Из разбитой губы рыцаря текла кровь, и он утер ее тыльной стороной руки.
По лицу Боэмунда Мадленка поняла, что он настолько переживает свое унижение на глазах у всех, что смерть была бы для него избавлением; но она ограничилась тем, что острием клинка несильно полоснула его поперек шеи, только поцарапав кожу, чтобы он на себе почувствовал, каково это — чувствовать смертоносное железо у своего горла. Боэмунд отшатнулся, схватившись рукой за рану; когда он увидел на пальцах всего лишь несколько капель крови и понял, что сделала с ним Мадленка, в его глазах появилась такая ярость, что они стали почти черными. Никто из зрителей уже не смеялся. Мадленка отдала Филиберу его меч и ушла к себе. Но незадолго до этого один из рыцарей ворвался в зал, где сидел великий комтур, с криком:
— Мессер! Мессер, клянусь.всеми чертями ада, вы должны это видеть! Мальчишка уложил Боэмунда фон Мейссена!
Великий комтур подошел к окну и, увидев поднимающегося с земли Боэмунда и его перекошенное гневом лицо, вяло усмехнулся. Рыцарь подробно рассказал о случившемся. Великий комтур возвел глаза к распятию и перекрестился.
— Бедный мальчик, — сказал он спокойно. — Боюсь, теперь он уже не жилец.
После вечерни Филибер, крайне чем-то встревоженный, зашел к Мадленке и, понизив голос, сказал «Мишелю», чтобы он держался молодцом и был готов ко всему. Филибер отдал ей короткий меч и посоветовал всегда держать его под рукой.
— Ты же сам сказал: он рыцарь, — проворчала Мадленка, — а рыцарь должен уметь как побеждать, так и проигрывать.
Филибер замялся и дал понять, что Боэмунд рыцарь, это точно, но что он зол, это тоже точно, а когда он в ярости, с ним сам черт не сладит.
— Ты очень его унизил, Мишель. Он привык считать себя во всем первым, а ты!..
— Горделив он очень, — проворчала Мадленка. — Надо бы ему на исповедь сходить.
Филибер расхохотался, потрепал «Мишеля» по плечу и, посоветовав покрепче запереться на ночь, ушел.
Мадленка заперлась, как он велел, и до половины ночи читала библию матери Евлалии, время от времени поглядывая на лежащий у изголовья меч, но потом ей все надоело, она задула свечу, убрала меч, спрятала книгу и легла спать.
С наступлением темноты мышь выходила из своей норки и отправлялась на поиски съестного. Мальборк был ее миром, и жилось ей в нем отнюдь не плохо. Населявшие этот мир огромные неповоротливые чудовища ни в чем себе не отказывали, ели много и неряшливо, и при случае всегда можно было перехватить ломтик хлеба, край окорока, а то и кусочек желтоглазого сыра. Иные из чудовищ даже сами подкармливали мышей, как, например, рыжее чудовище, обитавшее в этой большой норке; но лучше все-таки было не показываться этим опасным и непредсказуемым великанам на глаза.
Мышь еще помнила, как в разгар пира одна из ее подружек, осмелев, забралась на стол и как один из великанов пригвоздил ее к поверхности ножом. Даже сейчас у мыши начинали дрожать усики, когда она вспоминала о том кошмарном случае.
Рыжее чудовище, похоже, преспокойно спало; во всяком случае, до мыши доносилось его мерное (и ужасно громкое, ведь у пугливых мышей такой чуткий слух) сопение. Мышь побегала по холодному гладкому полу, принюхиваясь, но в комнате не было ни намека на что-либо съестное. Разочарованная мышь собралась уже вернуться к себе в нору, как вдруг по полу потянуло ужасным сквозняком. Мышь испуганно пискнула и поспешно нырнула под кровать, успев, однако, заметить, как часть стены напротив кровати отъехала в сторону. Как и все замки того времени, Мальборк был пронизан системой тайных ходов, о существовании которых знали, однако, лишь очень немногие.
Чудовище, показавшееся в проеме, старалось ступать тихо, но если бы мышь обладала чувством юмора, ей наверняка показались бы смешными его попытки остаться незамеченным. По мышиным меркам, оно грохотало так, что его услышал бы и глухой; но человеческое ухо не столь привередливо, и мы сказали бы, что неизвестный ступал практически бесшумно.
