Я знал, куда ее нужно везти.
* * *
За окном первого этажа виднелась знакомая тихая улица, а за ней — большой сквер, где чернели облетевшие древние липы, сливающиеся с поблескивающими от дождя крышами домов. В сквере была хоккейная площадка, обнесенная полуразломанным деревянным заборчиком и по ней, не обращая внимания на моросящий дождь, на гнусный холодный ветер, гнувший ветви деревьев, небольшим гуртом носились мальчишки, гоняющие невидимый мне из окна тяжелый мокрый мяч. Их азартные вопли слабо доносились сквозь двойные стекла окна, уже заклеенного на зиму полосками бумаги.
Я стоял в кабинете, опершись руками о подоконник, а за моей спиной, за ширмой, Виталий осматривал Ольгу. Я не поворачивался, но я знал, что там происходит; я знал наизусть все ее тело, все его потаенные уголки и кусочки, и мне не нужно было поворачиваться, идти, огибая ширму, чтобы увидеть его. Я и так видел ее тело, глядя на бегающих в старом сквере футболистов.
И еще я ничего не мог с собой поделать. Я понимал, что я врач, и Виталий — врач, и оба мы были и есть профессионалы, и однокашники, и знаем друг друга почти четверть века, и про наши отношения с Ольгой он знал, и что сейчас он занимается своим делом, которое кормит его, но все равно какое-то чувство, отдаленно схожее с ревностью, шевелилось во мне, когда я невольно прислушивался к шорохам и позвякиванию инструментов в руках Виталия, раздававшимся за моей спиной. И еще во мне росло ощущение безысходного отчаяния и бессилия перед тем, что с ней случилось. И гнев, гнев, гнев.
Я вдруг почувствовал, что рефлекторно сжимаю пальцы в кулаки — и это меня отнюдь не удивило. Я посмотрел на свои руки и медленно разжал пальцы, которые почему то никак не хотели разжиматься.
— Все, спасибо. Можете одеваться, Оля, — послышался голос Виталия.
Я повернулся. Виталий вышел из-за ширмы, на ходу стягивая резиновые перчатки. Я встретился с ним взглядом, он поморщился и неслышно вздохнул.
— Помоги ей одеться, Сережа, — негромко сказал он. — Сейчас я сделаю ей укол.
— Я сам сделаю, хорошо? — полуспросил я.
Он не стал спорить и я был ему за это признателен. Он швырнул перчатки в металлический бачок, уселся за свой стол и принялся заполнять какую-то форму.
— Все там, на столике, — мотнул он головой.
Я прошел за ширму. Ольга, сгорбившись, сидела на кушетке в одной шелковой комбинации, руки ее бессильно свисали вдоль тела.
Я довольно быстро надел на Ольгу трусики и колготки: по внешней стороне моих пальцев тяжело скользнул шелк комбинации. Я одевал ее, опустившись перед ней на колени, не думая ни о чем кроме того, чтобы не сделать ей ненароком больно. Хотя куда уж больней: на внутренней и внешней сторонах ее бедер я, когда одевал ее, были свежие кровоподтеки — следы чужих пальцев. Мне не показалось тогда, на площади, когда она потеряла сознание. Засохшую кровь Виталий уже смыл.
Она молчала и не сопротивлялась мне. Запах ее духов смешался с запахом больницы — йод, карболка, страдания, боль, — именно в такой последовательности. В кабинете было жарко, я почувствовал, как струйка пота скользит у меня вдоль позвоночника и на лбу выступила испарина. Я снял ее платье с батареи, оно немного подсохло, но все равно еще было влажным. Через голову натянул его на нее, по очереди поднимая ее вялые безвольные руки — ощущение было такое, словно я одеваю сонного ребенка: странное ощущение для меня и практически незнакомое.
Я вытащил одноразовый шприц из упаковки. Постучал ногтем по ампуле и сломал ее конец, не надпиливая — на свои пальцы я пока что еще не могу пожаловаться.
