Определенно, Сэм никогда не возникал по этому поводу. Митч ни разу не слышал от сына ни одной жалобы на тяготы казарменной жизни.
Майор Диллингхем, адъютант полковника, вероятно, был сотворен по образу и подобию той же самой модели, что и краснорожий сержант на, плацу. Его оплывшее лицо цвета сырой говядины, казалось, колыхалось над письменным столом, не укрывавшим пузо весьма внушительных размеров. Он протянул пухлую ладонь, которая, как подумал Митч, наверное, могла до бесконечности сжиматься под нажатием его пальцев. Затем выкатился к двери и закрыл ее. При этом хилые ноги майора, казалось, вот-вот подогнутся, настолько нелепыми выглядели сапоги, надетые на нечто такое, что просто не могло служить подпорками для столь рыхлого тела.
Усевшись вновь, Диллингхем удостоил Митча пристальным, проницательным взглядом, если, конечно, так можно было сказать, поскольку его глаз почти не было видно — их практически полностью закрывали заплывшие жиром веки.
— Мистер Корлей, — выдохнул он с присвистом. — Мистер Корлей! Мистер Митчелл Корлей!
Молча глядя на него, Митч ждал. Он словно учуял здесь что-то еще, кроме слабого аромата талька и тяжелого запаха выделений нездоровых почек.
— Вот только что нечто всплыло, мистер Корлей. Такое, что нуждается в объяснении, хотя, на мой взгляд, их просто не может быть. Я собирался обсудить это с полковником, и мне придется это сделать. Боюсь, другой альтернативы просто нет. Но услышав, что вы сегодня собираетесь навестить Сэмюеля... Он прекрасный юноша, мистер Корлей, один из наших лучших воспитанников...
— Мне это известно, — прервал его Митч. — А вот чего не знаю, так это к чему вы клоните и когда перейдете к самой сути.
Такое заявление, казалось, ошарашило адъютанта. На это оно и было рассчитано. Митч всегда считал, что атака — лучший вид защиты. Он небрежно откинулся на спинку стула, пока майор, пыхтя, приходил в себя.
— Это, уф, пришло с сегодняшней почтой, мистер Корлей. Адресовано, разумеется, полковнику, но раз уж я временно его замещаю... Я... Мне трудно это понять, просто невозможно понять!
— Продолжайте, — холодно проронил Митч. Но он знал, что беда уже не за горами. — Я человек дела. Надеюсь, вы тоже?
Майор пережил еще один шоковый момент. Затем со злорадным блеском, едва различимым в заплывших щелках глаз, вытащил конверт из ящика стола и послал его по столешнице. Митч открыл конверт.
Внутри оказалась фотокарточка, вернее, одна из многочисленных ее копий, явно изъятая из полицейского досье — лицо женщины анфас и в профиль. На обратной стороне был перечень ее «подвигов» — шестнадцать арестов и шестнадцать приговоров, и все за одинаковые преступления.
Имя было написано правильно. Эта женщина всегда им пользовалась, не пытаясь укрыться вымышленным, — миссис Митчелл Корлей!
Глава 9
Форт-Уэрт...
Там, где начинается Запад.
Принимайте здесь все как есть, и местный люд окажет вам ту же самую услугу. Одевайтесь, как вам нравится. О вас никогда не будут судить по одежде. Этот неряшливо одетый малый в сапогах и помятых джинсах стоит на самом деле сорок миллионов баксов! Делайте все, что вам заблагорассудится. Поступайте так, как вам диктует совесть. Вот только не стоит переоценивать свою значимость.
Соседний Даллас пустил было злой слушок о своем сопернике. Форт-Уэрт, мол, это такая глушь, что по его улицам при лунном свете рыщут в поисках добычи пантеры. Тогда Форт-Уэрт без колебаний окрестил себя Пантерным городом и объявил ложь святой правдой.
На улицах есть пантеры — это уж точно! Детишкам ведь надо с кем-то играть, не так ли? Кроме того, эти кошки выполняют весьма полезную службу. Каждое утро их сгоняют к текущей на запад реке Тринити, где они и опорожняют свои мочевые пузыри в поток, который снабжает питьевой водой Даллас.
