Чтобы быть в состоянии двигаться дальше.
Когда они отодвинулись друг от друга, Наташа почувствовала, как его пот остывает на ее коже. Она сжалась, когда на мгновение увидела в воображении лицо Адама.
Она проснулась в семь, повернулась на бок, автоматически протянула руки, чтобы обнять его. Никого.
Маркус принес ей кофе в постель, как обычно. За исключением того, что уже был умыт и одет. Он сказал, что улетает обратно в Канаду в четыре часа. И попросил:
– Береги себя.
Ей удалось произнести:
– И ты себя.
– До свидания.
Это было сказано таким «завершающим» тоном, что Наташа не смогла проглотить ком в горле, чтобы ответить.
Из окна спальни она наблюдала, как он уезжает. Интересно узнать, стало ли ему легче?
Она спустилась на кухню, чтобы сполоснуть чашки, но не смогла вымыть ту, из которой он пил. Отставив ее в сторону, Наташа разрыдалась.
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
Она перенесла почту на письменный стол, сняла клейкую ленту с пухлого конверта и вытряхнула содержимое на стол.
Запаковано как бандероль. Еще один коричневый конверт с полоской белой бумаги, украшенной эмблемой, которая расплывалась перед ее наполненными слезами глазами. На логотипе надпись: «Больница св. Марии, Норвик». Почерк был почти горизонтальным, практически нечитабельным. Почерк врача.
«Здравствуйте, Наташа.
Найджелл Мур дал мне ваш адрес. Он сказал, что безуспешно пытался связаться с вами, поэтому я решил, что могу, минуя его, послать вам это письмо. Я познакомился с Найджелом через друга, когда мы проходили практику в Эдинбурге. Он разыскал меня, потому что я являюсь прямым потомком хирурга Джона Маршалла, личность которого, надеюсь, вас интересует. Сын Джона Маршалла, которого звали тоже Джоном, приходится мне пра-прадедом. Как говорится, мир тесен, а мир медиков еще теснее. Как видите, я унаследовал не только имя, но и профессию моих предков.
Надеюсь, что приложение к письму будет вам интересно. Это письмо адресовано моему пра-прадедушке его сестрой. Оно годами хранилось в моей семье, и я был бы очень рад, если бы вам удалось пролить свет на его содержание, или, если позволите, на личность автора – некой таинственной леди. Другой клочок бумаги всегда хранился вместе с письмом, и я не знаю, имеет ли он какое-нибудь значение.
Прошу вас вернуть эти документы, но это не срочно.
Всего наилучшего,
Джон Маршалл.
Р.S. Недавно я получил электронное письмо от другой женщины, из Кембриджа, которая также занимается изучением нашей семьи (на которое я, к своему стыду, еще не ответил). Ее зовут Сью Мелланби, и я был бы рад сообщить ей о вас, если вы решите, что это ей поможет».
Нет необходимости. Наташа осторожно вскрыла меньший по размеру конверт.
Почерк письма на двух страницах Наташа узнала сразу, хотя буквы здесь казались не такими аккуратными, как в дневнике, а некоторые строки – неровными, словно рука, державшая перо, была слабой и не совсем твердой.
«15 ноября 1872 г.
Мой дорогой брат!
Боюсь, что возлагаю на тебя огромную ответственность, но мне необходимо поделиться ею с кем-нибудь. Я хочу рассказать тебе о некоторых фактах и полагаюсь на твою мудрость и сострадание, в надежде, что ты правильно распорядишься ими, если я умру.
Речь идет о ребенке, которого, как тебе известно, из милосердия приютил папа, о нашей милой маленькой Элеоноре.
Меня всегда поражало, как вы, мужчины, можете называть нас слабым полом, хотя по сравнению с нами часто выглядите беспомощными глупцами. Пример тому – одна из папиных пациенток, под обаяние которой попали многие мужчины, кроме, разве что, собственного мужа. И папа не стал исключением.
