«Ты и замуж-то вышла, чтобы иметь возможность курить», – раздался в ее голове тоненький злорадствующий голосок.
Джудит сварила кофе и села за стол, хотя просто валилась с ног от усталости. Ей давно не приходилось уезжать на дальние расстояния, и это путешествие показалось ей бесконечно долгим, особенно последний час, когда в машине воцарилась мертвая тишина. Сегодня, когда Джудит увидела детей, возвращавшихся после сбора ягод, на мгновение ей стало легче. Робин нес ведра – это уже хорошо, значит, старался подладиться к ребятам. Но позже он все испортил своей невообразимой тирадой о японских королях или ком-то еще… Откуда мальчишка его лет мог знать о существовании подобных вещей и иметь наглость сообщать взрослым эти бесполезные сведения с явной целью оскорбить, унизить… Джедеди такого не потерпит, это очевидно.
Больше всего на свете Джудит сейчас хотелось вернуться к прежнему, привычному существованию и думать только о варенье, о завтрашней поездке, о продовольственных магазинах, которые ей предстоит посетить. Джудит любила вылазки в город, служившие безупречным предлогом хоть ненадолго ускользнуть из дома. В дороге, за рулем пикапа, заполненного аккуратно упакованными коробками с ежевичным желе, она испытывала настоящее блаженство и могла ехать и ехать так хоть на край земли.
Дверь веранды скрипнула, и на пороге гостиной появилась фигура Джедеди. Высокий, худой – о таких говорят «кожа да кости», – он, если бы его нарядить во все черное, вполне мог сойти за проповедника времен первоначального христианства, какими их обычно показывают в фильмах. Однако старик ни в коей мере не стремился следовать этому фольклору и круглый год не снимал спецовки механика, которую в Военно-морских силах США называют рабочим комбинезоном . В любой сезон шоферское облачение Джедеди поражало безукоризненной чистотой и было так туго накрахмалено, что делалось ломким, как картонная упаковка. В болтавшейся на нем как на вешалке жесткой обертке старик казался страстотерпцем, доведшим себя до крайней стадии истощения; его прозрачные светло-голубые глаза по цвету сравнялись с вылинявшей от беспрестанной стирки тканью комбинезона, фуражка с длинным козырьком скрывала голый как бильярдный шар череп. Джедеди было всего шестьдесят пять лет, но долгие годы старательного умерщвления плоти, бесконечных воздержаний и постов произвели в его теле такое чудовищное опустошение, что он казался восьмидесятилетним. Когда его уволили с железной дороги, он начал с угрожающей скоростью терять в весе, и в деревне все решили, что его точит неизлечимая болезнь. Однако ничего подобного не происходило, просто Джедеди перестал нормально питаться, ограничив каждый прием пищи ломтем хлеба и кружкой молока. Он так исхудал, что сельские мальчишки наградили его прозвищем Джек-Фонарь из-за сходства со знаменитым скелетом, который в канун Дня всех святых разгуливает с фонариком из тыквы со свечой внутри.
При появлении отца Джудит вскочила с места. Продолжай она сидеть, Джедеди дал бы ей пощечину. Его не смущало, что это была уже тридцатитрехлетняя женщина: до конца дней Джудит для него останется девчонкой. Сколько раз отец, не стесняясь Бонни и Понзо, давал ей взбучку за подгоревшее варенье, и Джудит никогда не пыталась протестовать. Со смертью Брукса старик стал в доме полновластным хозяином. По правде говоря, Джудит никогда не верила в равенство мужчины и женщины. Раз уж природа не удосужилась сделать самок способными противостоять самцам физически и побеждать их голыми руками, то и голову ломать над этим не стоило. Пресловутое равенство придумали горожанки, дамочки, которые и настоящих-то мужиков никогда не видели. В деревне другое дело – тут каждый играл ту роль, которую назначил ему Господь. Однажды Джедеди ей сказал: «Только представь, как это было бы дико и мерзко, если бы мужчина вздумал рожать детей вместо женщины. Ведь так? Заруби себе на носу: когда девица начинает корчить из себя мужика – это столь же дико и мерзко».