Шприц наполнился.
Ольга по-прежнему сидела не двигаясь, молча глядя мимо меня. Я закатал рукав ее платья и протер кожу ваткой со спиртом. Когда игла вошла в мышцу, Ольга даже не пошевелилась и на лице у нее ничего не дрогнуло. Губы у нее теперь были сухие и обметанные, в легких трещинках и без следов помады. Внезапно они зашевелились и она спросила, с трудом проглотив слюну:
— Что это?..
— Успокоительное, — сказал я. — Ничего особенного, тебе станет лучше.
Я выдернул иглу, дожав поршень шприца до конца.
— Сережа, ты мне нужен на пару минут, — послышался из-за ширмы голос Виталия.
Я уложил Ольгу на кушетку, прикрыл коричневым больничным одеялом и поправил под головой подушку.
— Полежи пока что, — сказал я. Она промолчала, уставившись в потолок. — Я сейчас вернусь.
Виталий, когда я вышел из-за ширмы, мотнул головой в сторону двери. Я его понял и, бросив последний взгляд на Ольгу, вышел за дверь.
* * *
Мы молча прошли длинным светлым коридором больницы. Навстречу попалась лишь пара медсестер, вежливо поздоровавшихся с Виталием. Он ключом открыл обитую дермантином дверь и мы очутились в его маленьком кабинете. Письменный стол, заваленный бумагами, кресло, пара стульев и полки, ломящиеся от медицинских справочников и пособий. Единственное окно выходило все на тот же старый сквер, где гоняли мяч мальчишки.
Тут было еще больше натоплено.
Виталий махнул мне рукой, указывая на кресло, а сам примостился на краешке стола, подобрав полы длинноватого ему, на мой взгляд, халата. Стянул с головы шапочку и уставился в окно с таким видом, словно в настоящий момент его больше всего на свете интересовало — кто же победит в игре.
Он достал из кармана пачку сигарет, протянул мне. Мы закурили. Некоторое время он молчал, по-прежнему уставившись в окно и глубоко затягиваясь дымом. В своем белом халате он был похож скорее на не врача, а на пекаря, случайно оказавшегося в клинике: сам невысокого роста, круглая, лысая как колено голова, добродушные, расплывшиеся черты лица, карие маленькие глазки, нос-пуговка над пышными усами. Короткие толстые пальчики, держащие сигарету со столбиком пепла, завершали картину. Но я-то знал, насколько обманчиво это первое впечатление мягкости и беззащитности, а на самом деле более жесткого и хладнокровно-расчетливого человека я, пожалуй, и не встречал среди людей нашей профессии. Получше врачи, конечно были, а вот второго такого характера — нет.
Из-за двери донеслись быстрые шаги, невнятные голоса. Удалились, затихли.
— Кофе будешь? — спросил он. — У меня растворимый.
— Да.
— Сколько?
— Все равно.
— Сахар?
— Ложку.
Приготовив кофе, он протянул мне чашку.
— Расслабься, Сережа.
— Я уже расслабился — дальше некуда. Говори.
Виталий побарабанил пальцами по столешнице и уставился на меня недобрым взглядом.
— Понимаешь, какое дело, Сережа, — сказал он наконец. — С одной стороны, формальной, я в принципе обязан все, что с ней произошло, зафиксировать и сообщить обо всем, что с ней случилось, в милицию. Так сказать, по инстанции.
— Зачем? — я отставил чашку в сторону.
— Обязан. Инструкция, которую пока что никто не отменял. Ни демократы, ни коммунисты, ни левые, ни правые. К тому же, не забывай, я работаю в госучреждении.
Он глубоко затянулся табачным дымом, по-прежнему буравя меня своими глазками-пуговками.
