— Мы выслушали братьев Боэмунда и Филибера, — сказал Конрад фон Эрлингер удивительно мягким, спокойным голосом, который тем не менее отчетливо разносился по всей зале, — и вызвали тебя, чтобы послушать, что ты можешь нам сообщить, мальчик. Это правда, что ты видел людей, которые убили мать-настоятельницу Евлалию?
— Нет, — сказала Мадленка, — не совсем. Но я… Ты знаешь, что в этом преступлении обвиняют наших братьев?
— Да, мне это известно.
Так что же? Это были они или нет? Говори правду.
— Нет, — пробормотала Мадленка, теряясь, — дело в том, что я…
Она замялась. Как им объяснить, что она видела нападающих лишь издали и на долю мгновения и ни в чем не уверена? А если великий комтур подумает, что она лжет, что с ней будет? От такого человека можно ожидать чего угодно.
— Не забудьте про двести флоринов, — ввязался зачем-то фон Ансбах, хотя его никто об этом не просил.
Великий комтур раздвинул в стороны губы и оскалился. Очевидно, это была его улыбка.
— Ты знаешь, юноша, что за твою голову объявлена награда? Князь Август Яворский, — это имя он произнес с легким презрением, — пообещал двести флоринов тому, кто приведет тебя живого или мертвого.
Мадленка, наморщив лоб, подумала, что за двести флоринов можно было бы купить еще одни Каменки. Надо сказать, что она была скорее польщена, чем обеспокоена.
— Князь Август погорячился, — заметила она. — Я столько не стою.
«А гораздо больше, — добавила она про себя, — и не ему судить об этом».
Кое-кто из рыцарей позволил себе улыбнуться. Великий комтур недовольно оглянулся.
— Кто ты, юноша, и как тебя зовут? Мадленка глубоко вздохнула. Вот оно, начинается.
— Я — Михал Соболевский, — заявила она. Великий комтур безмятежно изучал ее лицо своими черными глазами, но Мадленка даже бровью не повела.
— Знакома ли тебе некая Мадленка Соболевская?
— А как же! — весело сказала Мадленка. — Само собой, знакома, знакомее не бывает!
— За что же ты убил ее?
— Это никак невозможно, ваша милость, — рассудительно отвечала Мадленка. — Мадленка Соболевская — самый близкий и дорогой мне человек во всем белом свете, и я ни в коем случае не стал бы брать на душу такой страшный грех.
— Однако, — желчно продолжал комтур, подавшись вперед, — ты все-таки убил ее.
— Это не Мадленка Соболевская, это самозванка, принявшая ее имя. Уж я-то ни с кем Мадленку спутать не могу, ваша милость. Слишком уж хорошо я ее знаю.
Комтур откинулся назад и поглядел в упор на Боэмунда фон Мейссена. Синеглазый в ответ только улыбнулся, не разжимая губ.
— Хорошо, юноша, — велел Конрад фон Эрлингер. — Рассказывай, что с тобой произошло, с самого начала, ничего не упуская; и горе тебе, если я уличу тебя во лжи!
Глава двадцать третья,
в которой мышь становится очевидцем прелюбопытного происшествия
Мадленка начала с самого начала — с того утра 10 мая, когда жизнь казалась такой простой и надежной и ничто еще не предвещало трагедии. Она рассказала о сестре Урсуле и о матери Евлалии, вспомнила даже дрозда с желтым клювом. Ей приходилось все время следить за собой, чтобы не проговориться и не обронить нечаянно «я» вместо «она»; но, раз уж сам великий Юлий Цезарь сумел сочинить записки о себе, любимом, от третьего лица, то она, Мадленка, и подавно справится с такой задачей.
— Когда мы были над оврагом, я решил, что пора возвращаться, — рассказывала Мадленка. — Я спешился, чтобы в последний раз обнять сестру, и тут на нас напали.
Она поведала про то, как похоронила убитых, опустив эпизод с телом брата, привязанным к дубу, только сказала, что вытащила стрелу из тела «сестры» и сохранила ее. Описала бродяг, которые погибли, свою встречу с Боэмундом, выпустив большую часть фраз, которыми они обменялись; рассказала про вторую стрелу, которая ее поразила, почему она и решила во что бы то ни стало отыскать князя Августа.
