Библейская Юдифь показалась им великолепной.
— Рассказывают, что друзья Джорджоне поздравили его с этой удачной аллегорией. Тому пришлось признаться, что ее выполнил его ученик.
История появления на свет гения весьма позабавила парижан.
Пройдя площадь Святого апостола Варфоломея, они ступили на единственный мост через Большой канал. Прежде с одного берега на другой перебирались по плавучему мосту из лодок. В начале XIII века появился первый деревянный мост, в начале XVI века — второй, явившийся шедевром плотницкого искусства. Правда, он весь был заставлен лавочками, так что даже воды не было видно. Перепрыгивая через ступеньки, Виргилий и Пьер добрались до верхней точки моста: крылья разводного пролета в это утро были опущены, так что галеры не могли бы проплыть под ним. Сверху открывался изумительный вид, и друзья замерли от восхищения. Мариетта не преминула ввести их в курс планов Республики относительно моста Риальто:
— Его собираются разобрать. И возвести новый, каменный!
— Подобно мосту Нотр-Дам в Париже, — проговорил Пьер, чья подружка Лизетта держала там лавочку письменных принадлежностей.
— Ну да. Каменному мосту не грозит ни пожар, ни обрушение. Уже бывало несколько раз, что под наплывом толпы опоры моста не выдерживали и он рушился. Да к тому же всегда есть риск пожара. Десятого января 1514 года случилась настоящая трагедия, памятная здешним торговцам и по сей день. Огонь занялся в лавке с тканями. Затем загорелись и мост, и склады. Пожар продолжался до полуночи, поскольку в тот день дул ветер с гор. Целая часть города выгорела меньше чем за шесть часов. Чтобы отстроить все заново, потребовалось двадцать лет. Уже полвека речь идет о каменном мосте. Жители квартала настроены весьма скептически, их раздражает, когда с ними заговаривают на эту тему. Мужчины говорят, что до того, как им случится переходить канал по каменному мосту, рак на горе свистнет. А женщины говорят, что много воды утечет. Однако весьма известные архитекторы всерьез думают об этом: и Сансовино, и Палладио, и Да Понте, и Микеланджело. Объявлен конкурс.
— Да Понте? — удивился Пьер. — Сам Бог велел человеку с такой фамилией строить мосты!
— Из чего бы он ни был, вид с этого моста чудо как хорош, — проговорил Виргилий.
Весь квартал Риальто был объят кипучей деятельностью. Рядом с Мучным подворьем шла торговля мукой, рядом с Тканевым подворьем — соответственно тканями. Тут же были и мастерские, и склады. Арабские ковры, китайский шелк, фландрское полотно, индийский хлопок были выставлены на обозрение, развешаны под навесами, представляя собой многокрасочное зрелище. Минуя различные административные здания — дворец Камерленги, Старые мастерские, — Мариетта потащила французов к Ювелирной дороге, где обретались ювелиры, золотых дел мастера и другие торговцы, чьим покровителем был святой Элигий. Глаза разбегались от индийских изумрудов, афганских лазуритов, персидской бирюзы, рубинов, сапфиров, топазов и горного хрусталя. На паперти церкви Святого Иакова Мариетта остановилась.
— Церковь Святого Иакова построена в пятом веке. Это самая старая из венецианских церквей! Я люблю ее почти так же, как Богородицу в Садах.
В лавочке возле церкви Виргилий купил апельсин и почтительно преподнес его Мариетте. Кровь прилила к девичьим щекам, так что они стали такого же цвета, как подарок. Обойдя церковь, они оказались на площади Святого Иакова в Риальто. А пройдя еще метров сто, наткнулись на весьма странное изваяние. Оно представляло собой сгорбленного, стоящего на коленях мужчину, поддерживающего лестницу, ведущую к подножию небольшой колонны из красного порфира.
— Знакомьтесь, это Гоббо.
Друзья обошли кругом своеобразного Атласа. Пьер первым обратил внимание на листок бумаги, прикрепленный к его бедру, сорвал его и стал читать. Виргилий же, даже не читая, догадался, в чем дело.