— О таких случаях мы должны докладывать. И не вздумай уговаривать меня, я здесь бессилен. Кроме того, Сережа, вы уже засветились у меня, ее видели и видели, в каком она состоянии. У нас работают не ангелы, но и не ваньки из деревни Залупкино.
Он ухмыльнулся:
— Народ если сейчас не знает, то вскоре узнает или дотумкает, что случилось, что к чему и даже при всем желании ты их не купишь, потому как — это уголовка. А лишаться места или профессии — кому надо?.. Мы ж — госучреждение. Но с другой стороны — я никому не обязан стучать. И если бы это была не Ольга, которую я знаю уже….
Он не договорил.
— А если хочешь знать мое откровенное мнение — то я бы ни за что не стал все это скрывать, — помолчав, все же сказал он.
— Я, предположим, согласен. Хорошо, ты сообщишь. Каким образом?
— Вот, — он протянул мне бланк, исписанный неразборчивым почерком. — Это мои показания, как врача, я уже и расписался. А ты их отвезешь в милицию.
— И что тогда?
— Ну… Потом ее вызовут к следователю. Или к кому там. В любом случае я обязан все это зарегистрировать. Инструкция.
Я задумался. Я пытался представить себе, что будет дальше; Ольга у всех этих следователей, допросы, вопросы и подробности, — у меня все это совершенно не укладывалось в голове: я не мог себе представить, как она сможет через все это пройти и сможет ли, вот в чем вопрос.
— Если ты считаешь, что я поступаю слишком круто, — посмотри на ее ноги, — набычился Виталий. — Они у нее все в синячищах. Ее трахали, Сережа, сегодня ночью. Долго, упорно и зверски.
Я даже не успел заорать. В дверь раздался мягкий стук.
— Да, — повернулся к двери Виталий.
В кабинет рыжей мышкой проскользнула медсестра с вытаращенными базедовыми глазами под белым крахмалом высокой шапочки с игривым красным крестиком. Она преданно смотрела на Виталия, протягивая зажатый в веснущатой лапке испещренный строчками листок.
— Какого черта, Анна? — неожиданно громко рявкнул Виталий и усы его свирепо встопорщились.
Это результаты анализа, Виталий Григорьич, — прошептала она. — Добрый день.
А это уже относилось ко мне.
Виталий взял у нее бланк и небрежным кивком головы отпустил ее восвояси. На мгновение мне даже показалось, что мышка сделает почтительный книксен, но она просто испарилась, неслышно прикрыв за собой дверь. Виталий бегая глазами по строчкам, сказал мне:
— М-да… Все, как я и ожидал. В крови до этой матери наркоты. Накачали ее примерно десять часов назад, сволочи. Алкоголя — совсем незначительное количество. Я сделаю потом для тебя ксерокопию этого анализа. — Посмотрел на меня. — Ну, что будешь делать?
Думал я недолго:
— Как ты сказал. Я сам все ей объясню. И отвезу твою бумагу. Правильно. Прости за трюизм, но нельзя это всю эту мерзость оставить просто так…без последствий… Спасибо тебе.
— Да ладно, — махнул он рукой. — Ты не волнуйся. По моей части с ней в принципе все в порядке. По крайней мере я надеюсь, что в порядке, я ведь гинеколог все-таки. Но еще какому-нибудь специалисту ты ее покажи немедленно. На всякий случай. Я могу договориться у нас. Но главное сейчас — ее психика. Тут ничего не предскажешь. Может, Женьке позвонить?
— Да, наверное не помешает с ней проконсультироваться. Я сам позвоню, — сказал я.
— А, вот что еще, — сказал Виталий. — Все вещи, которые сейчас на ней, нужно сохранить. Не стирая. Особенно — белье. Ну, ты понимаешь, для…
Он не договорил, но я его отлично понял:
— Хорошо.
— И еще…
— Ну?
— Я бы не хотел тебя, Сережа, заранее пугать…
Он замолчал.