Далее последовало описание встречи с Августом, появление самозванки и ее обличительные речи (в этом месте у комтура задергалась щека), раскопанное погребение и встреча с людьми из Торна. Мадленка, ничего не скрывая, поведала и о разговоре с кузнецом Даниилом из Галича, упомянула о четках настоятельницы, неизвестно как оказавшихся у служанки литовской панны, и о том, как она решила расставить самозванке ловушку и чем все это закончилось.
Глянув на зарумянившееся лицо Филибера, Мадленка пощадила его самолюбие и не стала живописать вонь в подземелье, только вкратце объяснила, как им удалось бежать оттуда и как неподалеку от границы их нашел отряд фон Мейссена, тактично обойдя при этом также момент со смертельной царапиной. Анжуец с облегчением перевел дыхание и гордо выпятил подбородок.
Красавец фон Мейссен безучастно смотрел куда-то в сторону, словно происходящее нисколечко его не касалось, и при взгляде на него Мадленка вновь ощутила то незнакомое и непривычное волнение — не то в сердце, не то под ложечкой, — заставившее ее теперь даже подумать, уж не съела ли она давеча за обедом чего нехорошего.
— Ты все нам рассказал, мальчик? — спросил великий комтур, когда Мадленка наконец замолчала.
— Все, — не колеблясь солгала она.
Конрад фон Эрлингер усмехнулся и, не скрываясь, посмотрел в упор на Боэмунда. Взгляды рыцарей скрестились, как клинки, но хотя Конрад и был значительно старше синеглазого, ему все-таки первому пришлось отвести глаза.
— Так ли уж все? — в голосе великого комтура звучало сомнение.
— Конечно. А зачем мне лгать? Я же не глуп и понимаю все-таки, где нахожусь и кто передо мной.
— Любопытно, — пробормотал комтур, болезненно морщась. — И ты, и Боэмунд, и Филибер что-то скрываете. Что скрывает Боэмунд, мне ясно. — Мадленка похолодела и съежилась. — Свою гордыню! — значительно сказал комтур. — Брату Филиберу тоже наверняка есть о чем промолчать, не так ли, брат Филибер? И ты, конечно, тоже не сказал всей правды. Хотя меня это мало заботит, поскольку в главном ваши рассказы все же совпадают.
Тут только Мадленка смекнула, что ее история уже была известна анжуйцу и частично — синеглазому и что они, конечно же, поделились своими знаниями с братьями по ордену. Так, значит, ее просто проверяли! Мадленку охватила обида, словно ей снова было девять лет и она должна была доказывать, что не она, а сестра Марта съела клубничное варенье. Как все-таки мелочны люди — мелочны и ничтожны.
— И ты клянешься, что не делал того, в чем тебя обвиняют, — не злоумышлял ни на ту, которую ты называешь самозванкой, ни на высокородную княгиню Гизелу? — продолжал великий комтур испытующе.
— Клянусь всем, что мне дорого. Я невиновен!
— Что скажешь, брат Киприан? — обратился Конрад фон Эрлингер к бледному черноволосому молодому человеку в священническом облачении, сидевшему несколько поодаль. — Ты когда-нибудь слыхал что-либо подобное?
— Нет, — признался молодой человек, подумав.
— Ты очень смелый юноша, — сказал великий комтур, обращаясь к «Михалу». — Если это правда, что ты не ушел, пока не похоронил всех, кто погиб в том лесу…
— Я говорю правду! — вскинулась Мадленка. Но по лицам рыцарей она заметила, что они смотрят на нее с большим уважением, чем вначале, и это удивило ее.
— От имени всех братьев я должен также поблагодарить тебя за то, что ты сделал для наших товарищей, брата Боэмунда и брата Филибера. Правда, брат Боэмунд принял твое участие слишком близко к сердцу, — великий комтур желчно усмехнулся, однако Мадленка почему-то вовсе не прониклась к нему симпатией за то, что он явно на дух не выносил синеглазого, — но тебе не стоит на него обижаться.
Мадленка подумала, что раз уж она осталась в живых, обижаться было бы и в самом деле глупо.
— Однако обвинения, выдвинутые против тебя, вынуждают нас быть осторожными. — Мадленка затрепетала, уловив в голосе великого комтура новые, лязгающие нотки. — Это не значит, разумеется, что мы не верим тебе. Ты единственный, кто может подтвердить, если понадобится, что крестоносцы не совершали того чудовищного преступления, в котором их обвиняют.
