Он поздравил ее с удачным наброском.
— На вашем рисунке, сеньорита Тинторетта, рука моей супруги покоится на некой опоре. Что бы это могло быть?
— Бог мой, я хотела изобразить нечто, покрытое одним из ваших великолепных ковров.
— Я желал бы, если, конечно, это не противоречит вашему замыслу, чтобы на этом месте вы изобразили мой торговый знак, — улыбнулся турок, на губах которого играла улыбка человека, упоенного своими успехами.
— А что это за знак, мессир?
— Лев. Анатолийский лев.
Пьер протянул раввину две половинки листа с рисунками Николя Фламеля. Каббалист отложил их и в свою очередь достал из складок своей одежды герметический рисунок, врученный ему ранее.
— Изумрудная скрижаль — вот о чем идет речь.
Неофит в области алхимии, студент-медик непонимающе взирал на Соломона Леви. Тот помахал листом перед его носом.
— Она — в самой сердцевине изображения. Взгляни на этот символ. За ним скрывается фигура падшего ангела — Люцифера: видишь, голова на кресте, на голове рожки. Вот эта точка в центре — камень, свалившийся с его лба в день его падения. Он-то и называется Изумрудной скрижалью. На этом камне Гермес Триждывеличайший, первый из посвященных, начертал текст. Слушай!
Истинно говорю вам. В осуществлении чудес неповторимого творения то, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И подобно тому, как все проистекает из Единого благодаря творению Единого, так и все берет начало от этого неповторимого. Солнце — отец его, Луна — мать. Ветер носил его во чреве своем, Земля выкормила. Оно — первопричина всяческого совершенства в мире. Сила его бесконечна, стоит ему обратиться в землю. Поднимается от земли к небу, а с неба возвращается на землю и собирает воедино высшие силы и низшие элементы: так ты завоюешь славу всего мира и удалишь от себя всю тьму. Постепенно, с большим искусством отделишь ты землю от огня, тонкое от плотного. Эта сила превосходит любую другую, поскольку способна превзойти любое тонкое вещество и проникнуть в любое плотное. Так был создан мир. Действия эти преисполнены чуда. И здесь заканчивается то, что я должен был сказать о творении солнца.
Старик смолк. Пьер не смел вздохнуть. Было непонятно, относилась ли последняя фраза к тексту или была обращена толкователем непосредственно к нему. И это было еще самое малое, чего он не понимал. Он осмелился набрать в грудь воздуха. Раввин благожелательно взглянул на него. Стеснение Пьера улетучилось, и он стал задавать вопросы.
— А что сталось с этим изумрудом с выгравированным на нем текстом?
— Он исчез! Многочисленны возникшие вокруг него легенды. По одной из них, некий монах поместил его в конструкцию в форме пирамиды, охраняемую орлами. Но тот вновь исчез. А текст Гермеса Триждывеличайшего дошел до нас благодаря переводу на арабский.
— Добавляет ли что-нибудь к нему рисунок, обнаруженный у Тициана?
— Тому, кто сумеет его расшифровать, он поведает, что к Изумрудной скрижали его приведут животные. Ищите ворона, лебедя, птицу-феникс, пеликана, павлина, орла и льва!
— А имеют ли отношение к этой скрижали те пять картинок, которые я вам принес?
Эрудит поднес к глазам два обрывка, которые видел впервые. Брови его сошлись у переносья.
— Любопытно, — пробормотал он.
Парижанин молча дожидался, пока каббалист пояснит свою мысль.
— Сразу вслед за племянником Чезаре меня навестил еще один человек, точно с такими же рисунками. — Он немного помолчал. — Все расспрашивал меня по поводу этих пяти изображений и какое отношение они имеют к Венеции.
— А почему к Венеции? — удивился Пьер. — Ведь фреска, послужившая оригиналом, в Париже!
— Знаю. Но он все настаивал: не напоминают ли мне крылатый лев, два ангела и три животных чего-то в Венеции? От меня он ушел скорее разозленный, чем разочарованный, с досады скомкав свою бумажку.