Вот, возможно, в чем кроется причина, почему у людей в Далласе случаются заскоки. Несколько глотков мочи пантер, и вскоре им начинает казаться, что и они ничем не хуже прочих нормальных людей.
Митч с Тидди прибыли в Форт-Уэрт за месяц до рождения сына. И он, как она того желала, стал вести домашнее хозяйство.
Митч чувствовал себя вынужденным временно пойти на это под давлением обстоятельств. Заработок Тидди намного превышал его, а семья из трех человек нуждается в очень многих вещах для нормальной жизни. Митч не мог в столь ответственный для жены период вступать с нею в споры ради удовлетворения своего мужского тщеславия. Кроме того, понимал, что если начнет сам содержать семью, то станет требовать от нее не тратить лишнего, довольствоваться самым необходимым.
Проживая до женитьбы в меблированных номерах за счет отеля, он имел самое смутное представление о расходах, связанных с ведением домашнего хозяйства и содержанием жены, да еще такой жены, как Тидди, и хозяйства, руководимого ее прихотями, капризами. Не узнал он этого и потом, пока Тидди сама делала все покупки, платила по счетам, и всегда принимала часть его заработка, которую он ей выделял, со словами «вполне достаточно». Но теперь до Митча стало постепенно доходить, что Тидди транжирила деньги понапрасну, и это выливалось в огромные суммы.
Она должна была иметь все самое лучшее: еду, напитки, мебель, тряпки, жилье. Но это было еще только начало. Тидди могла заплатить за платье сто долларов и, раз надев, больше его не носить. Покупала новые украшения, затем решала, что они ей не подходят, и сбывала их за гроши. Позволяла себе в высшей степени экстравагантные, с точки зрения Митча, выходки: например, приобретала дюжину шелковых пижам, а затем морщила нос и говорила, что они ей не идут.
Иногда Митчу даже приходила дикая мысль, что Тидди ненавидит деньги, чувствует себя виноватой, когда они у нее есть, и делает все, чтобы избавиться от них как можно скорее.
«Вскоре положение должно в корне измениться, — убеждал он себя. — После рождения ребенка вся эта блажь, связанная с беременностью, выскочит из ее головы, и Тидди быстро начнет приходить в норму».
Так всегда думает мужчина, но так никогда не происходит.
Митч сразу полюбил крошку Сэма — мальчика назвали в честь деда. Но Тидди вовсе не радовалась ребенку. Он ее раздражал. Она рассматривала сына как досадного пришельца, разрушившего ситуацию, которая, по ее мнению, до его рождения складывалась наилучшим образом.
— Моим беби был ты, — не раз повторяла она Митчу. — Ты был тем, в ком я нуждалась.
— Но ты же его мать, — пытался объяснить Митч. — А мать должна заботиться о своем ребенке.
— Что я и делаю! Мне нравится заботиться о тебе.
— Да будь я проклят! Я хочу сказать, дорогая, зачем же ты его завела, если не испытываешь к нему никаких чувств?
— Потому что это ты его хотел. Ты хотел беби, вот я и дала его тебе.
— Но, Тидди...
— Поэтому сейчас это твоя работа — заботиться о нем, — сладко продолжала она. — Ты заботься о своем беби, а я буду заботиться о моем.
Этот разговор состоялся через десять дней после рождения Сэма, и Тидди уже успела вновь выйти на работу. Он проснулся среди ночи и обнаружил, что она уже ушла, оставив на подушке записку. Митч так разозлился, что чуть было не позвонил ее работодателям, и удержался только потому, что в последний момент решил не ставить жену в неловкое положение.
А те даже и не знали, что она замужем. Ее беременность, едва не ускользнувшая от глаз Митча, для них так и осталась незамеченной. Время, требуемое для родов, Тидди взяла под предлогом долгой поездки на похороны близкого родственника. Компания, в штате которой она состояла, твердо придерживалась правила не брать на работу замужних женщин. Поэтому Тидди строго-настрого запретила Митчу звонить ей или появляться у нее в конторе.