— Синьор Риоба! Гоббо — компаньон синьора Риобы, одного из мавров с площади, где ты живешь. Он служит местом, куда недовольные приносят свои пасквили, памфлеты и сатирические стихи. Правильно?
Мариетта, обрадованная догадливостью Виргилия, захлопала в ладоши. Они двинулись дальше. Справа от площади расположились менялы и банкиры. От площади брала свое начало улица Страховщиков, где сосредоточились конторы по страхованию рисков на море. По ней друзья попали в лабиринт улочек: на Канатной разглядывали веревки, канаты, снасти, тросы и корзины; на Сырной вдыхали запахи сыров; на Зеленной и Плодовой любовались цветами, фруктами, овощами. Огородники с материка и островов с рассвета во весь голос расхваливали свою капусту и баклажаны. Иные, утомившись к полудню, укрывались в теньке и предавались своим страстишкам — игре в карты и в кости. Проходя мимо двух торговцев, казалось бы, погруженных в игру, друзья вдруг услышали:
— Жулик!
— Мошенник!
— Негодяй!
— Плут!
Оказалось, партия подошла к концу, но результаты ее не устраивали ни ту, ни другую сторону. Назревала нешуточная ссора. Группа прилично одетых людей, ведущих в сторонке переговоры, вмешалась, пытаясь утихомирить разошедшихся игроков. Но не тут-то было! Те еще пуще разозлились и пустили в ход кулаки. Каждый пытался оттеснить другого к каналу. Один из них, оказавшись сильнее, прижал другого к ограждению набережной, а затем перекинул через него в Большой канал. При виде фонтана брызг Мариетга вспомнила о своем недавнем падении. Это было лишь началом, потасовка грозила перерасти в большой кулачный бой со множеством участников. Мариетга постаралась увести друзей до того, как Плодовая улица превратится в поле битвы. Далее начиналось царство пряностей: в нос ударили дурманящие запахи, перед глазами заплясала радуга из черного, желтого, серого цветов. Перец, корица, имбирь, шафран, гвоздика, мускатный орех, мята, ладан, сандал, мускус, кипрский опиум, багдадский лауданум, доставленные сюда в ларях, бочках и тюках. Друзьям стало казаться, что они очутились в сердце восточного базара из «Тысячи и одной ночи».
Но наконец сказка кончилась. Дорога Пряностей привела их на Рыбный рынок. Это единственное место, где, помимо рыбного ряда на площади Святого Марка, разрешена была торговля рыбой. В поисках Эбено друзья обвели взглядом Рыбный рынок. Колокол Святого Иакова пробил полдень, торговля свертывалась. Нераспроданного товара оставалось немного: сардины, анчоусы, морской окунь, дорада, барабулька, морской петух, голавль, угорь, каракатицы, креветки, выложенные на прилавках, притягивали котов, чаек и бакланов, ждущих своей очереди поживиться. Отыскать Эбено не составило никакого труда: высокий, темнокожий, он выделялся из всех. Когда друзья представились ему и изложили цель визита, он попросил их обождать, пока он закроет свою лавочку. Говорил он с африканским, весьма живописным акцентом: ему не удавалось итальянское «р». Ожидая его, они прошлись по Мясной улице. Их умилили нежно блеющие ягнята и козлята, но неприятно поразила разлитая повсюду кровь, развешенные туши, на которые садились мухи, и кожа, содранная со скота. Слишком сильна была ассоциация с тем, о чем они собирались расспросить бывшего раба Атики.
— Не перекусить ли нам в здешней таверне? Я с зари на ногах, во рту ни крошки за все утро.
Они устроились за столиком в «Дырявой бочке» и заказали мальвазию и ломтики хлеба с рыбой. Таверна, в другие времена кишащая торговым людом, была почти пуста. Они сели в самый угол, дабы им никто не помешал.
— Мы пришли порасспросить тебя о смерти твоей госпожи. Тайна так и осталась тайной, истина не установлена.
— Вернее не скажешь. — Эбено потряс головой. — Я был арестован, поскольку оказался на месте преступления. Меня нашла там Нанна, подруга госпожи. Я первый вошел в спальню, но ничего не предпринял. Это-то и показалось подозрительным, судейские не могли взять в толк, почему я ночь провел у тела госпожи.