Ясно одно: тут сам черт не разберется. Карлик признался, что изготовил семь копий с рисунков Фламеля. Таким образом, вместе с рисунками самой Атики два года назад было восемь копий. Та копия, что принадлежала Тициану, и та, что лежала под ковром у Мустафы, были в их руках. Входила ли в число этих восьми та копия, которой потрясал перед раввином незнакомец, или же в городе циркулировала и девятая? Сам собой напрашивался вопрос, кто был гостем раввина.
— Сие мне неведомо, — отвечал Соломон Леви на вопрос Пьера. — Он не назвался. Из того факта, что за советом он обратился ко мне, я сделал вывод, что он иудей. Он изъяснялся на итальянском с легким иберийским акцентом. И все же из разговора с ним я понял, что прибыл он из Константинополя, по суше. Странный такой. Я бы сказал, гражданин мира.
Все это весьма озадачило Пьера. Они помолчали.
— Знаешь, возможно, потому, что твой друг в то утро отыскал имя, после ухода этого странного человека я подумал: а не Бени Израэль ли это?
Жоао эль Рибейра, он же Ари Бени Израэль, вернулся в Венецию! У Пьера голова пошла кругом. Что могло его побудить к этому? Разве что весть о кончине Тициана распространилась далеко за пределы Венеции? Со всеми бесчисленными отклонениями, поворотами и новыми фактами дело что ни день запутывалось все больше. Пытаясь выбраться из лабиринта гипотез, парижанин заработал мигрень. «Перед тем как навестить Олимпию, так похожую на Лизетту, схожу-ка я к Чезаре, может, найдется что-нибудь от мигрени, да и передохнуть часок не мешает». Стоило Пьеру, оказаться за воротами гетто и ступить на улицу Раббья, как он услышал шум и брань. Виски и без того раскалывались от боли. Он мучительно оторвался от своих дум и уставился на представшее его глазам зрелище. Посреди узкой улочки дрались какие-то люди. За ними стояла повозка, доверху груженная почерневшими, раздувшимися и окоченевшими трупами. «Крючники», — подумал Пьер, но то ли потому, что голова трещала, то ли в силу некой несуразности происходящего, только он не сразу взял в толк, из-за чего катаются по земле и награждают друг друга тумаками эти люди. Он остановился и с минуту наблюдал за происходящим. По стонам, иканию и вялости одного из участников потасовки он догадался, что тот пребывает в агонии, и немудрено — каждый день вплотную соприкасаться с заразой не могло пройти даром. Видимо, предсмертные муки застали несчастного врасплох прямо посреди улицы, за работой. Вскоре его телу предстояло отправиться вслед за другими, которые он своими собственными руками грузил на повозку. Вместо того чтобы как-то облегчить его страдания, два его приятеля затеяли драку из-за того, что в их глазах имело большую ценность, чем сострадание: из-за его перчаток. Это были толстые просмоленные перчатки, иллюзорная защита от победительницы-чумы. Тошнота подступила к горлу Пьера, он развернулся и бросился прочь.
Не останавливаясь и не переводя дух, добежал он до Пресвятой Девы Прекрасной. Площадь с церковью, ставшие ему такими родными, несколько успокоили его. Усталым шагом обошел он церковь, собираясь рухнуть, как только войдет в дом, и вдруг глазам его предстало нечто, заставившее его подскочить от ужаса и закричать. На двери дома Песо-Мануция была прибита живая ворона: крылья ее были расправлены, она напоминала черный крест. Переполненный отвращения, перепуганный Пьер отошел на середину площади. Невольный возглас, вырвавшийся у него при виде страшного зрелища, потревожил хозяина дома. Дядя с Занни на плече выглянул в окно первого этажа. Не в силах выдавить ни звука, Пьер указал пальцем на входную дверь. Однако вовсе не вид черной птицы заставил замяукать с неистовой силой кота. Чезаре инстинктивно охватил взглядом пространство за спиной юноши, включающее в себя мост и Рецептурную набережную за ним. Молния сверкнула в расширенных зрачках доктора. У Занни шерсть встала дыбом, Чезаре завопил:
— Пьер, за тобой!.. Бешеный пес!
