От соседки ей уже было известно о некоем мистическом субъекте, находившемся в квартире ее покойного брата. К счастью, она не верила в привидения.
– На первый взгляд, – сказала она, – в квартире все на месте. Во всяком случае, все крупные вещи. Имущество брата мне знакомо, ведь я часто приезжала к нему из Варшавы. Как правило, я гостила у него по нескольку недель. Стирала ему, готовила, убирала, так что неплохо знаю его вещи. Если же вор ничего не украл, а так оно, кажется, и есть, то зачем он приходил сюда и выдавал себя за моего брата?
– Может быть, он искал здесь что-нибудь?
– Если он искал деньги, то зря старался. Дела моего брата шли неважно, особенно в последние годы. Чтобы купить машину, он продал свои самые ценные вещи. Видите ли, в последнее время он много пил. О покойниках плохо не говорят, но, к сожалению, ничего хорошего о нем не скажешь. В конце концов, – махнула она рукой, – из квартиры ничего не пропало. А ведь вас интересует именно это, не правда ли?
– Зачем вы оставили соседке ключи от квартиры?
– Я предполагала, что на похороны приедет наша старшая сестра из Вроцлава, мы ждали ее до самого последнего момента.
Сперва она приедет в квартиру брата, подумалось мне. На похороны уже не успеет, пусть лучше отдохнет и подождет нас здесь. Поэтому я и отдала ключи соседке. Но сестра не приехала. Сегодня получила от нее письмо: пишет, что чувствует себя неважно. Ничего удивительного: ей уже восемьдесят два года.
– У вашего брата было, наверное, много друзей и знакомых. Не заметили ли вы в их поведении чего-нибудь такого, что могло бы показаться странным?
– А, понимаю. Вы хотите узнать, не был ли тот незнакомец одним из друзей моего брата?
– Именно так.
– У брата было два друга: адвокат Станецкий и пан Бутылло, торговец редкими вещами. Оба очень помогали мне на похоронах. Они были со мной на кладбище. Пан адвокат Станецкий взялся безвозмездно привести в порядок все дела моего брата. Он очень честный и порядочный человек. То же самое можно сказать и о пане Бутылло. Представьте себе, что вчера пан Бутылло вернул мне шестьсот злотых, которые одолжил у моего брата. Человек менее честный не отдал бы ни гроша в надежде на то, что о долге никто не знает.
– Значит, магистр Рикерт не вел деловых записей? – озабоченно проговорил Генрик.
– Боже сохрани! – всплеснула руками старушка. – Чтобы к нему прицепился финотдел? Да он и не занимался большими делами, только посредничал в торговле антикварными товарами. Точнее говоря, помогал пану Бутылло.
– Это плохо, – огорчился Генрик и спросил: – Неужели пан Рикерт не вел абсолютно никаких деловых записей?
Она покачала головой, а потом погрозила ему пальцем:
– Уж больно вы прыткий! Я жила у брата по нескольку недель и не знала, что он действительно ведет заметки. Вчера и позавчера меня два раза спрашивали об этом адвокат Станецкий и пан Бутылло, потому что такие заметки очень помогли бы ликвидировать дела моего брата. Я им все повторяла, что брат не вел записей, и вдруг – на тебе! – оказывается, все-таки вел. Когда я узнала, что в квартире рылся кто-то чужой, я проверила тайники в секретере брата (у него был секретер с двумя потайными ящиками). В одном из них лежал старый, трехлетней давности календарь. Мне сразу показалось странным: зачем старый календарь лежит в тайнике? Перелистала его и увидела деловые заметки. Надо будет сегодня позвонить адвокату. Вдруг окажется, что еще кто-нибудь остался должен брату. Ведь не все такие честные, как пан Бутылло.
«Тепло, теплее, горячо!» – подумал Генрик, как, бывало, в детстве, во время игры. Старушка пристально поглядела на Генрика и проговорила:
– Может быть, вас удивляет тот факт, что я не заливаюсь слезами? Но судите сами, человек я довольно старый. Брат был моложе меня на пятнадцать лет. Я успела уже привыкнуть к мысли о собственной смерти, и хотя смерть брата огорчила меня, она не лишила меня самообладания.