— Ну? Сказал "а", говори уж и "б", — пробурчал я недовольно.
— В общем, я велел, чтобы ее кровь отдали на Вассермана и иммунодефицит.
— Что?! — похолодел я. — Что ты несешь!
— Прекрати истерить! — гаркнул он во весь голос. — Тоже мне, смолянка задроченная! Смотри, в обморок не рухни, у меня здесь нашатыря нет. Все это так, — на всякий пожарный случай, перестраховаться. В том числе и мазок, но это вообще уже мелочи. Все абсолютно анонимно. Как только будут готовы результаты, я тебе сам позвоню. И держи себя в руках, ей — ни слова. Понял?
— Как уж тут не понять, — буркнул я.
Мы вернулись обратно.
Она уже ничего практически не понимала. И подпись на листке бумаги с заявлением поставила автоматически, не сопротивляясь. Я помог надеть Ольге плащ, попрощался с Виталием, который проводил нас до самого выхода и мы с Ольгой вышли в промозглую питерскую осень.
Я снова усадил ее на переднее сиденье. Поворачивая ключ в замке зажигания, я покосился на нее. Лицо ее разгладилось и помягчело. Транквилизатор уже действовал на полную катушку: все же я вкатил ей лошадиную дозу.
* * *
В ее квартире все было по-прежнему — как и год назад, когда я в последний раз здесь был.
Я стаскивал с себя в прихожей плащ и смотрел через открытую дверь на ее кабинет, он же по совместительству и гостиная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
* * *
За окном первого этажа виднелась знакомая тихая улица, а за ней — большой сквер, где чернели облетевшие древние липы, сливающиеся с поблескивающими от дождя крышами домов. В сквере была хоккейная площадка, обнесенная полуразломанным деревянным заборчиком и по ней, не обращая внимания на моросящий дождь, на гнусный холодный ветер, гнувший ветви деревьев, небольшим гуртом носились мальчишки, гоняющие невидимый мне из окна тяжелый мокрый мяч. Их азартные вопли слабо доносились сквозь двойные стекла окна, уже заклеенного на зиму полосками бумаги.
Я стоял в кабинете, опершись руками о подоконник, а за моей спиной, за ширмой, Виталий осматривал Ольгу. Я не поворачивался, но я знал, что там происходит; я знал наизусть все ее тело, все его потаенные уголки и кусочки, и мне не нужно было поворачиваться, идти, огибая ширму, чтобы увидеть его. Я и так видел ее тело, глядя на бегающих в старом сквере футболистов.
И еще я ничего не мог с собой поделать. Я понимал, что я врач, и Виталий — врач, и оба мы были и есть профессионалы, и однокашники, и знаем друг друга почти четверть века, и про наши отношения с Ольгой он знал, и что сейчас он занимается своим делом, которое кормит его, но все равно какое-то чувство, отдаленно схожее с ревностью, шевелилось во мне, когда я невольно прислушивался к шорохам и позвякиванию инструментов в руках Виталия, раздававшимся за моей спиной. И еще во мне росло ощущение безысходного отчаяния и бессилия перед тем, что с ней случилось. И гнев, гнев, гнев.
Я вдруг почувствовал, что рефлекторно сжимаю пальцы в кулаки — и это меня отнюдь не удивило. Я посмотрел на свои руки и медленно разжал пальцы, которые почему то никак не хотели разжиматься.
— Все, спасибо. Можете одеваться, Оля, — послышался голос Виталия.
Я повернулся. Виталий вышел из-за ширмы, на ходу стягивая резиновые перчатки. Я встретился с ним взглядом, он поморщился и неслышно вздохнул.
— Помоги ей одеться, Сережа, — негромко сказал он. — Сейчас я сделаю ей укол.
— Я сам сделаю, хорошо? — полуспросил я.
Он не стал спорить и я был ему за это признателен. Он швырнул перчатки в металлический бачок, уселся за свой стол и принялся заполнять какую-то форму.