Он не принес с собой лампы, и в слабом свете звезд было решительно невозможно установить его личность. Под мышкой ночной гость нес что-то мягкое, возможно, обыкновенную подушку.
Дрожа — то ли от страха, то ли от любопытства — мышь высунулась из-под кровати, но смогла разглядеть только сапоги, а дальше все терялось во мраке. Неизвестный взял подушку обеими руками и подкрался к изголовью кровати, на которой спало рыжее чудовище.
Мышь пискнула и юркнула обратно в нору, но все-таки успела услышать, как чудовище заворочалось и забормотало во сне, тяжко вздыхая. Потом все смолкло, и наступила тишина; слышалось только дыхание спящего и другого, того, кто пришел по тайному ходу.
Наконец гость стал медленно отступать, унося с собой подушку. Луна вышла из-за облаков и заглянула в окошко. Мадленка повернулась на бок, на мгновение открыла глаза, и ей показалось, что она видит сосредоточенное и спокойное лицо синеглазого, висящее где-то бесконечно высоко над нею.
— Господи, какой кошмар, — простонала Мадленка и поскорее закрыла глаза.
Глава двадцать четвертая,
в которой Мадленку разоблачают самым неожиданным образом
— Слава богу, ты еще жив! — такими словами приветствовал Филибер «Мишеля» на следующее утро, когда тот, заспанный и недовольный, вышел наконец из своих покоев. — Пойдем, Мишель, у меня есть план, как все уладить.
— Я еще ничего не ел, — проворчал «Мишель», привыкший к тому же с недоверием относиться ко всем плодам умственной деятельности анжуйца.
— Послушай, — сказал Филибер, запихивая Мадленку в какой-то уголок и не давая ей времени опомниться, — вчера ты нанес Боэмунду серьезное оскорбление, и я ночью глаз не сомкнул, не чая, как вас помирить.
— Я тоже плохо спал, — признался «Мишель», зевая во весь рот, — мне даже почудилось, что я видел этого чертова крестоносца в своей комнате. Но дверь была крепко заперта.
— Да ну? — ужаснулся Филибер. — Нет, если бы он хотел тебя прирезать, то ты был бы уже мертв. Это был только сон!
Ты меня утешил, — проворчала Мадленка. — Может, пойдем все-таки поедим чего-нибудь?
— Понимаешь, — говорил Филибер в трапезной минут двадцать спустя, жуя холодную телятину и запивая ее вином, — я с ним дружу, потому что врагом его иметь еще накладнее, а я себе тоже не враг, Мишель.
— Угу, — рассеянно подтвердил рыжий отрок, кивая огненной головой.
Филибер тяжело вздохнул.
Тебе придется попросить у него прощения, Мишель. Другого выхода нет.
— Мне? — подскочила Мадленка. — Ни за что!
— Послушай, — почти со слезами сказал Филибер, — он храбрый рыцарь, Мишель, и он лучше меня, а когда я это говорю, это что-то да значит. Не связывайся с ним!
— Я не буду… — начала Мадленка возмущенно — и в это мгновение, как на грех, в трапезную вошел Боэмунд фон Мейссен. Увидев ненавистного синеглазого, Мадленка отчаянно закашлялась, и Филибер, очевидно, из лучших побуждений, с размаху шлепнул ее ладонью по спине. У Мадленки возникло чувство, будто позвоночник ее отлетел к желудку, после чего развалился на мелкие куски. Кашлять она, впрочем, перестала. Филибер оставил ее и обернулся к Боэмунду, улыбаясь широченной, в полрожи, и, увы, безнадежно фальшивой улыбкой.
— А мы как раз о тебе говорили! — сказал анжуец радостно, пихая «Мишеля» локтем в бок.
— И зря, — отрезал синеглазый и, не удостоив взглядом Мадленку, скрылся в другую дверь.
— Он всегда был такой бешеный? — проворчала Мадленка, потирая бок, который болел ужасно.
— Он-то? — Филибер подумал, удивленно вскинув брови. — Нет. После плена он сильно изменился. Ты не представляешь, там с ним обращались хуже, чем с рабом.
«Так ему и надо», — подумала Мадленка мстительно.
Однако Филибер не оставил своей идеи во что бы то ни стало помирить ее с Боэмундом и ближе к полудню потащил упирающуюся Мадленку к нему. Боэмунд, с царапиной на горле, покусывая ноготь левой руки, читал какую-то книгу в переплете, украшенном драгоценными каменьями. Мадленка запустила глаз в текст и, к своему удивлению, узнала его. У стола, за которым сидел крестоносец, лениво дремало трое или четверо больших собак. Боэмунд бросил на вновь пришедших зоркий взгляд, но чтения не прервал.
