Будущая послушница смотрела на нее с отвращением. Неужели и она, Мадленка Соболевская, станет такой же, как эта подлиза? Дух противоречия взыграл в Мадленке.
— Сестра Урсула, — вкрадчиво шепнула она. — А?
— У вас платье задралось, — и Мадленка ущипнула ее за ногу, чтобы не задавалась. Сестра Урсула возмущенно выпучила глаза от такой неслыханной выходки, но Мадленка уже забыла о ее присутствии. Она отвернулась и вдыхала полной грудью весенний воздух.
— Господи, как хорошо! — вырвалось у нее. Небо было так изумительно сине, как может быть только небо в мае. Солнышко светило вовсю, и Мадленка блаженствовала в его золотых лучах. Дождь, ветер, хмурые сивобрюхие тучи, толпящиеся до самого горизонта, — все это было не для нее, она обожала тепло, обожала видеть, как расцветает обновленная природа.
Путешествовать тоже было чудесно, — так восхитительно это постоянное перемещение под надежной охраной, когда знаешь, что с тобой не может случиться ничего неприятного и, даже если соскочит ось, ее мигом починят. Мадленка не замечала ни ухабов, ни рытвин; когда возок подскочил на каком-то повороте и Мадленку бросило на двух женщин, она лишь засмеялась. За всю свою жизнь она только два раза покидала пределы родных Каменок, и сегодня как раз был тот самый второй раз.
Давным-давно, когда ей было лет десять, дед свозил ее в Краков, столицу Польского королевства. Ах, Краков! Столько домов, и всюду, куда ни кинь взор, красные черепичные крыши, крыши, крыши, — а людей там еще больше, чем домов, и даже есть самая настоящая мостовая. Увидит ли она Краков когда-нибудь еще? При одной мысли о прекрасном городе у Мадленки начинало щемить в сердце, словно он был принцем ее мечты, и она шумно вздохнула.
— Что вздыхаешь, как больная корова? — спросил ее брат.
Мадленка хотела было ответить ему подобающим образом, но тут ее внимание в который раз отвлеклось.
— Смотрите, дрозд! — взвизгнула она.
И впрямь, на придорожном дереве сидел черный дрозд с желтым клювом, выглядевший сущим щеголем. Мадленка радостно засмеялась и захлопала в ладоши. Настоятельница посмотрела на птицу, слегка приподняв левый угол рта и вскинув одну бровь, сестра Урсула озадаченно озиралась, не понимая, что тут такого особенного. Дрозд неодобрительно покосился на Мадленку глазом-бусинкой, фыркнул на своем дроздином языке: «Дурочка де-вочка!» — и, вспорхнув, растворился в солнечном свете.
— Улетел, — объявила Мадленка. — Как жаль!
— Значит, ты любишь птиц? — спросила мать Евлалия.
Мадленка застенчиво потупилась: в словах настоятельницы не было ничего особенного, но снисходительный тон вопроса неприятно задел девочку.
— Да, — выдавила она из себя, неожиданно утратив интерес к окружающему.
— Вот и прекрасно, — одобрила ее настоятельница. — Определим тебя на птичник, — и подобие улыбки тронуло ее узкие бледные губы.
Мадленка позеленела. Ее, дочь шляхтича — на птичник! Она кинула быстрый взгляд на Урсулу, и ей почудилось, что ненавистная монашка ухмыляется. Вот мерзкая проныра! И Мадленка, воспользовавшись очередным ухабом, изловчилась пнуть ее носком туфли по щиколотке. Так ей и надо, нечего радоваться, когда другим плохо.
— Из дроздов Марыся такие пироги готовит — пальчики оближешь, — прогудел Михал мечтательно, и Мадленка сердито засопела.
Настоятельница, сложив на коленях руки и полуприкрыв глаза (мешал бивший в них солнечный свет), внимательно наблюдала за своей новой подопечной. «Слишком живая девочка, но со временем это пройдет. Трудно с ней будет справиться, конечно, зато с такими одно хорошо: разок приструнишь их, и дальше все идет как по маслу».