— Это нам известно. Мы видели запись допроса. Знаем мы и о том, что освобождением ты обязан Тициану, — проговорил Виргилий.
Бывший раб воздел руки к небу ладонями вверх.
— Это было чудом. Он подтвердил, что видел меня примерно в то время, когда свершилось преступление. Как только меня освободили, я пришел поблагодарить его, и он вновь повторил, что вместе с остальными гостями ушел от Атики в одиннадцать и, возвращаясь к себе, видел меня в квартале Святого Николая. Это было после половины двенадцатого.
Пока Эбено описывал свидание со своим спасителем, Виргилий быстро подсчитывал в уме. Одиннадцать: гости Атики покидают ее дом. Одиннадцать сорок пять: Пальма-младший плывет в гондоле мимо улицы Бири-Гранде и у окна замечает Тициана. Полночь: Эбено возвращается и находит свою госпожу мертвой. Напрашивался только один вывод: художник никак не мог видеть африканца в квартале Святого Николая — покровителя нищих в тот час, который он назвал. И прежде всего потому, что путь из Дорсодуро в Каннареджо, которым он возвращался домой, не лежит через приход Святого Николая. И еще потому, что в тот момент, когда он якобы встретил Эбено, он уже, судя по всему, был дома! Виргилий чувствовал, что концы с концами не сходятся. Видимо, кадорец не мог de visu наблюдать убийство куртизанки. «Однако он знает убийцу Атики, знает, что это не ее раб. И решает его освободить. Для этого он лжесвидетельствует перед Авогадорией», — пронеслось в мозгу Виргилия. Если так, то ничего не сдвинулось с места и по-прежнему не ясно: кто преступник и откуда об этом узнал Тициан Вечеллио?
Виргилий допил вино, Мариетта подлила ему еще. Он продолжал обдумывать, что еще нужно выяснить у Эбено: требовалось подтверждение списка приглашенных на вечер седьмого августа. Единственным источником информации было письмо египтянки. Но он побаивался того, что «extus unus, textus nullus».
— Твоя госпожа пожелала сама принять гостей. Известно ли тебе, кто был зван к ней?
— О да! Это я знаю. Она мне сама сказала. Впоследствии я часто вспоминал их всех, пытаясь определить, мог ли один из них быть ее убийцей.
Он отодвинул тарелку, тыльной стороной руки смел крошки, поставил на стол кулаки и стал перечислять.
— Один и другой: маэстро Вечеллио и его сын, — начал он, разгибая мизинец и безымянный палец левой руки.
— Его сын? — вырвалось у Виргилия.
— Горацио, — отвечала за рыбака Мариетта. — Он был помощником отца и везде сопровождал его, как я сопровождаю своего отца.
Эбено кивнул, подтверждая ее слова:
— Горацио часто с отцом заглядывал на огонек к моей госпоже.
Для Предома это было открытием: ведь сын Тициана не был упомянут в письме. Эбено продолжал.
— Третий, — он разогнул средний палец, — почтенная куртизанка Олимпия. Она явилась первой. Я еще не успел уйти. Я сам открыл ей дверь и провел в гостиную. Сразу после этого я попрощался и отправился в квартал Святого Николая. Четвертый и пятый: Лионелло Зен и Зорзи Бонфили. — Он разогнул указательный и большой пальцы. — Шестой: турок Кара Мустафа. Седьмой: португалец Жоао Эль Рибейра. Вот и все.
Помимо Горацио, все совпадало и со списком приглашенных, и с персонажами на полотне «Истязание Марсия», за исключением ребенка с собакой.
— Могло ли так случиться, что кто-нибудь еще явился на вечер? В последнюю минуту?
Эбено не колебался ни секунды.
— Я тоже об этом думал. Потому как не мог представить себе никого из гостей в качестве истязателя моей госпожи. Но понял, что это было бы слишком просто: списать все на кого-то незваного. Считая с моей госпожой, в тот вечер их было восемь, поскольку на столе стояло восемь чарок, когда я вернулся в полночь.
Он опустил взгляд на свои кулаки, затем поднял на троих друзей, вздохнул, убрал руки со стола и добавил:
— И в то же время я никак не пойму, кому из приглашенных была выгодна смерть хозяйки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Рассказывают, что друзья Джорджоне поздравили его с этой удачной аллегорией. Тому пришлось признаться, что ее выполнил его ученик.