— Все там, на столике, — мотнул он головой.
Я прошел за ширму. Ольга, сгорбившись, сидела на кушетке в одной шелковой комбинации, руки ее бессильно свисали вдоль тела.
Я довольно быстро надел на Ольгу трусики и колготки: по внешней стороне моих пальцев тяжело скользнул шелк комбинации. Я одевал ее, опустившись перед ней на колени, не думая ни о чем кроме того, чтобы не сделать ей ненароком больно. Хотя куда уж больней: на внутренней и внешней сторонах ее бедер я, когда одевал ее, были свежие кровоподтеки — следы чужих пальцев. Мне не показалось тогда, на площади, когда она потеряла сознание. Засохшую кровь Виталий уже смыл.
Она молчала и не сопротивлялась мне. Запах ее духов смешался с запахом больницы — йод, карболка, страдания, боль, — именно в такой последовательности. В кабинете было жарко, я почувствовал, как струйка пота скользит у меня вдоль позвоночника и на лбу выступила испарина. Я снял ее платье с батареи, оно немного подсохло, но все равно еще было влажным. Через голову натянул его на нее, по очереди поднимая ее вялые безвольные руки — ощущение было такое, словно я одеваю сонного ребенка: странное ощущение для меня и практически незнакомое.
Я вытащил одноразовый шприц из упаковки. Постучал ногтем по ампуле и сломал ее конец, не надпиливая — на свои пальцы я пока что еще не могу пожаловаться.
Шприц наполнился.
Ольга по-прежнему сидела не двигаясь, молча глядя мимо меня. Я закатал рукав ее платья и протер кожу ваткой со спиртом. Когда игла вошла в мышцу, Ольга даже не пошевелилась и на лице у нее ничего не дрогнуло. Губы у нее теперь были сухие и обметанные, в легких трещинках и без следов помады. Внезапно они зашевелились и она спросила, с трудом проглотив слюну:
— Что это?..
— Успокоительное, — сказал я. — Ничего особенного, тебе станет лучше.
Я выдернул иглу, дожав поршень шприца до конца.
— Сережа, ты мне нужен на пару минут, — послышался из-за ширмы голос Виталия.
Я уложил Ольгу на кушетку, прикрыл коричневым больничным одеялом и поправил под головой подушку.
— Полежи пока что, — сказал я. Она промолчала, уставившись в потолок. — Я сейчас вернусь.
Виталий, когда я вышел из-за ширмы, мотнул головой в сторону двери. Я его понял и, бросив последний взгляд на Ольгу, вышел за дверь.
* * *
Мы молча прошли длинным светлым коридором больницы. Навстречу попалась лишь пара медсестер, вежливо поздоровавшихся с Виталием. Он ключом открыл обитую дермантином дверь и мы очутились в его маленьком кабинете. Письменный стол, заваленный бумагами, кресло, пара стульев и полки, ломящиеся от медицинских справочников и пособий. Единственное окно выходило все на тот же старый сквер, где гоняли мяч мальчишки.
Тут было еще больше натоплено.
Виталий махнул мне рукой, указывая на кресло, а сам примостился на краешке стола, подобрав полы длинноватого ему, на мой взгляд, халата. Стянул с головы шапочку и уставился в окно с таким видом, словно в настоящий момент его больше всего на свете интересовало — кто же победит в игре.
Он достал из кармана пачку сигарет, протянул мне. Мы закурили. Некоторое время он молчал, по-прежнему уставившись в окно и глубоко затягиваясь дымом. В своем белом халате он был похож скорее на не врача, а на пекаря, случайно оказавшегося в клинике: сам невысокого роста, круглая, лысая как колено голова, добродушные, расплывшиеся черты лица, карие маленькие глазки, нос-пуговка над пышными усами. Короткие толстые пальчики, держащие сигарету со столбиком пепла, завершали картину. Но я-то знал, насколько обманчиво это первое впечатление мягкости и беззащитности, а на самом деле более жесткого и хладнокровно-расчетливого человека я, пожалуй, и не встречал среди людей нашей профессии. Получше врачи, конечно были, а вот второго такого характера — нет.