В тот же миг француз услышал за спиной злобное рычание, втянул голову в плечи, упал на бок и покатился по пыли.
Глава 13
«К чему копаться в чужом дерьме? Если будете продолжать совать свой нос куда не следует, раскаетесь».
Прочтя записку, Виргилий и Мариетта побледнели. Она была без подписи. А на воске, которым ее скрепили, не было оттиснуто ничьей печати. В верхней части листа красовался силуэт льва святого Марка: крылатого, с опущенным хвостом, одной ногой стоящего на открытой книге, где было написано: Pax tibi Marce, evangelista meus . Несмотря на полуденную жару, у влюбленных мурашки побежали по коже. Казалось, сама Венеция посылает им приказ оставить ее в покое. Однако они скоро оправились от испуга. Здравый смысл одержал верх. Подлинное письмо не содержало в себе ничего сверхъестественного: бумага как бумага, сминается, чернила пачкаются, воск крошится. Почерк свидетельствовал в пользу приземленной натуры автора. Кто бы это мог быть? Мариетта наклонилась к мальчику, доставившему послание:
— Откуда у тебя это?
Мальчишка — в лохмотьях, нечесаный, с черными ногтями — переминался с ноги на ногу и молчал, словно язык проглотил. Властный тон Мариетты заставил его пойти на уступку, а несколько су, подаренных Виргилием, полностью сломили упрямое нежелание говорить. На диалекте, который для Виргилия звучал как тарабарщина, гонец признался, что прибыл из Мурано. Но когда Мариетта принялась настаивать на описании человека, подославшего его к ним, мальчишка испугался и бросился наутек. Полученной информации, однако, хватило, чтобы направить подозрения по определенному следу. Тинторетта, загибая пальцы на руке, сделала следующие выводы:
— Первое: кто выражает свои мысли в подобной грубой манере? Второе: кто настолько заносчив, что использует бумагу с гербом Венеции? Третье: кому не хватает благородства до такой степени, что он не ставит своей подписи под посланием? Четвертое: кто обладает самой что ни на есть воинственной натурой? Пятое: кто в данный момент находится на острове Мурано, где у семейства Зенов вилла?
И хотя Виргилий не блистал, как Пьер, в точных науках, ему хватило ума сложить вместе эти пять признаков и вычислить Бонфили.
— Думаю, он заслужил, чтобы мы нанесли ему визит вежливости, — заключила Мариетта.
И пока Предом освобождался от женского наряда, Тинторетта рассказала ему, как удачно порой складываются обстоятельства благодаря случаю.
— Представь себе, так вышло, что в загородном доме Зенов для меня нет секретов. Два года назад хозяева наняли отца расписывать стены и потолки. Однако другой заказ, более важный, потребовал его участия. Он и поручил нам с Доменико выполнить фрески вместо него. Так что во дворце и в саду мне известен каждый уголок!
Полчаса спустя Виргилий, освободившись от юбок, стерев с лица грим и сняв украшения, обрел прежнюю раскованность, которая была для него немыслима в ином наряде, кроме как в мужском. Они добрались до Каннареджо и воспользовались гондолой семейства Робусти. И хотя Виргилий вернул себе мужское обличье и уверенность в себе, именно Мариетта взялась за весло и выступила в роли капитана. До Мурано было не больше мили. Сперва они проплыли мимо острова Святого Христофора, затем — острова Святого Михаила, где, по преданию, один монах прошлого столетия, Фра Мауро, составляя карты, мечтал об ultima mappa mundi. Вскоре они уже чалили к берегу Мурано. С конца XIII века остров стал центром древнего и традиционного для этих краев ремесла — стекловарения, когда из соображений безопасности (оберегая деревянные постройки и мосты Венеции от пожаров), а также для сохранения чистого воздуха (дым печей нещадно коптил небо над городом) производство стекла было полностью перенесено в Мурано. Там под защитой лагуны династии стеклодувов довели до совершенства различные техники, одна прекрасней другой: дутое стекло, хрусталь, радужное стекло, авантюриновое, кварцевое, молочное, а также зеркала, чья слава облетела весь мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— На вашем рисунке, сеньорита Тинторетта, рука моей супруги покоится на некой опоре. Что бы это могло быть?