Должно быть, она приписывала папины внимание и заботу, его чрезмерное огорчение из-за невозможности выяснить причину ее недомогания и его отчаяние, когда прописанные им лекарства не облегчали ее страданий, естественной добросовестности преданного своему делу врача. Полагаю, что папа всей душой сочувствовал бедной женщине, понимая, что муж не мог справиться с ее болезнью и оставил папе роль ее защитника и доверенного лица. Папа – единственный человек, который мог облегчить ее страдания, душевные и физические. Конечно, в папиных попытках вылечить ее можно усмотреть самоотверженность. Если бы ей стало лучше, она бы отказалась от его услуг и он не смог бы себе позволить ежедневно бывать в ее доме.
Я склонна думать, что в ночь, когда он принимал у нее роды, действиями папы руководило Провидение. Иначе он не послал бы за мной. Когда я приехала в ее квартиру, то увидела отца растрепанным, с диким выражением лица, с трогательным свертком в руках. За несколько недель до этого папа высказывал свои опасения насчет состояния здоровья младенца, поскольку он перестал двигаться в утробе, и поначалу я подумала, что новорожденная девочка мертва, поскольку была совершенно синей и не издавала ни звука.
Но, опасаясь за папин рассудок, я сделала так, как он велел, – вернулась домой, завернула ребенка в теплые одеяла и села с ним поближе к очагу. Скоро приехал отец.
То, чему я стала свидетельницей, не могу назвать иначе, как чудом – малышка пошевелила крошечными ножками, ее кожа приобрела нормальный цвет, и, наконец, она издала еле уловимый мяукающий звук, больше похожий на писк котенка. Папа был уверен, что его знания о работе кровеносной системы позволят добиться того, что другим кажется чудом.
Считая, что неосуществимая надежда гораздо опаснее отсутствия всякой надежды, папа сообщил матери ребенка, что младенец родился мертвым. Он не считал это обманом, поскольку смог прослушать только очень слабые удары сердца и решил, что ребенок вскоре умрет. Он полагал, что для матери лучше совсем не видеть ребенка, чем истощить небольшой остаток сил на выхаживание младенца, чтобы через несколько часов или дней увидеть, как тот умрет у нее на руках.
Я всегда верила, что папа намеревался полностью восстановить здоровье ребенка и потом вернуть ее матери, которая, как он надеялся, будет настолько ему благодарна, что не станет осуждать этот обман.
Я хотела отговорить его от подобного шага, умоляла еще раз все хорошенько обдумать. Но не стала. Он казался таким уверенным, таким непреклонным. Я помогала ему хаживать за малышкой и очень быстро к ней привязалась. Папа был ею очарован. И не удивительно – девочка с первых дней жизни была очень похожа на свою мать – то же тонкое лицо, сонные глаза... Я боялась, что он не сможет расстаться с ней, и должна признать – будущее пугало меня.
Увы, час расставания так и не пробил. Ночью 11 февраля, когда я хлопотала вокруг малышки, отца вызвали к ее матери. Он вернулся через несколько часов и взял маленькую Элеонору (именно так мы ее назвали) на руки. Он молчал, в глазах стояли слезы. Я вышла, чтобы налить ему бренди, а когда вернулась, то обнаружила, что он ушел, забрав с собой ребенка. Опасаясь худшего, – того, что поступок отца стал известен и что он понес девочку ее матери, я села около огня и стала ждать. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Только некоторое время спустя я заметила у горящей головни клочок бумаги, смятый, будто кто-то специально бросил его в камин. Я не понимала значения слов, написанных на нем, пока на следующее утро не услышала новость.
Думаю, ее муж, охваченный горем, не заметил записки. Порыв отца, забравшего записку, я не могу объяснить, поскольку он не знает, что я видела и сохранила ее. Я не знаю, чувствует ли он вину за ее смерть и должен ли винить себя. Если кто-то и виноват, так это ее муж. Хотя, учитывая меланхолический склад ее характера, вряд ли кто-то смог бы сделать ее счастливой, не говоря уже о болезненном ребенке, требующем внимания и заботы. Конечно, папа и раньше сталкивался с теми, кто лишил себя жизни, и я подозреваю, что он не хотел, чтобы репутация несчастной женщины была запятнана и чтобы ее лишили права быть похороненной по христианскому обряду. Я уверена, что, оказав эту последнюю услугу, а именно объявив ее смерть несчастным случаем и уничтожив доказательство обратного, он пытался искупить свою вину.
