Вернувшись на ферму, Джудит посмотрела на календарь. Сухие грозы всегда приходили после сильной жары, а значит, первый раскат грома должен прогреметь через одну-две недели. Если Робин не перестанет работать на путях, он рискует жизнью. Джудит дала себе слово, что обязательно поговорит с отцом. Куда больше пользы от мальчишки на ферме – пусть собирает ягоды вместе с другими детьми, от этого занятия есть хоть какой-то толк. Чистить рельсы! Боже праведный! Как старику такое могло прийти в голову? Неужели он и правда тронулся умом?
Джудит никак не могла сосредоточить внимание на варенье. Несмотря на распахнутое окно, огромная газовая плита полностью сжирала кислород, на кухне всегда стоял тяжелый воздух, и Джудит быстро уставала. Она села, уставившись на голубоватое пламя горелок и вслушиваясь в их тоненькое шипение, словно состоящее из тысячи различных шепотков. Когда одолевала усталость, Джудит казалось, что из огня доносятся еле различимые вкрадчивые голоса, порой высказывающие столь дерзкие суждения, что их следовало бы оставлять без внимания. Сейчас она как никогда ясно слышала бормотание: «Устрой Робину побег… Ведь знаешь, что ему грозит. Джедеди заставит ребенка скоблить рельсы до тех пор, пока молния не превратит его в кучку пепла. А потом он будет утверждать, что произошел несчастный случай, обыкновенный несчастный случай. Таков его метод . Единственный способ спасти мальчику жизнь – это сделать все возможное, чтобы он поскорее отсюда ушел. Дай ему велосипед, деньги, карту местности».
«Глупости, – мысленно возразила Джудит. – Куда ему идти?»
«Недалеко, например, в лес, – ответили голоса. – Пусть где-нибудь отсидится. Найдет лесорубов и устроится поваренком на лесопилке. Главное, выиграть время. Дождаться».
«Дождаться чего?»
«Смерти Джедеди, черт побери! Сама знаешь – в последние годы отец сильно сдал. Он впадает в прострацию, засыпает во время разговора. Ты не замечаешь, как у него дрожат руки? Это дурной знак – в нем угнездилась болезнь. Он не находит слов, не помнит, куда кладет свои вещи. Вопрос трех-четырех месяцев, не больше. Потом либо кровоизлияние в мозг… либо он окончательно свихнется и не сможет диктовать свои правила. Тогда командовать на ферме будешь ты и сделаешь все, что сочтешь нужным».
«Замолчите, я не хочу об этом думать».
«Лгунья, о его смерти ты размышляешь постоянно! Надеешься вот уже сколько лет, обсасываешь свою мечту, как конфетку. Только посмей утверждать обратное!»
Джудит закрыла глаза, по ее лицу стекал пот. Разве можно слушать проклятое нашептывание? Голоса, доносившиеся из-под дна котлов, всегда советовали ей что-то ужасное, по-видимому, находя в этом особое удовольствие.
«Всего-то полгода, – продолжало настаивать пламя, – не такой уж большой срок. Джедеди станет немощным, безобидным, и тогда ты вернешь Робина домой. Приложи немного усилий, и все получится. Ты могла бы написать записку Билли Матьюсену, который ухаживал за тобой в юности. Он управляет лесопилкой в Хад-Вэлли и тебе не откажет. Мальчишка будет мыть посуду в столовой, или работать на сборе стружки, или подметать опилки. Пока не придет твой час… Не теряй времени, ты и сама чувствуешь, что нельзя его упускать. Не дай отцу совершить новое преступление. Ты еще можешь ему помешать, если захочешь. В сарае валяется велосипед, который легко починить. Достаточно спуститься на станцию и припрятать его в туннеле. Джедеди никогда не сует туда носа… Мальчишка возьмет велосипед и просто поедет вдоль старого полотна, так он, во-первых, не потеряется, а во-вторых, его не подберет патрульная машина шерифа. Джедеди и не подумает искать его на выходе из туннеля. Он сядет в пикап и прочешет все окрестные дороги, но у него и мысли не появится пройти по заброшенным путям. И ты прекрасно знаешь почему ».