Старик сел за стол, и Джудит поспешила налить ему молока. Обычно в таких случаях молоко оставалось нетронутым, но отец требовал, чтобы перед ним всегда была полная кружка. Если бы Джудит нарушила ритуал, то подверглась бы наказанию. В гневе Джедеди и сегодня мог разложить дочь на столе, задрав ей юбку, чтобы было удобнее, и отхлестать ремнем по ляжкам. Ниже он никогда не бил – синяки на икрах заметили бы соседи. Джудит знала, что порку следовало переносить стоически: отец не выносил хныканья. Однако себя старик тоже не щадил. Нередко можно было видеть, как во дворе он, обнаженный до пояса, наносит себе удары веником из колючих веток.
– Он здесь? – сухо поинтересовался Джедеди. – Ты привезла его, несмотря на то что я тебе сказал?
– Отец, – вздохнула женщина, – у меня не было выбора. Робин не собачонка, которую можно выкинуть на дороге.
– Что ты говоришь? А ведь дорога была неблизкой! Ты могла потерять его в магазине, в торговом центре: послать за конфетами и побыстрее уехать. Я бы так и поступил.
– Но кругом полиция. Разве можно так поступать?
– Значит, все-таки взяла мальчишку! Решила положить гнилое яблоко в одну корзину со здоровыми? Он чужой, не тобой воспитан. Ты отлично знаешь, откуда он явился. Я наблюдал за ним весь вечер – у него плохая аура. Если позволить ему общаться с детьми, он их развратит. Ночью будет залезать к ним в кровати со своими ласками. Его на это натаскали, и теперь он не успокоится. Ты этого добиваешься?
Джудит отвернулась, ее щеки пылали. Она терпеть не могла, когда отец затрагивал подобные темы.
– И потом, – не унимался Джедеди, – он уже не ребенок. Посмотри на его глаза. Бывалый субъект. Пойми, его осквернили, и здесь ничего не исправить. Мальчишку нужно изолировать, отделить от здоровых членов семьи.
– Как изолировать? – пролепетала Джудит.
– Очень просто. Нельзя допустить, чтобы он продолжал общаться с братьями и тем более с сестрой. Он их всех испортит, как больное животное, если его пустить в загон к здоровым. Я запрещаю ему собирать ягоды вместе с детьми. Мне самому придется им заняться, понаблюдать. Посмотрю, можно ли его очистить. Построю для него загон – там он и будет жить. И никаких контактов. Ни с ребятишками, ни с тобой – ты слишком слаба. Женщинам не дано устоять перед происками дьявола. Посажу-ка я его на карантин! Неплохая мысль. Через сорок дней приму окончательное решение.
«Совсем как с Бруксом…» – пронеслось в голове у Джудит, но она постаралась заглушить внутренний голос. Джедеди просто обожал карантины и цифру сорок. Столько дней он отвел на карантин Робина, трижды по сорок месяцев отсчитал для Брукса, а ей сколько? Может быть, сорок лет?
Она вздрогнула. Грех, нельзя отдаваться во власть кощунственных мыслей. Заметив, что ее трясет, Джудит скрестила руки на животе, чтобы скрыть от взгляда отца дрожащие пальцы. Когда Джедеди еще работал на железной дороге, ему часто приходилось отгонять на запасный путь вагоны с зараженными животными. У нее до сих пор стоит в ушах жалобное блеяние несчастных баранов, брошенных прямо под лучами палящего солнца, она помнит ужасающую вонь, исходившую от отцепленных вагонов, к которым не должна была приближаться ни одна живая душа.
– Построю-ка я ему хижину в загоне, – снова раздался отцовский голос, в котором слышалось удовлетворение, – а днем буду брать его с собой на станцию, чтобы приучался к труду. Я быстро пойму, чего он стоит. Джедеди ему не провести – телячьими нежностями его не проймешь.
Огромные костлявые руки старика беспокойно заерзали по поверхности стола, будто пытались размять затвердевшую на морозе глину. Раздалось короткое покашливание, с некоторых пор заменявшее ему смех.