Настоятельница про себя улыбнулась своим мыслям. Ей было пятьдесят три года, и у нее имелся обширный опыт укрощения человеческих душ. Она всегда знала, когда следует действовать таской, а когда — лаской, и умела безошибочно применять оба метода. Мадленка забавляла ее, и она позволяла покамест этой глупышке резвиться, отлично зная, что вскоре от этой бездумной веселости не останется и следа, — по крайней мере она, мать Евлалия, об этом позаботится.
Впрочем, ей было даже немного жаль девочку — ведь совсем не красавица, попросту дурнушка, хотя определенно не сознает этого; и понятно, почему родители захотели от нее избавиться. Волосы у Мадлен-ки были рыжие и жидкие; курносый нос задорно торчал кверху, в золотистых глазах, обрамленных светлыми ресницами, прыгали чертики, а зубы росли куда им вздумается.
Непонятно почему, но Урсула тоже улыбалась, прикрыв рот рукой (ей удалось вернуть Мадленке ее пинок на предыдущем буераке, что привело последнюю в совершенный восторг); и мать-настоятельница послала монашке строгий взгляд. Еще не хватало, чтобы эта неотесанная девчонка перепортила ее вышколенных послушниц.
— Ты сегодня читала библию? — осведомилась мать Евлалия у егозы.
Мадленка недовольно наморщила нос. Она как раз обсуждала с Михалом животрепещущий вопрос, на которой из их знакомых он женится, когда придет срок.
— Нет.
Тогда читай, — приказала мать-настоятельница, подавая ей свой собственный томик.
Мадленка с отчаянием покосилась на брата. Повозки медленно двигались по лесу, огибая бесконечный овраг, владения Соболевских остались позади. Михал приосанился и оглянулся, и Мадленка прекрасно поняла, что это значит. Господи, ведь она никогда его больше не увидит. За что, за что такое наказание?
— Наверное, мне пора, — неловко сказал Михал. Мадленка умоляюще посмотрела на мать Евлалию, и столько было в этом взгляде тоски, что сердце суровой настоятельницы смягчилось. Она сделала знак остановиться.
— Можете проститься, — сказала она. — А потом твой брат должен возвращаться.
Путаясь ногами в подоле, Мадленка кое-как выбралась из возка. Михал смотрел на нее с высоты своего чалого и молчал. Мадленка прошла несколько шагов, по-прежнему сжимая в руках библию. В горле у нее стоял ком, она не знала, что сказать и с чего вообще начать.
— Ну, вот… — начала она.
— Да, — обрадованно подхватил брат.
— Да. — Надо было решиться. — Ну, прощай, Михал, братец. Господь с тобой, береги себя.
— Пусть он тебя тоже хранит, сестрица.
Она хотела его обнять на прощание, и он даже наклонился к ней с седла, и в этот-то момент все и произошло. Крики людей смешались с конским ржанием, лес ожил и наполнился незнакомыми всадниками, и они неслись на караван с непостижимой быстротой, потрясая обнаженными клинками. Мадленка видела, как настоятельница привстала на месте с перекошенным не то от гнева, не то от изумления лицом, но тут плохо объезженный конь Михала, испугавшись, взметнулся на дыбы и заслонил возок. Мадленка проворно отскочила в сторону, но конь все же задел ее грудью; она замерла на краю оврага, неловко взмахнула руками, однако не удержала равновесия и кубарем покатилась вниз по откосу, выронив книгу.
Все быстрее и быстрее, все ниже и ниже — огромное поваленное дерево на дне оврага неслось на нее, и когда она наконец достигла его, с размаху ударившись о ствол, прекратилось это нелепое кувыркание и вокруг Мадленки, лежащей навзничь с раскинутыми руками, воцарилась гулкая, ничем не потревоженная тишина.
Глава вторая,
в которой Мадленка остается совсем одна
День прошел, и в лесу сгустились сумерки, а Мадленка все лежала на том же месте, не подавая признаков жизни.
Большая красивая коричневая бабочка села на неподвижную руку, зябко затрепетала крылышками с голубыми глазками, взмыла в воздух, покружила и вновь опустилась, на этот раз на щеку Мадленки. Тогда девушка впервые пошевелилась, издав невнятный стон.
Бабочка бесшумно вспорхнула и улетела прочь. Мадленка открыла глаза и почувствовала, что ей неудобно лежать, что ей холодно, она озябла, устала, совершенно разбита и… и… и, кстати говоря, что вообще она тут делает?