История появления на свет гения весьма позабавила парижан.
Пройдя площадь Святого апостола Варфоломея, они ступили на единственный мост через Большой канал. Прежде с одного берега на другой перебирались по плавучему мосту из лодок. В начале XIII века появился первый деревянный мост, в начале XVI века — второй, явившийся шедевром плотницкого искусства. Правда, он весь был заставлен лавочками, так что даже воды не было видно. Перепрыгивая через ступеньки, Виргилий и Пьер добрались до верхней точки моста: крылья разводного пролета в это утро были опущены, так что галеры не могли бы проплыть под ним. Сверху открывался изумительный вид, и друзья замерли от восхищения. Мариетта не преминула ввести их в курс планов Республики относительно моста Риальто:
— Его собираются разобрать. И возвести новый, каменный!
— Подобно мосту Нотр-Дам в Париже, — проговорил Пьер, чья подружка Лизетта держала там лавочку письменных принадлежностей.
— Ну да. Каменному мосту не грозит ни пожар, ни обрушение. Уже бывало несколько раз, что под наплывом толпы опоры моста не выдерживали и он рушился. Да к тому же всегда есть риск пожара. Десятого января 1514 года случилась настоящая трагедия, памятная здешним торговцам и по сей день. Огонь занялся в лавке с тканями. Затем загорелись и мост, и склады. Пожар продолжался до полуночи, поскольку в тот день дул ветер с гор. Целая часть города выгорела меньше чем за шесть часов. Чтобы отстроить все заново, потребовалось двадцать лет. Уже полвека речь идет о каменном мосте. Жители квартала настроены весьма скептически, их раздражает, когда с ними заговаривают на эту тему. Мужчины говорят, что до того, как им случится переходить канал по каменному мосту, рак на горе свистнет. А женщины говорят, что много воды утечет. Однако весьма известные архитекторы всерьез думают об этом: и Сансовино, и Палладио, и Да Понте, и Микеланджело. Объявлен конкурс.
— Да Понте? — удивился Пьер. — Сам Бог велел человеку с такой фамилией строить мосты!
— Из чего бы он ни был, вид с этого моста чудо как хорош, — проговорил Виргилий.
Весь квартал Риальто был объят кипучей деятельностью. Рядом с Мучным подворьем шла торговля мукой, рядом с Тканевым подворьем — соответственно тканями. Тут же были и мастерские, и склады. Арабские ковры, китайский шелк, фландрское полотно, индийский хлопок были выставлены на обозрение, развешаны под навесами, представляя собой многокрасочное зрелище. Минуя различные административные здания — дворец Камерленги, Старые мастерские, — Мариетта потащила французов к Ювелирной дороге, где обретались ювелиры, золотых дел мастера и другие торговцы, чьим покровителем был святой Элигий. Глаза разбегались от индийских изумрудов, афганских лазуритов, персидской бирюзы, рубинов, сапфиров, топазов и горного хрусталя. На паперти церкви Святого Иакова Мариетта остановилась.
— Церковь Святого Иакова построена в пятом веке. Это самая старая из венецианских церквей! Я люблю ее почти так же, как Богородицу в Садах.
В лавочке возле церкви Виргилий купил апельсин и почтительно преподнес его Мариетте. Кровь прилила к девичьим щекам, так что они стали такого же цвета, как подарок. Обойдя церковь, они оказались на площади Святого Иакова в Риальто. А пройдя еще метров сто, наткнулись на весьма странное изваяние. Оно представляло собой сгорбленного, стоящего на коленях мужчину, поддерживающего лестницу, ведущую к подножию небольшой колонны из красного порфира.
— Знакомьтесь, это Гоббо.
Друзья обошли кругом своеобразного Атласа. Пьер первым обратил внимание на листок бумаги, прикрепленный к его бедру, сорвал его и стал читать. Виргилий же, даже не читая, догадался, в чем дело.
— Синьор Риоба! Гоббо — компаньон синьора Риобы, одного из мавров с площади, где ты живешь. Он служит местом, куда недовольные приносят свои пасквили, памфлеты и сатирические стихи. Правильно?