Сухонькая старушка в черном почти утонула в кресле. На маленьком, сморщенном личике живо блестела пара черных глаз. Разговаривая с Генриком, старушка сверлила его взглядом, точно стараясь проникнуть в его самые сокровенные мысли. Ему чудилось, что во взгляде ее сквозит насмешка, будто ее что-то забавляет. Он допускал, что ему еще не раз придется беседовать со старушкой о покойном брате, и хотел иметь в ее лице союзника. Поэтому он очень вежливо заметил:
– Вы любили своего брата? Она кивнула.
– Иногда я жила у него по нескольку недель, хозяйничала тут. Должна, однако, признаться, что расставались мы всегда со скандалами, а точнее, после скандалов. Всякий раз я грозила ему: «Ноги моей больше здесь не будет!» Но спустя несколько месяцев я возвращалась снова.
– Что, у брата был трудный характер?
– Нет, у меня. Первые несколько дней я сама доброта, потом становлюсь все хуже и хуже. Мне очень не нравились все его приятельницы. На каждую из них я навешивала ярлык. Одну называла грязнулей, у другой руки, как лопаты, у третьей не было вкуса. Он спорил со мной, но в конце концов моя критика всякий раз отталкивала его от них. Лишь теперь я начинаю уяснять себе, какую власть над ним имела. Он ни разу не был женат. Из-за меня. Я вышла замуж, переехала в Варшаву, потом овдовела. Но как только до меня доходили слухи, что у брата появилась постоянная приятельница, я тут же мчалась в Лодзь и ругала ее на чем свет стоит. А он, болван эдакий, слушал меня. И зачем только… В конце концов, имела я право высказать свое мнение о его дамах? И из-за этого сразу расставаться с ними? Неужели он мечтал об идеальной женщине? В итоге он сам виноват, что не женился. У мужчины должно быть свое собственное мнение. А раз у моего брата его не было, то он поступил очень правильно, оставшись холостяком. Ясное дело, состарившись, он упрекал меня за мои тогдашние слова. Но главная неприятность была в том, что он начал пить. Из-за этого-то мы чаще всего и ругались.
Генрик покраснел. Не похож ли он на Рикерта? Сколько у него было приятельниц, и каждый раз он расходился с ними, следуя советам своих друзей. Ему нравились девушки, которые нравились другим, и никогда не интересовали женщины, не интересовавшие друзей. И всегда находился ловкач, который уводил из-под носа самую лучшую девушку.
– Мне это понятно, – произнес Генрик, тяжело вздохнув.
– Вижу, вижу. Вы точно такой, как мой брат, светлая ему память…
«Пора приступать к делу», – подумал он. Но она не выказывала никакого намерения прерывать беседу. Она сочла, что достаточно рассказала о себе и о брате и что настало время Генрику рассказать о себе.
– Я знаю, вы тоже холостяк и не женитесь никогда.
– Откуда вы знаете, что я не женат?
– Вы не носите обручального кольца. Человек с виду положительный. Когда такой женится, он обязательно носит кольцо. Вы немного сентиментальны, любите пофантазировать.
– Ну, это уже оскорбление без всяких оснований, – чуть улыбнулся он.
– Но ведь журналисты обязательно фантазеры, а вы представились журналистом.
– Я журналист. – Он вынул из кармана удостоверение.
– Верю, верю вам, – махнула она сморщенной ручкой. – А что до сентиментальности, то будь у вас другой характер, разве купили бы вы тросточку за пятьсот злотых?
«Дьявольская логика у старушки», – подумал он. Она продолжала рассуждать:
– Вам кажется, что вы напали на след чрезвычайно любопытной истории. Вы думаете, что мой брат был убит.
Он действительно думал об этом, но после ее слов в нем поселилось сильное сомнение, и он возразил:
– Мне подобная мысль и в голову не приходила.
– Мой брат хорошо водил машину. За два года ни одного нарушения! И вдруг – катастрофа со смертельным исходом. Следов алкоголя в крови не обнаружили. Это дело надо расследовать, и вы возьметесь за него, не правда ли? – спросила она, указывая на Генрика пальцем. – Я пробуду в Лодзи, пока все не выяснится.
