Мы стали подниматься к крыльцу. Потом вижу, Гросс останавливает машину и опускает стекло. Я остановился, подумав, что он что-то хочет сказать. Так оно и было.
– Спокойной ночи, товарищ, – бросил он, и подлый гогот еще преследовал нас, когда он дал газ и умчался.
Я схватил Мардж:
– Что ты наплела этому парню?
– Д-да ничего, Джимми. Я просто рассказывала ему про те книжки, которые читала, а он поинтересовался, с какой стати, ну, я и сказала ему, как ты оказался здесь...
Глава 24
Конечно, на следующее утро он не заехал за мной. Я был и сам уверен, что не заедет, и не ждал его. Я бы вообще не пошел, если б не боялся не пойти. Я был уверен, что, если я не приду, Гросс выболтает все, что ему известно (а из Мардж я так и не смог выбить, что она успела наговорить). Я считал, что, если я сам буду там, в пределах досягаемости, он дважды подумает, прежде чем нести что-нибудь. Тут я, кажется, просчитался. По крайней мере, физически я не шел ни в какое сравнение с Гроссом. Мой желудок ничего не принимал. Да его фактически и не было. Я пропускал пару стаканчиков чистого виски, но все застревало где-то на полпути и просилось обратно раньше, чем я пройду квартал.
Я без проблем прошел проходную и пошел внутрь. Было уже около семи, но на складе не видно ни души. Потом загудел гудок, я увидел Гросса, вернее, его голову, выглянувшую из-за стеллажа в дальнем конце. Я пристально посмотрел на него, и он бодро вышел на свет Божий. За ним выступали Мун, Мэрфи и остальные. Я подошел к своему столу и ждал. То есть принялся за работу. А что еще тут можно было поделать.
Все утро они как могли сторонились меня. Не считая, впрочем, Мэрфи. Часам к десяти он подошел изучить карточку. Глядя в нее, он процедил еле слышно:
– Я уезжаю в полдень. Если у тебя дома есть что-нибудь, от чего ты бы хотел отделаться, дай мне знать, я все, что могу, сделаю.
Ничего у меня не было. А если б и было, я не собирался попадаться на такие старые трюки. Во всяком случае, я решил, что это те самые трюки.
– Ладно. Спасибо.
В полдень я не вышел, хотя чертовски хотелось курить. Я боялся, что, если я буду расхаживать по двору, у меня будут слишком заметно трястись коленки. Да и здесь, внутри, я чувствовал себя в большей безопасности.
Пробило час. Два. Полтретьего. Час до конца. Я чувствовал, что так просто мне отсюда не выйти. Скорее небо обрушится, чем я выйду отсюда на волю. И вдруг все мне стало до лампочки. Страх как рукой сняло. Я уже напереживался и настращался выше крыши. Все вдруг куда-то провалилось. Может, с вами такое тоже случалось.
Три часа.
Зазвонил телефон. Мун взял трубку. Он старался как можно быстрее подбегать к телефону, потому что мать его совсем извела. Я взмолился, чтоб на сей раз это была не мама. Не то что бы это что-нибудь изменило, чему быть – тому не миновать, но мне страшно не хотелось, чтоб именно сейчас это была мама. Я бы не хотел уходить отсюда и чувствовать, что Мун ненавидит меня лютой ненавистью.
– Как насчет дефицита по крылу, Дилли? – спрашивает он со своей обычной флегматичностью. – Можешь подготовить?
Я киваю. А потом по той простой причине, что я привык, чтоб все было в порядке, что, пока я жив, я вечно буду все улучшать и доводить до конца то, что считаю надо довести до конца, говорю:
– Почему бы нам не увязать с этим поставляемые детали? Я тут все ломал голову, с какой стати мы попусту мучаемся с самолетными запчастями, когда у нас нет клепальных станков и всего такого прочего, чтобы соединять их в один комплекс?
– Отлично, – говорит Мун. – Ступай попроси Вейла дать отчет по их дефициту. – Поворачивается и, не говоря ни слова, уходит.
Я поднимаюсь с табурета и иду в отдел поставок. Вейл как раз взвешивает болты на весах. Баскен возится с мешками.
– Ты о чем, Красный? – говорит мне Вейл.
– Мне нужен отчет по дефициту на крыло, – говорю я.
– А на кой черт тебе, Красный?
– Нужно, чтобы...
– Чтобы послать в Россию, так, Красный?