Глаза Мадленки ощупывали ветви дерева, нависшего над оврагом. Почему-то она сразу же сообразила, что это клен, и, по правде говоря, это ее успокоило. Мадленка любила клены, их звездчатые листья и зеленоватые цветы, не похожие ни на какие другие.
Повернув голову, Мадленка увидела рядом с собой ствол упавшего дерева. По коре его весело бежали черные муравьи.
Мадленка охнула и приподнялась. В ушах зазвенело, но она пересилила себя и кое-как села на землю. Лицо было мокрое, Мадленка поднесла пальцы ко лбу и, отдернув руку, обнаружила на ладони кровь.
Тут ее зашатало так сильно, что она едва не рухнула. Сидя, она попыталась опереться левой ладонью о землю, но от этого простого движения Мадленку пронзила такая боль, что она закричала. Разодрав рукав зубами и ногтями, девушка осмотрела руку и пришла к выводу, что та либо сломана, либо вывихнута. Рыжеватые пряди волос в беспорядке свешивались Мадленке на лицо, и она не успевала отводить их назад.
— Боже… Боже… — простонала она несколько раз. Клен зашумел листвой. Муравьи все так же деловито сновали по старому стволу.
Мадленка рывком вскочила на ноги и, шатаясь, простояла так несколько мгновений. В шее, когда она резко дернула головой, что-то хрустнуло, но в целом девушка чувствовала себя не худшим образом. Ноги, похоже, были целы, позвоночник — тоже, но ребра с правой стороны сильно ныли, и каждый вдох давался Мадленке с болью. Вдобавок ее мутило, и перед глазами то и дело повисала траурная пелена.
— Михал! — слабо крикнула Мадленка. — Кто-нибудь!
В десятке шагов от нее показался здоровенный — с пол-локтя величиной — серый еж. Сопя, он полз на Мадленку, тыкаясь носом в землю.
— Христиане! — крикнула Мадленка, на этот раз громче и увереннее. — Мать Евлалия! Эй!
Еж фыркнул, с опаской поглядел на огромную растрепанную фигуру и пустился наутек — только шуршали под лапками прошлогодние палые листья.
— Ежик, милый, — простонала Мадленка. Но он уже скрылся, и леденящее душу одиночество со всех сторон обступило ее.
Мадленке хотелось плакать, но она стиснула зубы, тыльной стороной руки стерла кровь с лица и на неверных ногах, зигзагами пошла вперед. В глазах порой становилось совсем темно, хотя ночь еще не наступила. Высоко в кронах деревьев переговаривались птицы.
Мадленка наконец сообразила, что движется не туда, куда надо. Следовало прежде всего выбраться на дорогу, и она, высмотрев местечко поудобнее, стала карабкаться по откосу вверх. Ноги разъезжались, раз или два она чуть не упала, но все же усердие ее было вознаграждено — она выбралась-таки наверх и смогла наконец перевести дух.
Оставались сущие пустяки. Мадленка отыскала глазами тот самый клен, решительно двинулась к нему и, как учил дедушка, со всего маху врезалась в дерево вывихнутым плечом.
Мадленка истошно взвыла и, обессилев, сползла по стволу на землю. Пот обильно оросил виски, но своей цели она все же достигла: рука встала на место — в этом она убедилась, подвигав ею туда и сюда. Однако сердце колотилось так ожесточенно, так яростно, что на мгновение Мадленка даже испугалась, закрыла глаза и некоторое время дышала, прислушиваясь к глухому стуку в своей груди. Ветерок овевал ее лицо, и ей стало немного легче. Она разлепила веки и с усилием поднялась на ноги.
На дороге никого не было. Ни матери-настоятельницы, ни слуг, ни возниц, ни Михала. Никого. Никого.
Ей пришло в голову, что они забыли ее здесь, и тогда ей стало страшно, так страшно, как, наверное, не было еще никогда в жизни, даже когда она в возрасте четырех лет упала в колодец. Но страх скоро прошел; ведь Мадленка знала, что она — хорошая, что Богу это отлично известно и что именно по-этому он не допустит, чтобы с нею обошлись несправедливо. Значит…
Мадленка не успела ни до чего додуматься. Она увидела в траве что-то знакомое — коричневый переплет небольшой книжки — и узнала библию матери-настоятельницы. Это немного подбодрило Мадленку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51