Мариетта, обрадованная догадливостью Виргилия, захлопала в ладоши. Они двинулись дальше. Справа от площади расположились менялы и банкиры. От площади брала свое начало улица Страховщиков, где сосредоточились конторы по страхованию рисков на море. По ней друзья попали в лабиринт улочек: на Канатной разглядывали веревки, канаты, снасти, тросы и корзины; на Сырной вдыхали запахи сыров; на Зеленной и Плодовой любовались цветами, фруктами, овощами. Огородники с материка и островов с рассвета во весь голос расхваливали свою капусту и баклажаны. Иные, утомившись к полудню, укрывались в теньке и предавались своим страстишкам — игре в карты и в кости. Проходя мимо двух торговцев, казалось бы, погруженных в игру, друзья вдруг услышали:
— Жулик!
— Мошенник!
— Негодяй!
— Плут!
Оказалось, партия подошла к концу, но результаты ее не устраивали ни ту, ни другую сторону. Назревала нешуточная ссора. Группа прилично одетых людей, ведущих в сторонке переговоры, вмешалась, пытаясь утихомирить разошедшихся игроков. Но не тут-то было! Те еще пуще разозлились и пустили в ход кулаки. Каждый пытался оттеснить другого к каналу. Один из них, оказавшись сильнее, прижал другого к ограждению набережной, а затем перекинул через него в Большой канал. При виде фонтана брызг Мариетга вспомнила о своем недавнем падении. Это было лишь началом, потасовка грозила перерасти в большой кулачный бой со множеством участников. Мариетга постаралась увести друзей до того, как Плодовая улица превратится в поле битвы. Далее начиналось царство пряностей: в нос ударили дурманящие запахи, перед глазами заплясала радуга из черного, желтого, серого цветов. Перец, корица, имбирь, шафран, гвоздика, мускатный орех, мята, ладан, сандал, мускус, кипрский опиум, багдадский лауданум, доставленные сюда в ларях, бочках и тюках. Друзьям стало казаться, что они очутились в сердце восточного базара из «Тысячи и одной ночи».
Но наконец сказка кончилась. Дорога Пряностей привела их на Рыбный рынок. Это единственное место, где, помимо рыбного ряда на площади Святого Марка, разрешена была торговля рыбой. В поисках Эбено друзья обвели взглядом Рыбный рынок. Колокол Святого Иакова пробил полдень, торговля свертывалась. Нераспроданного товара оставалось немного: сардины, анчоусы, морской окунь, дорада, барабулька, морской петух, голавль, угорь, каракатицы, креветки, выложенные на прилавках, притягивали котов, чаек и бакланов, ждущих своей очереди поживиться. Отыскать Эбено не составило никакого труда: высокий, темнокожий, он выделялся из всех. Когда друзья представились ему и изложили цель визита, он попросил их обождать, пока он закроет свою лавочку. Говорил он с африканским, весьма живописным акцентом: ему не удавалось итальянское «р». Ожидая его, они прошлись по Мясной улице. Их умилили нежно блеющие ягнята и козлята, но неприятно поразила разлитая повсюду кровь, развешенные туши, на которые садились мухи, и кожа, содранная со скота. Слишком сильна была ассоциация с тем, о чем они собирались расспросить бывшего раба Атики.
— Не перекусить ли нам в здешней таверне? Я с зари на ногах, во рту ни крошки за все утро.
Они устроились за столиком в «Дырявой бочке» и заказали мальвазию и ломтики хлеба с рыбой. Таверна, в другие времена кишащая торговым людом, была почти пуста. Они сели в самый угол, дабы им никто не помешал.
— Мы пришли порасспросить тебя о смерти твоей госпожи. Тайна так и осталась тайной, истина не установлена.
— Вернее не скажешь. — Эбено потряс головой. — Я был арестован, поскольку оказался на месте преступления. Меня нашла там Нанна, подруга госпожи. Я первый вошел в спальню, но ничего не предпринял. Это-то и показалось подозрительным, судейские не могли взять в толк, почему я ночь провел у тела госпожи.