– Послушай, – говорю. – Мун велел мне... – И при этих словах подпрыгиваю аж до потолка.
Поворачиваюсь, стоя чуть ни на карачках, задохнувшись от боли. Если б кто знал, какая адская боль от этих проклятых шишек. Сзади стоит Баскен с метлой в руках и тычет в меня концом палки, мерзко хихикая:
– Ха-ха. Чего это мы так распрыгались, Красный? Так, чего доброго, бомба вывалится из...
Вырвал я метлу у него из рук и что есть силы по голове. Вернее, метил по голове. Он повернул голову, и жесткий соломенный жгут стегнул его по физиономии, тут же брызнула кровь. Я, конечно, немедля пожалел о содеянном. Но Вейл не мог выбрать более подходящего момента, чтобы ляпнуть такое, от чего я окончательно потерял голову:
– Конечно, только и можешь, что на маленьких нападать!
Словом, я приложил и его. Но на этот раз точно по голове. И тут как из-под земли вырастает Гросс и всех отталкивает. Можно подумать, что он только этого и ждал, чтобы до всех добраться.
– Дайте-ка мне, ребята. Дайте-ка мне разделаться с этим красным сукиным...
Тут я его достал. Не метлой, а двухфунтовым мешком с болтами. Ума не приложу, как он остался жив.
И тут появилась охрана.
Глава 25
– Когда вы вступили в коммунистическую партию, Диллон?
– В конце 1935 года. Месяц не помню.
– Какие были мотивы?
– Обычные. Я был разочарован в двухпартийной системе.
– Никаких других соображений?
– Других? Если только хорошие беседы. Я слаб на хорошие беседы.
– Вам не платили за это денег?
– Вот уж наоборот.
Он был моложе меня, этот парень из ФБР. У него были светлые волосы, зачесанные со лба назад, а таких кротких голубых глаз я в жизни не встречал. Кроткие, пока ты не встретился с его пристальным взглядом. Тогда тебя внезапно осеняло, что в них есть что-то совсем другое.
– Диллон – это ваша настоящая фамилия? – спрашивает шеф заводской охраны.
– Вы видели мое свидетельство о рождении.
Шеф с силой стукнул передними ножками стула об пол и взмахнул всей пятерней:
– Я спрашиваю: Диллон – ваша настоящая фамилия?
– Пусть мистер Рейнолдс продолжает, – вмешивается Болдуин, нахмурясь.
– Вы говорите, что вышли из партии?
– Да. Весной тридцать восьмого года.
– Какие были причины?
– Дома из-за этого была вечная смута. Жена и дети у меня католики.
– Разве они не были католиками, когда вы вступали в компартию?
– Это была не единственная причина. Многие из тех, кого я лично знал, ушли. Без них все стало не так.
Рейнолдс посмотрел мне в глаза, и я не мог отвести взгляд.
– Каковы настоящие причины, по которым вы вышли?
– Я же сказал.
– Нет, не сказали.
– Ну ладно, – говорю. – К этому времени я стал здорово пить. И они не хотели иметь такого в своих рядах.
– Так вас исключили?
– Нет, но дали понять.
Шеф нагнулся в мою сторону:
– А не случись этого, вы бы и сейчас были в партии?
Вмешался Болдуин:
– Никто не может ответить на такой вопрос, шеф. Я бы не смог, скажем, сказать, что бы я делал сейчас, сложись обстоятельства иначе. Я не тот же сейчас, каким был когда-то.
– Кроме того, – вступил Рейнолдс, и вялое подобие улыбки мелькнуло у него на лице, – не думаю, чтобы мистер Диллон ответил нам что-нибудь такое, от чего у нас возникло бы предвзятое отношение к нему.
Я промолчал. Улыбка так же быстро слетела с его губ, как и появилась.
– Вы работали в авиапромышленности до того, как пришли сюда?
– Никогда.
– Вы что-нибудь об этом знали?
– Нет.
– Будьте любезны, Болдуин, покажите мне послужной список Диллона.
Болдуин передал ему машинописный листок. Рейнолдс внимательно прочитал.
– Что вы скажете об этих записях? Есть в них что-то необычное. Это хорошие или плохие отзывы?
– Исключительно хорошие. Я бы даже сказал, что у нас не бывало новичка с такими положительными отзывами.
Я думаю, он сообразил, что вредит мне, уже сказав то, что сказал. Впрочем, скажи он противоположное, это тоже не принесло бы мне пользы.