Как бы то ни было, он решил пока все оставить так, как оно есть. Митч любил находиться с малышом и заботиться о нем. Кто-то же должен зарабатывать деньги, а у него в это время не было работы.
Митч взвалил на себя бремя хозяйства и стал бессменной нянькой у сына. Он много читал, упорно и долго работал с игральными костями. В погожие дни усаживал Сэма в детскую коляску и вывозил дышать свежим воздухом. Через некоторое время эти прогулки стали приводить Митча в особые номера отелей, задние комнаты бассейнов, бакалейные лавчонки — словом, туда, где можно было найти азартную игру в кости.
Он все больше и больше преуспевал в этом занятии. Правда, ему было еще далеко до того, каким асом он сделался впоследствии, но все же был уже довольно искусным игроком. Часть своих выигрышей Митч помещал в банк, а остальное пускал на хозяйственные расходы. Это давало ему чувство некоторой независимости: по крайней мере, он сам себя содержал. Но до полного удовлетворения было еще далеко.
Митчу нравилось быть с ребенком — это уж точно, но карьеры из этого не сделаешь. Он неплохо управлялся с костями, но оставался нерешенным главный вопрос: где и с кем?
Места, в которых Митч околачивался, вызывали у него отвращение. Это были притоны, а их посетители — дешевая, грубая публика. Еще лет десять посещения таких мест и, чего доброго, начнешь привыкать к этим людям, находить их привлекательными.
Это были мелкие биржевые игроки, нечистые на руку бездельники, перебивающиеся случайными заработками, словом, отстои общества. Митч понимал, что, вращаясь в их среде, он неизбежно рано или поздно станет точно таким же. Но если вы не хотите выйти в тираж, то надо быть там, где ворочают большими деньгами и играют по-крупному.
Однако что было делать с Тидди? Митч любил ее и хотел, чтобы она была счастлива. Он не боялся жены в прямом смысле этого слова, но его бросало в дрожь при одной мысли разозлить ее по-настоящему.
Однако вышло так, что ему ничего не пришлось делать, потому что Тидди тоже перестала устраивать та жизнь, которую они вели. Однажды утром она объявила, что они снимают дом и в нем будет домработница — она же и нянька, так что Митч может устроиться на работу.
— Меня не волнует, какая это будет работа, — сварливо уточнила она, — лишь бы ты нашел ее побыстрей.
— Но... но это именно то, что я все время порывался сделать, — взорвался Митч. — Не ты ли постоянно настаивала, чтобы я оставался дома и...
— А теперь не настаиваю! Какой толк держать тебя дома, если мне никогда не удается побыть с тобой? Когда я на работе, ты спишь, а когда я готова для постели, ты или убираешься, или идешь гулять с ребенком, или делаешь еще что-нибудь в этом роде.
— Я знаю, но...
— Лучше бы тебе не спорить со мной, Митч Корлей! Найди-ка себе работу, как у меня, по ночам. Тогда мы, может, будем видеться всю неделю, а не только по уик-эндам.
Митч сделал так, как ему было велено. Работа швейцара в отеле, которую он нашел, была не слишком обременительной, хотя и не очень прибыльной. Но деньги на тот момент не были самым важным фактором: нехватка наличных компенсировалась другим.
Митч хоть и носил ливрею, но на самом деле работал на гараж, обслуживающий отель. А так как таксомоторная компания, имеющая здесь свой филиал, не могла себе позволить держать в штате лишнего начальника, который руководил бы всего одним человеком, то Митч в некотором роде был сам себе хозяином. К тому же (и это в высшей степени льстило его самолюбию) его больше не называли «парнем». Будучи изъятым из категории безликих служащих, он стал личностью — человеком с именем, с которым консультировались и к которому не без уважения обращались по таким важным вопросам, как содержание ультрадорогих машин.
От двух до шести утра работы было мало, а то и вообще никакой. Митч мог спокойно сидеть в своей клетушке и читать или болтать с постояльцами отеля, которых одолевала бессонница. Одним из наиболее частых его собеседников был коротышка неопределенного возраста, с глазами, таращившимися за толстыми линзами очков, и копной жестких, словно проволока, волос серо-стального цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33