— Бог мой, я хотела изобразить нечто, покрытое одним из ваших великолепных ковров.
— Я желал бы, если, конечно, это не противоречит вашему замыслу, чтобы на этом месте вы изобразили мой торговый знак, — улыбнулся турок, на губах которого играла улыбка человека, упоенного своими успехами.
— А что это за знак, мессир?
— Лев. Анатолийский лев.
Пьер протянул раввину две половинки листа с рисунками Николя Фламеля. Каббалист отложил их и в свою очередь достал из складок своей одежды герметический рисунок, врученный ему ранее.
— Изумрудная скрижаль — вот о чем идет речь.
Неофит в области алхимии, студент-медик непонимающе взирал на Соломона Леви. Тот помахал листом перед его носом.
— Она — в самой сердцевине изображения. Взгляни на этот символ. За ним скрывается фигура падшего ангела — Люцифера: видишь, голова на кресте, на голове рожки. Вот эта точка в центре — камень, свалившийся с его лба в день его падения. Он-то и называется Изумрудной скрижалью. На этом камне Гермес Триждывеличайший, первый из посвященных, начертал текст. Слушай!
Истинно говорю вам. В осуществлении чудес неповторимого творения то, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И подобно тому, как все проистекает из Единого благодаря творению Единого, так и все берет начало от этого неповторимого. Солнце — отец его, Луна — мать. Ветер носил его во чреве своем, Земля выкормила. Оно — первопричина всяческого совершенства в мире. Сила его бесконечна, стоит ему обратиться в землю. Поднимается от земли к небу, а с неба возвращается на землю и собирает воедино высшие силы и низшие элементы: так ты завоюешь славу всего мира и удалишь от себя всю тьму. Постепенно, с большим искусством отделишь ты землю от огня, тонкое от плотного. Эта сила превосходит любую другую, поскольку способна превзойти любое тонкое вещество и проникнуть в любое плотное. Так был создан мир. Действия эти преисполнены чуда. И здесь заканчивается то, что я должен был сказать о творении солнца.
Старик смолк. Пьер не смел вздохнуть. Было непонятно, относилась ли последняя фраза к тексту или была обращена толкователем непосредственно к нему. И это было еще самое малое, чего он не понимал. Он осмелился набрать в грудь воздуха. Раввин благожелательно взглянул на него. Стеснение Пьера улетучилось, и он стал задавать вопросы.
— А что сталось с этим изумрудом с выгравированным на нем текстом?
— Он исчез! Многочисленны возникшие вокруг него легенды. По одной из них, некий монах поместил его в конструкцию в форме пирамиды, охраняемую орлами. Но тот вновь исчез. А текст Гермеса Триждывеличайшего дошел до нас благодаря переводу на арабский.
— Добавляет ли что-нибудь к нему рисунок, обнаруженный у Тициана?
— Тому, кто сумеет его расшифровать, он поведает, что к Изумрудной скрижали его приведут животные. Ищите ворона, лебедя, птицу-феникс, пеликана, павлина, орла и льва!
— А имеют ли отношение к этой скрижали те пять картинок, которые я вам принес?
Эрудит поднес к глазам два обрывка, которые видел впервые. Брови его сошлись у переносья.
— Любопытно, — пробормотал он.
Парижанин молча дожидался, пока каббалист пояснит свою мысль.
— Сразу вслед за племянником Чезаре меня навестил еще один человек, точно с такими же рисунками. — Он немного помолчал. — Все расспрашивал меня по поводу этих пяти изображений и какое отношение они имеют к Венеции.
— А почему к Венеции? — удивился Пьер. — Ведь фреска, послужившая оригиналом, в Париже!
— Знаю. Но он все настаивал: не напоминают ли мне крылатый лев, два ангела и три животных чего-то в Венеции? От меня он ушел скорее разозленный, чем разочарованный, с досады скомкав свою бумажку.