— Это нам известно. Мы видели запись допроса. Знаем мы и о том, что освобождением ты обязан Тициану, — проговорил Виргилий.
Бывший раб воздел руки к небу ладонями вверх.
— Это было чудом. Он подтвердил, что видел меня примерно в то время, когда свершилось преступление. Как только меня освободили, я пришел поблагодарить его, и он вновь повторил, что вместе с остальными гостями ушел от Атики в одиннадцать и, возвращаясь к себе, видел меня в квартале Святого Николая. Это было после половины двенадцатого.
Пока Эбено описывал свидание со своим спасителем, Виргилий быстро подсчитывал в уме. Одиннадцать: гости Атики покидают ее дом. Одиннадцать сорок пять: Пальма-младший плывет в гондоле мимо улицы Бири-Гранде и у окна замечает Тициана. Полночь: Эбено возвращается и находит свою госпожу мертвой. Напрашивался только один вывод: художник никак не мог видеть африканца в квартале Святого Николая — покровителя нищих в тот час, который он назвал. И прежде всего потому, что путь из Дорсодуро в Каннареджо, которым он возвращался домой, не лежит через приход Святого Николая. И еще потому, что в тот момент, когда он якобы встретил Эбено, он уже, судя по всему, был дома! Виргилий чувствовал, что концы с концами не сходятся. Видимо, кадорец не мог de visu наблюдать убийство куртизанки. «Однако он знает убийцу Атики, знает, что это не ее раб. И решает его освободить. Для этого он лжесвидетельствует перед Авогадорией», — пронеслось в мозгу Виргилия. Если так, то ничего не сдвинулось с места и по-прежнему не ясно: кто преступник и откуда об этом узнал Тициан Вечеллио?
Виргилий допил вино, Мариетта подлила ему еще. Он продолжал обдумывать, что еще нужно выяснить у Эбено: требовалось подтверждение списка приглашенных на вечер седьмого августа. Единственным источником информации было письмо египтянки. Но он побаивался того, что «extus unus, textus nullus».
— Твоя госпожа пожелала сама принять гостей. Известно ли тебе, кто был зван к ней?
— О да! Это я знаю. Она мне сама сказала. Впоследствии я часто вспоминал их всех, пытаясь определить, мог ли один из них быть ее убийцей.
Он отодвинул тарелку, тыльной стороной руки смел крошки, поставил на стол кулаки и стал перечислять.
— Один и другой: маэстро Вечеллио и его сын, — начал он, разгибая мизинец и безымянный палец левой руки.
— Его сын? — вырвалось у Виргилия.
— Горацио, — отвечала за рыбака Мариетта. — Он был помощником отца и везде сопровождал его, как я сопровождаю своего отца.
Эбено кивнул, подтверждая ее слова:
— Горацио часто с отцом заглядывал на огонек к моей госпоже.
Для Предома это было открытием: ведь сын Тициана не был упомянут в письме. Эбено продолжал.
— Третий, — он разогнул средний палец, — почтенная куртизанка Олимпия. Она явилась первой. Я еще не успел уйти. Я сам открыл ей дверь и провел в гостиную. Сразу после этого я попрощался и отправился в квартал Святого Николая. Четвертый и пятый: Лионелло Зен и Зорзи Бонфили. — Он разогнул указательный и большой пальцы. — Шестой: турок Кара Мустафа. Седьмой: португалец Жоао Эль Рибейра. Вот и все.
Помимо Горацио, все совпадало и со списком приглашенных, и с персонажами на полотне «Истязание Марсия», за исключением ребенка с собакой.
— Могло ли так случиться, что кто-нибудь еще явился на вечер? В последнюю минуту?
Эбено не колебался ни секунды.
— Я тоже об этом думал. Потому как не мог представить себе никого из гостей в качестве истязателя моей госпожи. Но понял, что это было бы слишком просто: списать все на кого-то незваного. Считая с моей госпожой, в тот вечер их было восемь, поскольку на столе стояло восемь чарок, когда я вернулся в полночь.
Он опустил взгляд на свои кулаки, затем поднял на троих друзей, вздохнул, убрал руки со стола и добавил:
— И в то же время я никак не пойму, кому из приглашенных была выгодна смерть хозяйки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46