, и вот плач ее разобрал.
— Посмотрите на меня, доктор, — сказала она, плача и расстегивая белый халат, под которым у нее были только трусики и бюстгальтер. — Мне даже сорока нет, а из-за троих детей грудь у меня уже обвисла, живот стал большой и сморщенный, бедра деформированы. Мой муж, завскладом, не хочет со мной жить, говорит, что детей больше не хочет, а я не принимаю никаких таблеток. А зачем мне целый месяц глотать таблетки, если он реже чем раз в два месяца хочет со мной спать? Я буду травиться таблетками, а и так ничего с этого иметь не буду. Я думаю, что он не из-за таблеток на меня не влезает, а из-за обвислой груди и бесформенных бедер. А мне ведь хочется так же, как когда-то, а может, еще больше) чем когда-то. Я бы теперь могла давать лучше, чем раньше, потому что опыт у меня больше и меньше стыжусь, а он не хочет этим воспользоваться. Что же делать такой женщине, как я, немолодой уже, с обвисшими грудями, если ей хочется, как молодой, даже еще больше? Я сижу у телевизора, чтобы посмотреть, как другие люди друг друга любят. Но там показывают только молодых и красивых женщин, которые любят, и из-за этого получаются разные проблемы. Разве вы видели когда-нибудь, чтобы показывали такую, у которой обвисшая грудь, большой живот, трое детей, но любить она хочет как молодая? Посмешище из такой делают, если уж покажут такую на экране. Когда старый мужчина влюбится в молоденькую, то ему все сочувствуют, говорят, что он переживает большую драму. А как старая влюбится в молодого парня, смех один из этого и издевательства. «Посмотрите на нее, — говорят, — грудь у нее обвисла, живот большой, бедра деформированы, троих детей родила и парня себе высмотрела». Разве это справедливо, доктор? Кого же она должна себе высмотреть, если старые мужчины только на молодых заглядываются? Я могла бы и таблетками травиться или спираль себе вставить, чтобы муж хоть раз в неделю на меня лег. Но для чего мне столько возни, если он раз в два месяца это делает?
Доктор застегнул пуговки халата на пани Хене, потому что в самом деле ничего приятного не было в созерцании ее обвислых грудей, большого живота и некрасивых бедер. Он чувствовал себя беспомощным перед ее жалобами, но и прекрасно ее понимал:
— Перед телевизором сидеть не стоит, пани Хеня. Вы сами заметили, что ничего умного о настоящей жизни там нет. Уж лучше пройтись по улице, между людьми покрутиться. Спираль же я вам советую вставить, и как вернусь из отпуска, то сам это вам сделаю. В Скиролавках живут не только молодые и красивые, а все же все женщины как-то устраивают свою жизнь. Не с этим, так с другим, не открыто, так потихоньку. И нет такой женщины, будь у нее хотя бы и самые обвислые груди, живот большой и деформированные бедра, чтобы при желании она не нашла бы на себя охотника. Если не на трезвую голову, так по пьянке. Знаю даже такую, старше вас на десять лет, у которой уже и месячных нет, а она сейчас наслаждается вволю с кем хочет и сколько хочет. Я бы даже сказал, что в нашей деревне пожилые женщины бесятся сильней, чем молодые. И спрос на них больший, потому что, как вы это верно заметили, у них больший опыт и они менее стыдливы. Нет ничего худшего на свете для немолодой женщины, чем уставиться в телевизор, отказаться от жизни, заливаться слезами. Эх, пани Хеня, — вздохнул доктор. — Свой зад вы в кресло перед телевизором прячете, вместо того, чтобы с ним походить среди людей, повертеть немного и не скопидомничать. Потому что бабий зад, пани Хеня, это не кубышка, хотя ее немного напоминает.
Доктор повесил свой белый халат, ключи от стола положил на шкаф. Пообещал пани Хене, что привезет ей из отпуска заграничную спираль в подарок, и уехал домой. Метеорологи предсказывали многодневный циклон, доктор радовался мысли об отдыхе, о прогулках по озеру на яхте, о встречах и беседах с писателем Любиньским, к которому снова приехала погостить панна Эльвира, подруга жены писателя.
Поздним вечером он отложил книгу, которую читал, и, как вор, выскользнул через террасу в сад.
В доме Юстыны не горел свет, но двери, однако, были открыты. Он вошел в комнату и в темноте опрокинул маленькую скамеечку, которая с шумом упала на пол. Молодая женщина лежала нагая под периной и ждала его прихода, потому что молила об этом своего Клобука. Она громко вздохнула, когда холодные пальцы доктора скользнули под перину и коснулись ее груди. Доктор прильнул губами к твердому животу, потерся щекой о шершавое от волос лоно. Его снова охватил запах шалфея, мяты и полыни, он ощутил огромную радость и необычайный покой. Он знал, что уже полюбил свое молчаливое вожделение, и, прежде чем войти в тело Юстыны, набухшее жаждой, он подумал, что те, кто нуждается в словах для выражения любви, может быть, не вожделеют достаточно сильно. Так он любил в молодости Гертруду Макух, а позже Анну. Только потом он научился говорить о любви с женщинами, которых брал в объятия, потому что слова помогали заполнить пустоту между одним и другим извержением семени.
О том, что многие хотят влюбляться, но мало кто кого любит
Рената Туронь каждую ночь сидела у окна на втором этаже дома лесничего Видлонга и вглядывалась в озеро. Ее мучило то, что на следующий день она чувствовала себя сонной и ослабленной. Поэтому однажды после обеда она взяла своего мальчика, велела мужу идти с собой и направилась к дому доктора за врачебной помощью. Гертруда Макух сообщила ей, что у доктора отпуск, но у пани Туронь была ученая степень, и приехала она в Скиролавки из столицы, что давало ей, по ее мнению, некоторое превосходство над каким-то там деревенским врачом. Она обошла весь дом и вместе с ребенком и мужем вышла на террасу, где Неглович загорал в шезлонге и прищуренными от солнца глазами наблюдал за маневрами белой яхты писателя Любиньского на озере.
— Доктор, я страдаю бессонницей, — пожаловалась она, кокетливо наклонив свою большую голову с обесцвеченными волосами. — Каждый вечер я сажусь у окна и до поздней ночи смотрю на озеро.
На террасе была длинная скамейка. Тотчас же на нее уселся Роман Туронь, который на ходу так странно ступал, будто бы только что наделал в штаны. У него, как и у жены, была очень большая голова и квадратные челюсти, которые придавали его лицу выражение серьезности и решительности. Вслед за ним пристроился на скамейке маленький Туронь, походкой напоминающий отца. Только пани Туронева встала перед доктором выпрямившись, руками опершись о бедра. Она гордилась своей рослой фигурой, могучими бедрами и высокомерной осанкой; летом с утра до вечера она носила шорты в обтяжку, чтобы ее формы были видны каждому. К сожалению, на этот раз портниха сшила ей слишком тесные шорты, они жали ей в шагу, и только приличия удерживали ее от того, чтобы все время обдергивать коротенькие штанины и поправлять трусики, впивавшиеся в тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122