– Итак, Диллон. По вашим словам, вы никогда не работали в авиапромышленности до прихода к нам. Тем не менее вы зарабатываете денег значительно больше, чем многие, проработавшие здесь два года и даже больше. Вы явно знаете больше, и вас ценят больше. Как вы объясните все это?
– Может, – говорю, – все дело в том, что мне деньги нужны гораздо больше, чем большинству работающих здесь. Ведь это, как правило, одинокие люди. Я женат, у меня дети и еще несколько человек на иждивении.
– Мне, Диллон, тоже нужны деньги, только от этого хотения я не стану первостепенным специалистом в авиастроительстве.
– Видите ли, я работал на довольно солидных работах. При известных способностях человек может неплохо проявить себя на разных местах.
– Да, но...
– Диллон делает, в сущности, всю учетную работу, – снова вмешивается Болдуин.
Рейнолдс говорит:
– Но сколько вы платите своим клеркам в конторе, мистер Болдуин?
– Ну, двадцать с чем-то в неделю.
– А Диллон получает раза в два больше, почему?
– Видите ли... я вовсе не хочу уверять вас, будто он ничего не смыслит в авиастроительстве...
– Должно быть, он знает немало, так ведь?
– Ну да, черт побери, конечно!
Начальник охраны положил ногу на ногу и прислонился к стене. Улыбки на его лице я не видел, но всеми кишками чувствовал эту самодовольную улыбку.
– Когда я пришел сюда, – объясняю я, – я заполнял бланк о трудоустройстве. Там все мои прошлые работы.
Рейнолдс кивает:
– Там значится, что последние лет двенадцать вы свободный писатель. То бишь сам себе наниматель.
– Не думаете же вы, что все это время я писал и еще работал на авиазаводах.
– А кто вас знает, Диллон?
– Так вот я говорю, что не работал.
– Так вы больше не коммунист, не так ли?
– Я же сказал, нет.
– Вы порвали всякие сношения с партией в 1938-м?
– Да.
– Положим. И вот, несмотря на сей факт, коммунистическая партия снабжает вас новенькой машиной и деньгами, чтоб вы пересекли чуть ли не полконтинента и прибыли сюда, дабы устроиться здесь на работу.
– Но послушайте...
– Человек, обвиняемый в незаконной профсоюзной деятельности, которому грозит десятилетний срок, дает вам машину и деньги, чтобы вы приехали сюда. Зачем?
– Я не отвечаю на этот вопрос.
– Можете не отвечать, Диллон. Можете пригласить адвоката, если вам необходимо.
– Адвокат мне не нужен. Но мне не нравится такая логика, когда за уши притягивают разные вещи, вроде того, бью ли я еще свою жену. Я уже говорил, как я получил эту машину.
– Расскажите еще раз.
– Я встретил Майка Стоуна на Главпочтамте. Я рассказал ему, что хотел бы сменить обстановку и перенести свои исследования в другую область. Он познакомил меня со своим адвокатом, а тот дал мне машину, чтобы я перегнал ее сюда. Не в пользование, а только чтобы перегнать. Вот и все.
– Но с какой стати Стоуну было так заботиться о том, чтобы вы оказались здесь? Вы уже не в партии. Почему он должен был оказывать вам такую любезность?
– А что тут такого?
– Не задавайте вопросов. Я здесь задаю вопросы.
– Я ответил. «А что тут такого?» – единственный возможный ответ. Никаких проблем. Машину надо было перегнать сюда, а Стоун прекрасно знал, что я не раздолбаю ее и не смотаюсь с ней. Вот и все дела.
Тут вступает шеф охраны:
– Вообще-то, мистер Рейнолдс, ребята все время перегоняют сюда машины со Среднего Запада. Это уменьшает дорожные расходы. А дельцы оттуда с готовностью отдают таким перегонщикам права на машину и немного бабок, чтобы те доставили машину сюда.
У меня чуть челюсть от удивления не отвисла. Я даже почувствовал себя увереннее. Но Рейнолдс явно пропустил это мимо ушей.
– Мистер Болдуин, – говорит он. – Насколько мне известно, у вас там в складском помещении дикая неразбериха. Детали исчезают, на них неправильные сопроводительные документы; недоделанные детали и те, что должны находиться в других цехах, оказываются у вас, отчего вечные задержки и проволочки. Когда все эти беды начались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32