— Боэмунд, — начал Филибер, — я привел его, чтобы вы…
— Цербер — это неинтересно, — заметила Мадленка, искоса поглядывая на синеглазого, — не то что лес самоубийц.
Боэмунд посмотрел на нее с отвращением, с треском захлопнул «Комедию» мессера Данте Алигьери, за свои поэтические достоинства прозванную «Божественной», и довольно сухо осведомился у своего приятеля, какого дьявола ему от него, Боэмунда, понадобилось.
— Мишель сказал мне, — отважно соврал Лягушонок, — что хочет просить у тебя прощения за вчерашнее.
— Я его уже простил, — огрызнулся крестоносцы. — Что еще?
У Филибера глаза полезли на лоб.
— Ты хочешь сказать, что не держишь на него зла? — спросил он осторожно, словно не вполне доверял собственным словам.
— Именно, — подтвердил Боэмунд иронически. Филибер хлопнул себя руками по ляжкам и недоуменно воззрился на Мадленку. Та только плечами пожала.
— Я не понимаю, — пробормотал анжуец сокрушенно. — Как, по-твоему, он это искренне?
— Конечно, нет, — заявила Мадленка, поглядев крестоносцу в лицо, — так у него глаза серо-голубые, а когда он врет или ему больно, они совсем бирюзовые, а зеленые — это когда злится, а… Уай!
Боэмунд сорвался с места, схватил тяжелый серебряный кубок и что было сил запустил им в Мадленку. Та с визгом нырнула под стол. Кубок ударился о стену и, слегка сплющившись, со звоном покатился по полу. Разбуженные шумом собаки вскочили и залились истошным лаем.
— С меня хватит, — объявил Боэмунд. — Убери его отсюда!
Филибер схватил «Мишеля» за руку и, пока крестоносец не передумал, выволок его за дверь.
Вечером анжуец собрался было идти на исповедь, и Мадленка должна была его сопровождать, но у среднего замка их нагнал кнехт и велел немедленно вернуться, ибо великий комтур желает их видеть.
Конрад фон Эрлингер сидел в резном кресле с высокой спинкой, вытянув руки вдоль подлокотников. В зале, кроме него, было еще несколько рыцарей, все — военачальники самого высокого ранга. Мадленке показалось, что они чем-то озабочены.
— Покидал ли ты крепость, юноша? — спросил великий комтур у «Михала».
Мадленка хотела было ответить «нет», но, подумав, решила, что лучше сказать правду.
— Я спускался несколько раз в город, когда Филибер просил меня сопровождать его. Но я никогда не пытался бежать.
Под взглядом великого комтура Лягушонок, казалось, готов был провалиться сквозь землю.
— И, разумеется, его видели, — проворчал Конрад фон Эрлингер. — Хорошенькое дело!
— О чем это вы, мессер? — пробормотал удрученный анжуец.
— Сюда прибыл епископ Флориан от князя Доминика, — желчно сказал великий комтур. — Он требует выдать ему убийцу княгини Гизелы, чтобы обойтись с ним по заслугам. У него письмо от короля Владислава, наверняка просящее оказать содействие в этом деле.
— Не хватало нам ссоры с Владиславом, — сказал фон Ансбах мрачно.
— Именно, — подтвердил великий комтур. — И это как раз тогда, когда мы стягиваем наши силы. Нет, ни в коем случае нельзя подать ему повода.
Мадленка похолодела. Кто-то неслышно вошел в зал, и она невольно обернулась. В дверях стоял Боэмунд фон Мейссен.
— И что мне делать? — спросил великий комтур, дергая щекой.
Мадленка неожиданно вспылила.
— Что делать? Вы, христианские рыцари, сидите в самом мощном замке на свете — и дрожите перед каким-то жалким старым епископом! Мне стыдно смотреть на вас.
Рыцари изумленно переглянулись. — А ведь он прав, — словно нехотя молвил хронист Киприан.
— Но магистр еще у императора, — напомнил великий комтур. — Мы не можем рисковать.