Джудит резко выпрямилась и заткнула пальцами уши. Она не могла больше этого слышать. Чтобы окончательно не испортить варенье, женщина повернула ручку переключателя, и синий огонек сразу погас.
Надо признать, голоса говорили не только глупости, в их рассуждениях содержался здравый смысл. Разве нельзя организовать побег Робина? Конечно, можно… но увещевания ее таинственных советчиков не учитывали очень важной вещи: пойдя у них на поводу, Джудит предаст Джедеди, а это невозможно. Дочь не должна участвовать в заговоре против отца, во всяком случае, не у них, не в семье Пакхей.
Джудит взяла тряпку и обтерла лицо. В зеркале, висевшем над раковиной, она увидела свое отражение. Побагровевшее лицо, будто ее вот-вот хватит удар, в вырезе блузки – налившиеся кровью шея и грудь. Джудит стало не по себе. «У меня вид убийцы», – подумала она с содроганием.
Нет, она не станет заговорщицей. Она будет молиться за Робина, вот правильное решение. Молиться со всей страстью, просить милости у Господа, и, может быть, ей стоит надеть власяницу? Когда Джудит была совсем маленькой, отец подарил ей несколько поясов из конского волоса, утыканных шипами, которые впивались в кожу при малейшем движении, и девочка мужественно носила их весь период отрочества. Конец упражнениям положил Брукс, назвав такую практику мракобесием. Не пришло ли время вновь обратится к спасительному средству? Для Робина она наденет две волосяные подвязки, сделав так, чтобы шипы упирались во внутреннюю сторону бедер, где кожа особенно нежная. Этого будет вполне достаточно. Она должна взять себя в руки и перестать приписывать Джедеди преступные намерения. Да и рассчитывать на смерть отца не имеет смысла. Голоса заблуждались насчет того, что у отставного стрелочника наблюдались все более заметные симптомы старческой немощи. Только горожане придают этому значение. Слово «доктор» не сходит у них с языка, и во врачебных кабинетах они проводят половину жизни. В деревнях же люди привыкли противостоять недугу на ногах, отказываясь от постели и отрицая болезнь до самого конца. Джедеди не из тех, кто легко даст взять себя за горло.
И еще Джудит раздражало, что она так сильно обеспокоена судьбой Робина. Почему? Неужели она предпочитает его другим детям? Только потому, что с ним произошло несчастье? Нет, такого она не допустит. Ни Бонни, ни Понзо, ни даже Дорана не окажутся на втором плане, этого не будет!
«Все новое кажется привлекательным, – рассуждала Джудит, отхлебывая воду из чашки, – я просто стала жертвой соблазна, заключенного в новизне. Это пройдет».
Через несколько месяцев она не увидит разницы между Робином и остальными детьми – привычка все расставит на свои места. А пока нужно стараться поменьше обращать на него внимание, не болтать с ним, не встречаться взглядом. От мальчишки исходит необъяснимое очарование, которое почему-то страшно ее стесняет.
Там, в сарае… как он говорил о ее картинах! Несколько мгновений Джудит испытывала к Робину чувство огромной и совсем неуместной в ее положении благодарности. Она подошла к краю пропасти, теперь ей ясно. Еще чуть-чуть, и между ними могла возникнуть тайная связь, некое противоестественное сообщничество.
Нашел же он слова, которые сумели разбудить в ней демонов гордости и тщеславия! Она почувствовала, что где-то на периферии ее сознания возникают из небытия тысячи смутных ощущений: желание отомстить, мания величия, жажда призвания, – побуждения, в чем она нисколько не сомневалась, отмеченные печатью греха. Робину нельзя доверять, лучше держаться подальше, по крайней мере до тех пор, пока Джедеди не выведет его на правильный путь. И тоненькие голоски газового пламени, пытавшиеся сбить ее с толку, ничего не изменят.
Она будет ждать и молиться за Робина.
Да, молиться… Правильно. И не забыть про власяницу.