– Говорил я тебе – твои дети слишком смазливы. Вот и этого выкрали потому, что он возбуждал похоть у тех, кто на него смотрел. Из него сделали шлюху, гнусную игрушку. Содомиты пользовались им как женщиной, разве сотрешь с души такое пятно? Он безнадежен. Но то же грозит и другим… Бонни, Понзо и Доране. Красота – сущее проклятие, бич Божий. Я тебе сказал об этом в первый же день, как ты привела в дом Брукса. Стоило бы воспользоваться каленым железом, чтобы избавить детей от тяжкого груза. И если бы у нас с тобой хватило духу, мы поставили бы им клеймо на лбу и щеках для их же блага. Истинно верующие так бы и поступили… Красота – это дьявол, отправляющий тебе телефонограмму, а ты имеешь глупость каждый раз отвечать «да» на вопрос телефонистки, согласна ли ты получить его послание.
Джудит хотелось, чтобы отец замолчал и ушел прочь. Ей никогда не удавалось определить, собирается он просто ее напугать или рассчитывает когда-нибудь перейти от слов к делу. Она представила, как раскаленное клеймо, которым они прежде метили баранов, касается нежной кожи детей, и подавила тяжелый вздох, готовый вырваться из ее груди.
Ночью Робину приснился странный сон. Он лежал в закрытом ящике, может быть, в саркофаге, а кто-то, наклонившись над крышкой, пропищал игриво: «У серебряных рыбок глазки еще не смотрят! Что-то вы сегодня раненько…»
Полная бессмыслица, но Робин мгновенно проснулся. Ему показалось, что в дверь быстро прошмыгнула какая-то длинная фигура. А раньше фигура стояла у изголовья кровати и наблюдала, как Робин спит.
9
С первыми лучами солнца Джудит пробудилась от тяжелого забытья: всю ночь ее преследовали кошмары. Она сразу же подумала о том, лежат ли ее руки поверх одеяла. С раннего детства Джудит, едва проснувшись, с замирающим сердцем приступала к этой проверке, дрожа при мысли, что ее могли застать на месте преступления, она прекрасно понимала: отец во время ночных обходов не делает для нее исключения. Совсем молодая вдовушка… Не искушал ли дочь нечистый, распаляя ее плоть? И правда, ей очень не хватало Брукса, не только общения с ним, но и его близости. Кто бы мог подумать, когда муж был еще жив, Джудит почти не получала удовольствия от его объятий.
«Ты не можешь расслабиться, – ухмылялся Брукс. – Тебе все время мерещится, что Джедеди стоит за дверью и подслушивает, разве я не прав?»
Да, он был прав во всем, кроме одного… Ей не мерещилось – она точно знала. Джудит не сомневалась, что Джед затаился где-то поблизости и, приложив ухо к створке двери или перекладине, ловит каждый звук, доносящийся из их спальни. Страх перед отцом свел на нет все ночи ее недолгой супружеской жизни. Джудит лишь дважды или трижды удалось испытать наслаждение, когда они, благодаря стараниям Брукса, затерялись в лабиринте и там любили друг друга под надежной защитой ежевичных кустов. В мыслях она часто возвращалась к этим мгновениям счастья, которое в ее глазах было греховным. Джедеди часто повторял: «Честные женщины всегда холодны в постели».
Поднявшись, Джудит налила воду в фарфоровую миску и приступила к утреннему туалету. Она мылась не снимая ночной рубашки, как моются монахини, – этого требовал отец. Старик был уже на ногах. Он утверждал, что спит не более трех часов, и любил рассказывать, как талант бодрствовать почти круглые сутки помог ему обойти сотню претендентов на место служащего в железнодорожной компании. «Я всю ночь напролет не смыкал глаз в будке стрелочника, – посмеивался он, – немногие могли этим похвастаться».
Джудит прислонилась к стене и сбоку посмотрела в окно. Во дворе старик, раздевшись до пояса, орудовал топором. Обнаженный, с выпирающими ребрами, он еще больше походил на скелет. «Тешет колья для загона, – догадалась она. – До полудня все будет готово».
Теперь Джудит готова была сама умолять Робина бежать, попытать счастья в бродяжничестве и, главное, никогда сюда не возвращаться. Она снова вспомнила о Бруксе… об унесшей его жизнь трагической случайности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62