В это время крестоносцы готовились к очередной войне с Польско-Литовским королевством, и магистр ордена отправился заручиться поддержкой у могущественных повелителей Европы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
По лицу Боэмунда Мадленка поняла, что он настолько переживает свое унижение на глазах у всех, что смерть была бы для него избавлением; но она ограничилась тем, что острием клинка несильно полоснула его поперек шеи, только поцарапав кожу, чтобы он на себе почувствовал, каково это — чувствовать смертоносное железо у своего горла. Боэмунд отшатнулся, схватившись рукой за рану; когда он увидел на пальцах всего лишь несколько капель крови и понял, что сделала с ним Мадленка, в его глазах появилась такая ярость, что они стали почти черными. Никто из зрителей уже не смеялся. Мадленка отдала Филиберу его меч и ушла к себе. Но незадолго до этого один из рыцарей ворвался в зал, где сидел великий комтур, с криком:
— Мессер! Мессер, клянусь.всеми чертями ада, вы должны это видеть! Мальчишка уложил Боэмунда фон Мейссена!
Великий комтур подошел к окну и, увидев поднимающегося с земли Боэмунда и его перекошенное гневом лицо, вяло усмехнулся. Рыцарь подробно рассказал о случившемся. Великий комтур возвел глаза к распятию и перекрестился.
— Бедный мальчик, — сказал он спокойно. — Боюсь, теперь он уже не жилец.
После вечерни Филибер, крайне чем-то встревоженный, зашел к Мадленке и, понизив голос, сказал «Мишелю», чтобы он держался молодцом и был готов ко всему. Филибер отдал ей короткий меч и посоветовал всегда держать его под рукой.
— Ты же сам сказал: он рыцарь, — проворчала Мадленка, — а рыцарь должен уметь как побеждать, так и проигрывать.
Филибер замялся и дал понять, что Боэмунд рыцарь, это точно, но что он зол, это тоже точно, а когда он в ярости, с ним сам черт не сладит.
— Ты очень его унизил, Мишель. Он привык считать себя во всем первым, а ты!..
— Горделив он очень, — проворчала Мадленка. — Надо бы ему на исповедь сходить.
Филибер расхохотался, потрепал «Мишеля» по плечу и, посоветовав покрепче запереться на ночь, ушел.
Мадленка заперлась, как он велел, и до половины ночи читала библию матери Евлалии, время от времени поглядывая на лежащий у изголовья меч, но потом ей все надоело, она задула свечу, убрала меч, спрятала книгу и легла спать.
С наступлением темноты мышь выходила из своей норки и отправлялась на поиски съестного. Мальборк был ее миром, и жилось ей в нем отнюдь не плохо. Населявшие этот мир огромные неповоротливые чудовища ни в чем себе не отказывали, ели много и неряшливо, и при случае всегда можно было перехватить ломтик хлеба, край окорока, а то и кусочек желтоглазого сыра. Иные из чудовищ даже сами подкармливали мышей, как, например, рыжее чудовище, обитавшее в этой большой норке; но лучше все-таки было не показываться этим опасным и непредсказуемым великанам на глаза.
Мышь еще помнила, как в разгар пира одна из ее подружек, осмелев, забралась на стол и как один из великанов пригвоздил ее к поверхности ножом. Даже сейчас у мыши начинали дрожать усики, когда она вспоминала о том кошмарном случае.
Рыжее чудовище, похоже, преспокойно спало; во всяком случае, до мыши доносилось его мерное (и ужасно громкое, ведь у пугливых мышей такой чуткий слух) сопение. Мышь побегала по холодному гладкому полу, принюхиваясь, но в комнате не было ни намека на что-либо съестное. Разочарованная мышь собралась уже вернуться к себе в нору, как вдруг по полу потянуло ужасным сквозняком. Мышь испуганно пискнула и поспешно нырнула под кровать, успев, однако, заметить, как часть стены напротив кровати отъехала в сторону. Как и все замки того времени, Мальборк был пронизан системой тайных ходов, о существовании которых знали, однако, лишь очень немногие.
Чудовище, показавшееся в проеме, старалось ступать тихо, но если бы мышь обладала чувством юмора, ей наверняка показались бы смешными его попытки остаться незамеченным. По мышиным меркам, оно грохотало так, что его услышал бы и глухой; но человеческое ухо не столь привередливо, и мы сказали бы, что неизвестный ступал практически бесшумно.
Он не принес с собой лампы, и в слабом свете звезд было решительно невозможно установить его личность. Под мышкой ночной гость нес что-то мягкое, возможно, обыкновенную подушку.