– Тросточка… – начал он.
– Тросточка – особая статья. – Прервала его она. – Потом займемся и ею.
Старушка взяла Генрика за руку и повела в соседнюю комнату. Они очутились в захламленном помещении, заваленном старой мебелью и картинами. Она подошла к секретеру, стоявшему в углу, опустила доску стола с уголками, обитыми медью, дотронулась до одного из верхних ящичков. Внизу что-то щелкнуло, и водной из широких ножек, на которых стоял секретер, обнаружилась крохотная дверца. Из ящичка размером с пачку сигарет старушка вынула красный календарик. Послюнявив пальцы, она перевернула несколько страниц.
– Мой брат приобрел тросточку у пана Бутылло. Он живет в Озоркове. – Она подробно объяснила, как туда проехать. Он заглянул ей через плечо. Странички для заметок были исписаны бисерным почерком. Ноготь старушки отчеркнул последнюю запись: «Палисандровая тросточка». Рядом была дата «29 апреля этого года» и цифра «350 злотых». Такую сумму Рикерт заплатил папу Бутылло, фамилия которого стояла рядом с цифрой. Позднее красным карандашом была поставлена маленькая галочка и вписана цифра «450 злотых». Как явствовало из записи, Рикерт заработал на тросточке 100 злотых, а комиссионный магазин – 50.
Он еще успел взглянуть на последнюю запись в календаре: «Серебряный нож. Куплен у Бутылло 11 марта за 1000 злотых. Продан 21 мая за 1500 злотых». Старушка захлопнула календарик.
– Сегодня мне будет что почитать, – сказала она. – Может, именно тут мы нападем на след, который нам пригодится.
29 мая, полдень
Из редакции Генрик позвонил начальнику следственного отдела областного управления милиции майору Бучеку. Они познакомились три года назад, когда Бучек, тогда еще капитан, лежал в госпитале с простреленным легким. У Генрика был мокрый плеврит. Встречались они и позднее, частенько сиживали за чашкой черного кофе в Доме журналистов. Правда, друзьями они так и не стали. У Бучека, начальника следственного отдела, совсем не оставалось времени для личной жизни. Тем не менее, улучив малейшую возможность, он заходил в клуб журналистов и всегда был рад встретить Генрика, ибо ничто не может сблизить людей больше, чем воспоминания о болезнях, перенесенных на соседних койках. Они договорились, что в два часа дня Генрик придет в областное управление. Когда секретарша пригласила Генрика в. кабинет, на столе у Бучека лежало дело Рикерта.
Генрик довольно подробно сообщил о приключениях с тросточкой и о подозрениях, возникших у него в связи с появлением лже-Рикерта. Рассказ занял много времени. То и дело звонили телефоны, кто-то вызывал Бучека из кабинета. Журналисту стало немного не по себе: сколько времени он отнял у майора! Все его подозрения показались Бучеку не стоящими внимания. Больше всего его заинтересовала сама трость. Он внимательно осмотрел ее, с силой рванул штык и даже вышел, чтобы кому-то ее показать. Возвращая тросточку Генрику, он сказал:
– Вообще-то вы должны были бы нам ее продать или дать напрокат. Она пригодилась бы музею криминалистики, где собраны самые удивительные образцы оружия. Некоторые мои сотрудники считают, что иметь при себе такую вещь нельзя. Конечно, вы можете держать ее дома. Если разрешается вешать на стены сабли или иметь в коллекции рыцарский меч, то почему бы вам не держать дома тросточку со штыком?
У Генрика стало неприятно на душе. Он пришел сюда выяснить криминальную загадку, а у него собираются отобрать тросточку.