Безусловно, я могу рассказать об этом Элеоноре, пока жив папа. Но я не знаю, стоит ли вообще когда-либо рассказывать ей об этом. В судьбу Элеоноры снова вмешивается смерть, но, по крайней мере, она избавит меня от необходимости принимать решение.
Твоя преданная сестра Дженет».
Колечко рыжих волос в медальоне. Пра-пра-пра-прабабушка Бетани. Возможно, прядь волос принадлежит вовсе не Дженет Маршалл. Это могла быть прядь самых знаменитых золотисто-рыжих волос в истории искусства.
Спина Наташи покрылась мурашками. Тень на фотографиях, сделанных в Литтл Бэррингтоне, когда Бетани изображала Офелию. Как Лиззи Сиддал. Теперь она проклинала себя за то, что не сохранила их. Так легко было вынести их из студии, спрятав под пальто!
Кто-то стучал в ее дверь, настойчиво и громко. Держа письмо в руке, Наташа пошла открывать.
На пороге стоял Джеймс.
– Ты что, оглохла?
В течение минуты она смотрела на его улыбающееся, усталое и небритое лицо, чтобы вернуться к действительности.
– Вчера вечером, – сообщил он. – Мэри только-только вернулась из архива, когда все началось.
Наташа обняла его за шею.
– Поздравляю.
Он продолжал улыбаться, и она засмеялась.
– Ну, давай, рассказывай подробно.
– Он родился в восемь вечера, дома. Семь фунтов и три унции.
– А Мэри?
– Она чувствует себя прекрасно.
– Когда можно их увидеть?
– Сейчас, если хочешь.
Мэри сидела в кровати. Шерстяной жакет был наброшен на плечи, волосы собраны в пучок на затылке. Она выглядела бледной и усталой, но в целом ничего не изменилось.
Ребенок лежал у нее на руках. Занавески были закрыты, ночник отбрасывал на стены розовые тени.
Наташа на цыпочках прошла к кровати, всмотрелась в маленькое красное сморщенное личико на фоне ночной рубашки Мэри, потрогала крошечную идеальную ручку, зажатую в кулачок. Она протянула палец, коснулась черного пушка волос на его макушке, потом посмотрела на Мэри.
– Он такой красивый, – прошептала она, потом нагнулась и легко поцеловала подругу в щеку.
Младенец засопел, пошевелился. Посмотрел на нее.
– Ну, здравствуй, маленький мужчина.
Случилось то, что случилось. Следующее поколение.
Когда Наташа смотрела в его голубые глаза, она не смогла удержаться от мысли: «Откуда ты пришел?»
Достаточно посмотреть на ребенка, чтобы начать верить в перевоплощения, существование души вне тела и тому подобное. Трудно поверить, что это крошечное существо создано из генов и отдельных клеток. По крайней мере, здесь этот ребенок был долгожданным для обоих родителей, он пришел в мир с перевесом в свою пользу.
– Как его зовут?
– Кьеран.
Младенец пискнул, и Мэри засунула свою маленькую грудь в крошечный ротик, который сразу замолчал и начал сосать. Наташа присела на плетеный стул рядом с кроватью, наблюдая за тем, как они смотрят друг другу в глаза. Они вдвоем создавали впечатление единого целого. Мать, кормящая дитя, – сюжет, тысячи лет вдохновлявший творцов любой национальности, на всех континентах.
Опыт, которого лишили Лиззи Сиддал.
Наташа по-прежнему держала в руках письмо и записку нынешнего доктора Маршалла. Его адрес и регалии были напечатаны в правом верхнем углу конверта. «Педиатр-консультант». Искупление грехов отца? Или, точнее, прапрадеда.
У молодого Джона Маршалла не было возможности рассказать Элеоноре правду. Он умер вскоре после Дженет, задолго до кончины своего отца.
Она сложила письма, открыла конверт, чтобы вложить листки и заметила в глубине еще одну бумажку. Обрывок, о котором упоминала Дженет в своем письме.
Маленький кусочек тонкой бумаги. Записка написана небрежным, прыгающим почерком, который Наташа не знала.
Однако слова были знакомыми. У Наташи замерло сердце:

Не прощайся со мной,
Я ухожу в неведомую землю,
Где наконец ты станешь моим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47