Ясно одно: тут сам черт не разберется. Карлик признался, что изготовил семь копий с рисунков Фламеля. Таким образом, вместе с рисунками самой Атики два года назад было восемь копий. Та копия, что принадлежала Тициану, и та, что лежала под ковром у Мустафы, были в их руках. Входила ли в число этих восьми та копия, которой потрясал перед раввином незнакомец, или же в городе циркулировала и девятая? Сам собой напрашивался вопрос, кто был гостем раввина.
— Сие мне неведомо, — отвечал Соломон Леви на вопрос Пьера. — Он не назвался. Из того факта, что за советом он обратился ко мне, я сделал вывод, что он иудей. Он изъяснялся на итальянском с легким иберийским акцентом. И все же из разговора с ним я понял, что прибыл он из Константинополя, по суше. Странный такой. Я бы сказал, гражданин мира.
Все это весьма озадачило Пьера. Они помолчали.
— Знаешь, возможно, потому, что твой друг в то утро отыскал имя, после ухода этого странного человека я подумал: а не Бени Израэль ли это?
Жоао эль Рибейра, он же Ари Бени Израэль, вернулся в Венецию! У Пьера голова пошла кругом. Что могло его побудить к этому? Разве что весть о кончине Тициана распространилась далеко за пределы Венеции? Со всеми бесчисленными отклонениями, поворотами и новыми фактами дело что ни день запутывалось все больше. Пытаясь выбраться из лабиринта гипотез, парижанин заработал мигрень. «Перед тем как навестить Олимпию, так похожую на Лизетту, схожу-ка я к Чезаре, может, найдется что-нибудь от мигрени, да и передохнуть часок не мешает». Стоило Пьеру, оказаться за воротами гетто и ступить на улицу Раббья, как он услышал шум и брань. Виски и без того раскалывались от боли. Он мучительно оторвался от своих дум и уставился на представшее его глазам зрелище. Посреди узкой улочки дрались какие-то люди. За ними стояла повозка, доверху груженная почерневшими, раздувшимися и окоченевшими трупами. «Крючники», — подумал Пьер, но то ли потому, что голова трещала, то ли в силу некой несуразности происходящего, только он не сразу взял в толк, из-за чего катаются по земле и награждают друг друга тумаками эти люди. Он остановился и с минуту наблюдал за происходящим. По стонам, иканию и вялости одного из участников потасовки он догадался, что тот пребывает в агонии, и немудрено — каждый день вплотную соприкасаться с заразой не могло пройти даром. Видимо, предсмертные муки застали несчастного врасплох прямо посреди улицы, за работой. Вскоре его телу предстояло отправиться вслед за другими, которые он своими собственными руками грузил на повозку. Вместо того чтобы как-то облегчить его страдания, два его приятеля затеяли драку из-за того, что в их глазах имело большую ценность, чем сострадание: из-за его перчаток. Это были толстые просмоленные перчатки, иллюзорная защита от победительницы-чумы. Тошнота подступила к горлу Пьера, он развернулся и бросился прочь.
Не останавливаясь и не переводя дух, добежал он до Пресвятой Девы Прекрасной. Площадь с церковью, ставшие ему такими родными, несколько успокоили его. Усталым шагом обошел он церковь, собираясь рухнуть, как только войдет в дом, и вдруг глазам его предстало нечто, заставившее его подскочить от ужаса и закричать. На двери дома Песо-Мануция была прибита живая ворона: крылья ее были расправлены, она напоминала черный крест. Переполненный отвращения, перепуганный Пьер отошел на середину площади. Невольный возглас, вырвавшийся у него при виде страшного зрелища, потревожил хозяина дома. Дядя с Занни на плече выглянул в окно первого этажа. Не в силах выдавить ни звука, Пьер указал пальцем на входную дверь. Однако вовсе не вид черной птицы заставил замяукать с неистовой силой кота. Чезаре инстинктивно охватил взглядом пространство за спиной юноши, включающее в себя мост и Рецептурную набережную за ним. Молния сверкнула в расширенных зрачках доктора. У Занни шерсть встала дыбом, Чезаре завопил:
— Пьер, за тобой!.. Бешеный пес!