– Что же касается дела магистра Рикерта, – сказал Бучек, положив руку на папку с делами, – мы, конечно, разберемся, хотя я вовсе не убежден, что ваши подозрения обоснованны. Катастрофа произошла ночью, на переезде, где нет автоматического шлагбаума. Поезд в том месте выскакивает из-за поворота, укрытого густым лесом. Рикерт въезжал на переезд как раз в тот момент, когда поезд показался из-за поворота. Произошло столкновение. Машину разбило вдребезги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– На первый взгляд, – сказала она, – в квартире все на месте. Во всяком случае, все крупные вещи. Имущество брата мне знакомо, ведь я часто приезжала к нему из Варшавы. Как правило, я гостила у него по нескольку недель. Стирала ему, готовила, убирала, так что неплохо знаю его вещи. Если же вор ничего не украл, а так оно, кажется, и есть, то зачем он приходил сюда и выдавал себя за моего брата?
– Может быть, он искал здесь что-нибудь?
– Если он искал деньги, то зря старался. Дела моего брата шли неважно, особенно в последние годы. Чтобы купить машину, он продал свои самые ценные вещи. Видите ли, в последнее время он много пил. О покойниках плохо не говорят, но, к сожалению, ничего хорошего о нем не скажешь. В конце концов, – махнула она рукой, – из квартиры ничего не пропало. А ведь вас интересует именно это, не правда ли?
– Зачем вы оставили соседке ключи от квартиры?
– Я предполагала, что на похороны приедет наша старшая сестра из Вроцлава, мы ждали ее до самого последнего момента.
Сперва она приедет в квартиру брата, подумалось мне. На похороны уже не успеет, пусть лучше отдохнет и подождет нас здесь. Поэтому я и отдала ключи соседке. Но сестра не приехала. Сегодня получила от нее письмо: пишет, что чувствует себя неважно. Ничего удивительного: ей уже восемьдесят два года.
– У вашего брата было, наверное, много друзей и знакомых. Не заметили ли вы в их поведении чего-нибудь такого, что могло бы показаться странным?
– А, понимаю. Вы хотите узнать, не был ли тот незнакомец одним из друзей моего брата?
– Именно так.
– У брата было два друга: адвокат Станецкий и пан Бутылло, торговец редкими вещами. Оба очень помогали мне на похоронах. Они были со мной на кладбище. Пан адвокат Станецкий взялся безвозмездно привести в порядок все дела моего брата. Он очень честный и порядочный человек. То же самое можно сказать и о пане Бутылло. Представьте себе, что вчера пан Бутылло вернул мне шестьсот злотых, которые одолжил у моего брата. Человек менее честный не отдал бы ни гроша в надежде на то, что о долге никто не знает.
– Значит, магистр Рикерт не вел деловых записей? – озабоченно проговорил Генрик.
– Боже сохрани! – всплеснула руками старушка. – Чтобы к нему прицепился финотдел? Да он и не занимался большими делами, только посредничал в торговле антикварными товарами. Точнее говоря, помогал пану Бутылло.
– Это плохо, – огорчился Генрик и спросил: – Неужели пан Рикерт не вел абсолютно никаких деловых записей?
Она покачала головой, а потом погрозила ему пальцем:
– Уж больно вы прыткий! Я жила у брата по нескольку недель и не знала, что он действительно ведет заметки. Вчера и позавчера меня два раза спрашивали об этом адвокат Станецкий и пан Бутылло, потому что такие заметки очень помогли бы ликвидировать дела моего брата. Я им все повторяла, что брат не вел записей, и вдруг – на тебе! – оказывается, все-таки вел. Когда я узнала, что в квартире рылся кто-то чужой, я проверила тайники в секретере брата (у него был секретер с двумя потайными ящиками). В одном из них лежал старый, трехлетней давности календарь. Мне сразу показалось странным: зачем старый календарь лежит в тайнике? Перелистала его и увидела деловые заметки. Надо будет сегодня позвонить адвокату. Вдруг окажется, что еще кто-нибудь остался должен брату. Ведь не все такие честные, как пан Бутылло.
«Тепло, теплее, горячо!» – подумал Генрик, как, бывало, в детстве, во время игры. Старушка пристально поглядела на Генрика и проговорила:
– Может быть, вас удивляет тот факт, что я не заливаюсь слезами? Но судите сами, человек я довольно старый. Брат был моложе меня на пятнадцать лет. Я успела уже привыкнуть к мысли о собственной смерти, и хотя смерть брата огорчила меня, она не лишила меня самообладания.