Дрожа — то ли от страха, то ли от любопытства — мышь высунулась из-под кровати, но смогла разглядеть только сапоги, а дальше все терялось во мраке. Неизвестный взял подушку обеими руками и подкрался к изголовью кровати, на которой спало рыжее чудовище.
Мышь пискнула и юркнула обратно в нору, но все-таки успела услышать, как чудовище заворочалось и забормотало во сне, тяжко вздыхая. Потом все смолкло, и наступила тишина; слышалось только дыхание спящего и другого, того, кто пришел по тайному ходу.
Наконец гость стал медленно отступать, унося с собой подушку. Луна вышла из-за облаков и заглянула в окошко. Мадленка повернулась на бок, на мгновение открыла глаза, и ей показалось, что она видит сосредоточенное и спокойное лицо синеглазого, висящее где-то бесконечно высоко над нею.
— Господи, какой кошмар, — простонала Мадленка и поскорее закрыла глаза.
Глава двадцать четвертая,
в которой Мадленку разоблачают самым неожиданным образом
— Слава богу, ты еще жив! — такими словами приветствовал Филибер «Мишеля» на следующее утро, когда тот, заспанный и недовольный, вышел наконец из своих покоев. — Пойдем, Мишель, у меня есть план, как все уладить.
— Я еще ничего не ел, — проворчал «Мишель», привыкший к тому же с недоверием относиться ко всем плодам умственной деятельности анжуйца.
— Послушай, — сказал Филибер, запихивая Мадленку в какой-то уголок и не давая ей времени опомниться, — вчера ты нанес Боэмунду серьезное оскорбление, и я ночью глаз не сомкнул, не чая, как вас помирить.
— Я тоже плохо спал, — признался «Мишель», зевая во весь рот, — мне даже почудилось, что я видел этого чертова крестоносца в своей комнате. Но дверь была крепко заперта.
— Да ну? — ужаснулся Филибер. — Нет, если бы он хотел тебя прирезать, то ты был бы уже мертв. Это был только сон!
Ты меня утешил, — проворчала Мадленка. — Может, пойдем все-таки поедим чего-нибудь?
— Понимаешь, — говорил Филибер в трапезной минут двадцать спустя, жуя холодную телятину и запивая ее вином, — я с ним дружу, потому что врагом его иметь еще накладнее, а я себе тоже не враг, Мишель.
— Угу, — рассеянно подтвердил рыжий отрок, кивая огненной головой.
Филибер тяжело вздохнул.
Тебе придется попросить у него прощения, Мишель. Другого выхода нет.
— Мне? — подскочила Мадленка. — Ни за что!
— Послушай, — почти со слезами сказал Филибер, — он храбрый рыцарь, Мишель, и он лучше меня, а когда я это говорю, это что-то да значит. Не связывайся с ним!
— Я не буду… — начала Мадленка возмущенно — и в это мгновение, как на грех, в трапезную вошел Боэмунд фон Мейссен. Увидев ненавистного синеглазого, Мадленка отчаянно закашлялась, и Филибер, очевидно, из лучших побуждений, с размаху шлепнул ее ладонью по спине. У Мадленки возникло чувство, будто позвоночник ее отлетел к желудку, после чего развалился на мелкие куски. Кашлять она, впрочем, перестала. Филибер оставил ее и обернулся к Боэмунду, улыбаясь широченной, в полрожи, и, увы, безнадежно фальшивой улыбкой.
— А мы как раз о тебе говорили! — сказал анжуец радостно, пихая «Мишеля» локтем в бок.
— И зря, — отрезал синеглазый и, не удостоив взглядом Мадленку, скрылся в другую дверь.
— Он всегда был такой бешеный? — проворчала Мадленка, потирая бок, который болел ужасно.
— Он-то? — Филибер подумал, удивленно вскинув брови. — Нет. После плена он сильно изменился. Ты не представляешь, там с ним обращались хуже, чем с рабом.
«Так ему и надо», — подумала Мадленка мстительно.
Однако Филибер не оставил своей идеи во что бы то ни стало помирить ее с Боэмундом и ближе к полудню потащил упирающуюся Мадленку к нему. Боэмунд, с царапиной на горле, покусывая ноготь левой руки, читал какую-то книгу в переплете, украшенном драгоценными каменьями. Мадленка запустила глаз в текст и, к своему удивлению, узнала его. У стола, за которым сидел крестоносец, лениво дремало трое или четверо больших собак. Боэмунд бросил на вновь пришедших зоркий взгляд, но чтения не прервал.