— Если он тот, за кого себя выдает, — тихо вставил рыцарь в серой одежде. Это был Вальтер фон Арним, комтур крепости Кенигсберг.
— Да. — Великий комтур нахмурился. — Есть ли кто-либо, кто может подтвердить, что ты действительно Михал Соболевский?
— Да кто угодно может это сделать, — сказала Мадленка, пожимая плечами. — Моя мать, мой отец, сестры, ксендз Белецкий…
«Охотно вам подтвердят, что я вовсе не Михал», — мелькнуло у нее в голове. Мадленка отогнала прочь эту неуместную мысль и смело улыбнулась в лицо великому комтуру.
— Что ж, покамест я тебе верю, — заключил Конрад фон Эрлингер. — Брат Боэмунд! — неожиданно сказал он.
Синеглазый поднял голову.
— Да, брат Конрад?
— Как, по-твоему, способен ли этот отрок зарезать двух женщин? Брат Филибер уже говорил, что не верит в это, но вот что думаешь ты? Тебе ведь довелось тоже с ним столкнуться, и ты далеко не так расположен к нему, как брат Филибер.
— Он и раненого добить не сможет, — холодно уронил Боэмунд, сжигая лже-Михала бирюзовым взглядом. — Нет, только не он.
— То есть ты считаешь, что он невиновен? — В этом — нет.
Ты считаешь, мы можем без урона для нашей чести дать ему убежище, чтобы он мог в случае необходимости защитить нас перед королем? — осведомился великий комтур.
Боэмунд фон Мейссен откинулся на спинку скамьи.
— Это глупо, брат Конрад. Его свидетельству никто не поверит.
— Это почему же? — вскинулся Вальтер из Кенигсберга.
— Потому, — невозмутимо продолжал Боэмунд, — что княгиню и эту лже-Мадленку убили моей мизерикордией и потому, что брат Филибер помог этому бесценному свидетелю бежать в Мариенбург. Отсюда всякий сделает вывод, что он был подослан нами и, следовательно, убийство матери Евлалии тоже наших рук дело. Король Владислав не поверит ни единому слову этого юноши, и я на его месте поступил бы точно так же.
— Но мы не убивали настоятельницу монастыря святой Клары! — горячо возразил фон Ансбах из Торна. — Это ложь, ложь, ложь!
Мадленка устала переминаться с ноги на ногу, ожидая, когда рыцари закончат препираться и обратят на нее внимание.
— Стрела и четки, не забывайте, — вмешался до того молчавший брат Киприан. — Это что-то да значит!
— Что вы думаете об этом, братья? Кто мог решиться на убийство матери Евлалии?
— Может, князь Доминик? — выпалил фон Ансбах. — Убийство как-никак совершено на его землях.
— Да, но смысл?
Тогда Август. Он ведь ее наследник, верно?
— Сам мальчик в этом сомневается. И потом, я знаю Августа: он бы никогда не поднял руку на собственную мать. Нет, тут что-то не то.
— Постойте, братья. Кто настолько ненавидит нас, что пренебрег угрозой разоблачения и подослал самозванку, во всем обвинившую нас?
— Не обольщайтесь, брат Вальтер: все поляки нас ненавидят.
— И литовцы, особенно они. Почему четки оказались у литовской служанки?
Все заговорили разом, перебивая друг друга, пока великий комтур не ударил ладонью по столу. Жилы на его шее вздулись.
— Тихо! — рявкнул он, и тут уж Мадленка не узнала его вкрадчивого мягкого голоса.
Шум сразу же стих, как по волшебству.
— Братья, — продолжал великий комтур, — во всем происшедшем есть какая-то тайна, но теперь, когда мы благодаря этому юноше узнали так много, мы в ней непременно разберемся. Я позабочусь о том, чтобы послать ко двору князя надежных людей, которые доложат нам, что и как. Ты, юноша, — обратился комтур к «Михалу», не знающему, куда деться, — покамест побудешь нашим гостем. Как-никак твоя голова очень дорого стоит, и мне не хочется, чтобы ты потерял ее раньше времени.
— Я бесконечно благодарен вашей милости, — пролепетала Мадленка, кланяясь в пояс.
— Ступай, юноша, — велел Конрад фон Эрлингер, — и не забывай почаще молиться, как то предписывает святая наша матерь церковь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51