Сухонькая старушка в черном почти утонула в кресле. На маленьком, сморщенном личике живо блестела пара черных глаз. Разговаривая с Генриком, старушка сверлила его взглядом, точно стараясь проникнуть в его самые сокровенные мысли. Ему чудилось, что во взгляде ее сквозит насмешка, будто ее что-то забавляет. Он допускал, что ему еще не раз придется беседовать со старушкой о покойном брате, и хотел иметь в ее лице союзника. Поэтому он очень вежливо заметил:
– Вы любили своего брата? Она кивнула.
– Иногда я жила у него по нескольку недель, хозяйничала тут. Должна, однако, признаться, что расставались мы всегда со скандалами, а точнее, после скандалов. Всякий раз я грозила ему: «Ноги моей больше здесь не будет!» Но спустя несколько месяцев я возвращалась снова.
– Что, у брата был трудный характер?
– Нет, у меня. Первые несколько дней я сама доброта, потом становлюсь все хуже и хуже. Мне очень не нравились все его приятельницы. На каждую из них я навешивала ярлык. Одну называла грязнулей, у другой руки, как лопаты, у третьей не было вкуса. Он спорил со мной, но в конце концов моя критика всякий раз отталкивала его от них. Лишь теперь я начинаю уяснять себе, какую власть над ним имела. Он ни разу не был женат. Из-за меня. Я вышла замуж, переехала в Варшаву, потом овдовела. Но как только до меня доходили слухи, что у брата появилась постоянная приятельница, я тут же мчалась в Лодзь и ругала ее на чем свет стоит. А он, болван эдакий, слушал меня. И зачем только… В конце концов, имела я право высказать свое мнение о его дамах? И из-за этого сразу расставаться с ними? Неужели он мечтал об идеальной женщине? В итоге он сам виноват, что не женился. У мужчины должно быть свое собственное мнение. А раз у моего брата его не было, то он поступил очень правильно, оставшись холостяком. Ясное дело, состарившись, он упрекал меня за мои тогдашние слова. Но главная неприятность была в том, что он начал пить. Из-за этого-то мы чаще всего и ругались.
Генрик покраснел. Не похож ли он на Рикерта? Сколько у него было приятельниц, и каждый раз он расходился с ними, следуя советам своих друзей. Ему нравились девушки, которые нравились другим, и никогда не интересовали женщины, не интересовавшие друзей. И всегда находился ловкач, который уводил из-под носа самую лучшую девушку.
– Мне это понятно, – произнес Генрик, тяжело вздохнув.
– Вижу, вижу. Вы точно такой, как мой брат, светлая ему память…
«Пора приступать к делу», – подумал он. Но она не выказывала никакого намерения прерывать беседу. Она сочла, что достаточно рассказала о себе и о брате и что настало время Генрику рассказать о себе.
– Я знаю, вы тоже холостяк и не женитесь никогда.
– Откуда вы знаете, что я не женат?
– Вы не носите обручального кольца. Человек с виду положительный. Когда такой женится, он обязательно носит кольцо. Вы немного сентиментальны, любите пофантазировать.
– Ну, это уже оскорбление без всяких оснований, – чуть улыбнулся он.
– Но ведь журналисты обязательно фантазеры, а вы представились журналистом.
– Я журналист. – Он вынул из кармана удостоверение.
– Верю, верю вам, – махнула она сморщенной ручкой. – А что до сентиментальности, то будь у вас другой характер, разве купили бы вы тросточку за пятьсот злотых?
«Дьявольская логика у старушки», – подумал он. Она продолжала рассуждать:
– Вам кажется, что вы напали на след чрезвычайно любопытной истории. Вы думаете, что мой брат был убит.
Он действительно думал об этом, но после ее слов в нем поселилось сильное сомнение, и он возразил:
– Мне подобная мысль и в голову не приходила.
– Мой брат хорошо водил машину. За два года ни одного нарушения! И вдруг – катастрофа со смертельным исходом. Следов алкоголя в крови не обнаружили. Это дело надо расследовать, и вы возьметесь за него, не правда ли? – спросила она, указывая на Генрика пальцем. – Я пробуду в Лодзи, пока все не выяснится.