— Боэмунд, — начал Филибер, — я привел его, чтобы вы…
— Цербер — это неинтересно, — заметила Мадленка, искоса поглядывая на синеглазого, — не то что лес самоубийц.
Боэмунд посмотрел на нее с отвращением, с треском захлопнул «Комедию» мессера Данте Алигьери, за свои поэтические достоинства прозванную «Божественной», и довольно сухо осведомился у своего приятеля, какого дьявола ему от него, Боэмунда, понадобилось.
— Мишель сказал мне, — отважно соврал Лягушонок, — что хочет просить у тебя прощения за вчерашнее.
— Я его уже простил, — огрызнулся крестоносцы. — Что еще?
У Филибера глаза полезли на лоб.
— Ты хочешь сказать, что не держишь на него зла? — спросил он осторожно, словно не вполне доверял собственным словам.
— Именно, — подтвердил Боэмунд иронически. Филибер хлопнул себя руками по ляжкам и недоуменно воззрился на Мадленку. Та только плечами пожала.
— Я не понимаю, — пробормотал анжуец сокрушенно. — Как, по-твоему, он это искренне?
— Конечно, нет, — заявила Мадленка, поглядев крестоносцу в лицо, — так у него глаза серо-голубые, а когда он врет или ему больно, они совсем бирюзовые, а зеленые — это когда злится, а… Уай!
Боэмунд сорвался с места, схватил тяжелый серебряный кубок и что было сил запустил им в Мадленку. Та с визгом нырнула под стол. Кубок ударился о стену и, слегка сплющившись, со звоном покатился по полу. Разбуженные шумом собаки вскочили и залились истошным лаем.
— С меня хватит, — объявил Боэмунд. — Убери его отсюда!
Филибер схватил «Мишеля» за руку и, пока крестоносец не передумал, выволок его за дверь.
Вечером анжуец собрался было идти на исповедь, и Мадленка должна была его сопровождать, но у среднего замка их нагнал кнехт и велел немедленно вернуться, ибо великий комтур желает их видеть.
Конрад фон Эрлингер сидел в резном кресле с высокой спинкой, вытянув руки вдоль подлокотников. В зале, кроме него, было еще несколько рыцарей, все — военачальники самого высокого ранга. Мадленке показалось, что они чем-то озабочены.
— Покидал ли ты крепость, юноша? — спросил великий комтур у «Михала».
Мадленка хотела было ответить «нет», но, подумав, решила, что лучше сказать правду.
— Я спускался несколько раз в город, когда Филибер просил меня сопровождать его. Но я никогда не пытался бежать.
Под взглядом великого комтура Лягушонок, казалось, готов был провалиться сквозь землю.
— И, разумеется, его видели, — проворчал Конрад фон Эрлингер. — Хорошенькое дело!
— О чем это вы, мессер? — пробормотал удрученный анжуец.
— Сюда прибыл епископ Флориан от князя Доминика, — желчно сказал великий комтур. — Он требует выдать ему убийцу княгини Гизелы, чтобы обойтись с ним по заслугам. У него письмо от короля Владислава, наверняка просящее оказать содействие в этом деле.
— Не хватало нам ссоры с Владиславом, — сказал фон Ансбах мрачно.
— Именно, — подтвердил великий комтур. — И это как раз тогда, когда мы стягиваем наши силы. Нет, ни в коем случае нельзя подать ему повода.
Мадленка похолодела. Кто-то неслышно вошел в зал, и она невольно обернулась. В дверях стоял Боэмунд фон Мейссен.
— И что мне делать? — спросил великий комтур, дергая щекой.
Мадленка неожиданно вспылила.
— Что делать? Вы, христианские рыцари, сидите в самом мощном замке на свете — и дрожите перед каким-то жалким старым епископом! Мне стыдно смотреть на вас.
Рыцари изумленно переглянулись. — А ведь он прав, — словно нехотя молвил хронист Киприан.
— Но магистр еще у императора, — напомнил великий комтур. — Мы не можем рисковать.
В это время крестоносцы готовились к очередной войне с Польско-Литовским королевством, и магистр ордена отправился заручиться поддержкой у могущественных повелителей Европы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51