В тот же миг француз услышал за спиной злобное рычание, втянул голову в плечи, упал на бок и покатился по пыли.
Глава 13
«К чему копаться в чужом дерьме? Если будете продолжать совать свой нос куда не следует, раскаетесь».
Прочтя записку, Виргилий и Мариетта побледнели. Она была без подписи. А на воске, которым ее скрепили, не было оттиснуто ничьей печати. В верхней части листа красовался силуэт льва святого Марка: крылатого, с опущенным хвостом, одной ногой стоящего на открытой книге, где было написано: Pax tibi Marce, evangelista meus . Несмотря на полуденную жару, у влюбленных мурашки побежали по коже. Казалось, сама Венеция посылает им приказ оставить ее в покое. Однако они скоро оправились от испуга. Здравый смысл одержал верх. Подлинное письмо не содержало в себе ничего сверхъестественного: бумага как бумага, сминается, чернила пачкаются, воск крошится. Почерк свидетельствовал в пользу приземленной натуры автора. Кто бы это мог быть? Мариетта наклонилась к мальчику, доставившему послание:
— Откуда у тебя это?
Мальчишка — в лохмотьях, нечесаный, с черными ногтями — переминался с ноги на ногу и молчал, словно язык проглотил. Властный тон Мариетты заставил его пойти на уступку, а несколько су, подаренных Виргилием, полностью сломили упрямое нежелание говорить. На диалекте, который для Виргилия звучал как тарабарщина, гонец признался, что прибыл из Мурано. Но когда Мариетта принялась настаивать на описании человека, подославшего его к ним, мальчишка испугался и бросился наутек. Полученной информации, однако, хватило, чтобы направить подозрения по определенному следу. Тинторетта, загибая пальцы на руке, сделала следующие выводы:
— Первое: кто выражает свои мысли в подобной грубой манере? Второе: кто настолько заносчив, что использует бумагу с гербом Венеции? Третье: кому не хватает благородства до такой степени, что он не ставит своей подписи под посланием? Четвертое: кто обладает самой что ни на есть воинственной натурой? Пятое: кто в данный момент находится на острове Мурано, где у семейства Зенов вилла?
И хотя Виргилий не блистал, как Пьер, в точных науках, ему хватило ума сложить вместе эти пять признаков и вычислить Бонфили.
— Думаю, он заслужил, чтобы мы нанесли ему визит вежливости, — заключила Мариетта.
И пока Предом освобождался от женского наряда, Тинторетта рассказала ему, как удачно порой складываются обстоятельства благодаря случаю.
— Представь себе, так вышло, что в загородном доме Зенов для меня нет секретов. Два года назад хозяева наняли отца расписывать стены и потолки. Однако другой заказ, более важный, потребовал его участия. Он и поручил нам с Доменико выполнить фрески вместо него. Так что во дворце и в саду мне известен каждый уголок!
Полчаса спустя Виргилий, освободившись от юбок, стерев с лица грим и сняв украшения, обрел прежнюю раскованность, которая была для него немыслима в ином наряде, кроме как в мужском. Они добрались до Каннареджо и воспользовались гондолой семейства Робусти. И хотя Виргилий вернул себе мужское обличье и уверенность в себе, именно Мариетта взялась за весло и выступила в роли капитана. До Мурано было не больше мили. Сперва они проплыли мимо острова Святого Христофора, затем — острова Святого Михаила, где, по преданию, один монах прошлого столетия, Фра Мауро, составляя карты, мечтал об ultima mappa mundi. Вскоре они уже чалили к берегу Мурано. С конца XIII века остров стал центром древнего и традиционного для этих краев ремесла — стекловарения, когда из соображений безопасности (оберегая деревянные постройки и мосты Венеции от пожаров), а также для сохранения чистого воздуха (дым печей нещадно коптил небо над городом) производство стекла было полностью перенесено в Мурано. Там под защитой лагуны династии стеклодувов довели до совершенства различные техники, одна прекрасней другой: дутое стекло, хрусталь, радужное стекло, авантюриновое, кварцевое, молочное, а также зеркала, чья слава облетела весь мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46