– Тросточка… – начал он.
– Тросточка – особая статья. – Прервала его она. – Потом займемся и ею.
Старушка взяла Генрика за руку и повела в соседнюю комнату. Они очутились в захламленном помещении, заваленном старой мебелью и картинами. Она подошла к секретеру, стоявшему в углу, опустила доску стола с уголками, обитыми медью, дотронулась до одного из верхних ящичков. Внизу что-то щелкнуло, и водной из широких ножек, на которых стоял секретер, обнаружилась крохотная дверца. Из ящичка размером с пачку сигарет старушка вынула красный календарик. Послюнявив пальцы, она перевернула несколько страниц.
– Мой брат приобрел тросточку у пана Бутылло. Он живет в Озоркове. – Она подробно объяснила, как туда проехать. Он заглянул ей через плечо. Странички для заметок были исписаны бисерным почерком. Ноготь старушки отчеркнул последнюю запись: «Палисандровая тросточка». Рядом была дата «29 апреля этого года» и цифра «350 злотых». Такую сумму Рикерт заплатил папу Бутылло, фамилия которого стояла рядом с цифрой. Позднее красным карандашом была поставлена маленькая галочка и вписана цифра «450 злотых». Как явствовало из записи, Рикерт заработал на тросточке 100 злотых, а комиссионный магазин – 50.
Он еще успел взглянуть на последнюю запись в календаре: «Серебряный нож. Куплен у Бутылло 11 марта за 1000 злотых. Продан 21 мая за 1500 злотых». Старушка захлопнула календарик.
– Сегодня мне будет что почитать, – сказала она. – Может, именно тут мы нападем на след, который нам пригодится.
29 мая, полдень
Из редакции Генрик позвонил начальнику следственного отдела областного управления милиции майору Бучеку. Они познакомились три года назад, когда Бучек, тогда еще капитан, лежал в госпитале с простреленным легким. У Генрика был мокрый плеврит. Встречались они и позднее, частенько сиживали за чашкой черного кофе в Доме журналистов. Правда, друзьями они так и не стали. У Бучека, начальника следственного отдела, совсем не оставалось времени для личной жизни. Тем не менее, улучив малейшую возможность, он заходил в клуб журналистов и всегда был рад встретить Генрика, ибо ничто не может сблизить людей больше, чем воспоминания о болезнях, перенесенных на соседних койках. Они договорились, что в два часа дня Генрик придет в областное управление. Когда секретарша пригласила Генрика в. кабинет, на столе у Бучека лежало дело Рикерта.
Генрик довольно подробно сообщил о приключениях с тросточкой и о подозрениях, возникших у него в связи с появлением лже-Рикерта. Рассказ занял много времени. То и дело звонили телефоны, кто-то вызывал Бучека из кабинета. Журналисту стало немного не по себе: сколько времени он отнял у майора! Все его подозрения показались Бучеку не стоящими внимания. Больше всего его заинтересовала сама трость. Он внимательно осмотрел ее, с силой рванул штык и даже вышел, чтобы кому-то ее показать. Возвращая тросточку Генрику, он сказал:
– Вообще-то вы должны были бы нам ее продать или дать напрокат. Она пригодилась бы музею криминалистики, где собраны самые удивительные образцы оружия. Некоторые мои сотрудники считают, что иметь при себе такую вещь нельзя. Конечно, вы можете держать ее дома. Если разрешается вешать на стены сабли или иметь в коллекции рыцарский меч, то почему бы вам не держать дома тросточку со штыком?
У Генрика стало неприятно на душе. Он пришел сюда выяснить криминальную загадку, а у него собираются отобрать тросточку.
– Что же касается дела магистра Рикерта, – сказал Бучек, положив руку на папку с делами, – мы, конечно, разберемся, хотя я вовсе не убежден, что ваши подозрения обоснованны. Катастрофа произошла ночью, на переезде, где нет автоматического шлагбаума. Поезд в том месте выскакивает из-за поворота, укрытого густым лесом. Рикерт въезжал на переезд как раз в тот момент, когда поезд показался из-за поворота. Произошло столкновение. Машину разбило вдребезги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23