14
Прошло несколько дней. Ярд за ярдом отвоевывал Робин железнодорожные пути у ржавчины, трудясь в поте лица. Он давно не обращал внимания на Джедеди, затаившегося в своей будке и наблюдавшего за ним через бинокль. Часто, когда Робин поднимал голову, он видел такую картину: сморенный солнцем старик дремал, опустив подбородок на грудь. Его руки, как плети, свисали по обе стороны кресла. Робин никогда не пользовался сном своего тюремщика, чтобы передохнуть. Во-первых, потому, что тот мог притворяться, а во-вторых, просто этого не хотел. При виде привинченных к шпалам длинных металлических лент, постепенно приобретающих живой блеск, Робин испытывал гордость. В своем старании он дошел до того, что стал полировать уже очищенную поверхность куском сухой ткани, чтобы она засияла как зеркало, и лишь тогда считал работу выполненной.
Через неделю после их первого появления на заброшенной станции поведение Джедеди резко изменилось. Теперь он часто оставлял пост стрелочника и бродил вдоль железнодорожного полотна. Нет, в намерения старика не входило держать под жестким контролем своего помощника. Казалось, что, находясь во власти таинственных предчувствий, он все время чего-то ждет. Робин часто заставал Джедеди у входа в туннель, когда тот с тревогой вглядывался в черное отверстие. Было заметно, что старик одержим непонятным страхом.
«Часовой, – мысленно говорил себе Робин, – напуганный ночным мраком».
Когда Джедеди отправлялся на очередную встречу с темнотой, то всегда останавливался на определенном расстоянии от входа в туннель, будто, переступив невидимую границу, мог подвергнуть себя серьезной опасности. Обычно старик оставался в таком положении четверть часа, прищурившись, покачивая головой и шумно втягивая носом воздух. Однажды он повернулся к Робину и, словно призывая его в свидетели, пробормотал:
– Он все еще внутри… Затаился. Ждет подходящего момента, чтобы выйти наружу.
В другой раз Джедеди попросил Робина помочь ему встать на колени между рельсами. Для разбитого ревматизмом старика задача была не из легких. Приложив ухо к металлу, он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться, а поднявшись, многозначительно прошептал:
– Вышел… Скоро он будет здесь. Нужно стоять возле стрелки и готовиться к маневру.
Робин решил, что речь идет о прибывающем составе, и бросил тревожный взгляд на туннель. Не лучше ли поскорее убраться с путей?
– Не смотри туда, – проворчал старик. – Ничего не разглядишь – ты еще слишком мал. Впрочем, никто, кроме меня, не сможет его различить. Он невидим. Это как флюиды, энергетические потоки, пробегающие в рельсах. Он выходит из туннеля, и цель его – творить зло. Если дать ему волю, он вызовет катастрофы, эпидемии. Главное – быть начеку, когда это происходит: я, например, в состоянии перевести стрелку вручную и направить его на запасный путь, туда, где он никому не навредит.
Робин молча кивнул, не собираясь вступать в спор. И правильно сделал. В последующие дни Джедеди, по-видимому, проникшийся доверием к своему немому воспитаннику, был более красноречив в описании опасности, которая их подстерегала.
Нет, он не высказал Робину сразу все соображения, а представил их в виде головоломки, которую тот должен был решать постепенно, соединяя разрозненные кусочки.
– Заброшенный туннель – его берлога, – сообщил однажды Джедеди, убедившись, что никто их не слышит. – Так чаще всего и бывает. Он сидит там, как медведь, нагуливающий жир зимой, потому что ему необходимо восстановить силы. Подготовившись, он не может сдержать потока зла, его переполняющего, и изливает этот поток в рельсы, намагничивает их собой, заставляет вибрировать. Я ревматик и могу вовремя обнаружить, мои кости отзываются на его движение, действуя как камертон. Я слышу, как первая нота раздается внизу моего живота, поднимаясь вверх, – значит, скелет вошел с ним в резонанс. Затем что-то замыкается у меня в голове, и я уже знаю, что это вот-вот произойдет.
Старик приходил в необычайное возбуждение, его била мелкая дрожь. Птичья головка дергалась, словно он клевал пустоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62