Из-за двери донеслись быстрые шаги, невнятные голоса. Удалились, затихли.
— Кофе будешь? — спросил он. — У меня растворимый.
— Да.
— Сколько?
— Все равно.
— Сахар?
— Ложку.
Приготовив кофе, он протянул мне чашку.
— Расслабься, Сережа.
— Я уже расслабился — дальше некуда. Говори.
Виталий побарабанил пальцами по столешнице и уставился на меня недобрым взглядом.
— Понимаешь, какое дело, Сережа, — сказал он наконец. — С одной стороны, формальной, я в принципе обязан все, что с ней произошло, зафиксировать и сообщить обо всем, что с ней случилось, в милицию. Так сказать, по инстанции.
— Зачем? — я отставил чашку в сторону.
— Обязан. Инструкция, которую пока что никто не отменял. Ни демократы, ни коммунисты, ни левые, ни правые. К тому же, не забывай, я работаю в госучреждении.
Он глубоко затянулся табачным дымом, по-прежнему буравя меня своими глазками-пуговками.
— О таких случаях мы должны докладывать. И не вздумай уговаривать меня, я здесь бессилен. Кроме того, Сережа, вы уже засветились у меня, ее видели и видели, в каком она состоянии. У нас работают не ангелы, но и не ваньки из деревни Залупкино.
Он ухмыльнулся:
— Народ если сейчас не знает, то вскоре узнает или дотумкает, что случилось, что к чему и даже при всем желании ты их не купишь, потому как — это уголовка. А лишаться места или профессии — кому надо?.. Мы ж — госучреждение. Но с другой стороны — я никому не обязан стучать. И если бы это была не Ольга, которую я знаю уже….
Он не договорил.
— А если хочешь знать мое откровенное мнение — то я бы ни за что не стал все это скрывать, — помолчав, все же сказал он.
— Я, предположим, согласен. Хорошо, ты сообщишь. Каким образом?
— Вот, — он протянул мне бланк, исписанный неразборчивым почерком. — Это мои показания, как врача, я уже и расписался. А ты их отвезешь в милицию.
— И что тогда?
— Ну… Потом ее вызовут к следователю. Или к кому там. В любом случае я обязан все это зарегистрировать. Инструкция.
Я задумался. Я пытался представить себе, что будет дальше; Ольга у всех этих следователей, допросы, вопросы и подробности, — у меня все это совершенно не укладывалось в голове: я не мог себе представить, как она сможет через все это пройти и сможет ли, вот в чем вопрос.
— Если ты считаешь, что я поступаю слишком круто, — посмотри на ее ноги, — набычился Виталий. — Они у нее все в синячищах. Ее трахали, Сережа, сегодня ночью. Долго, упорно и зверски.
Я даже не успел заорать. В дверь раздался мягкий стук.
— Да, — повернулся к двери Виталий.
В кабинет рыжей мышкой проскользнула медсестра с вытаращенными базедовыми глазами под белым крахмалом высокой шапочки с игривым красным крестиком. Она преданно смотрела на Виталия, протягивая зажатый в веснущатой лапке испещренный строчками листок.
— Какого черта, Анна? — неожиданно громко рявкнул Виталий и усы его свирепо встопорщились.
Это результаты анализа, Виталий Григорьич, — прошептала она. — Добрый день.
А это уже относилось ко мне.
Виталий взял у нее бланк и небрежным кивком головы отпустил ее восвояси. На мгновение мне даже показалось, что мышка сделает почтительный книксен, но она просто испарилась, неслышно прикрыв за собой дверь. Виталий бегая глазами по строчкам, сказал мне:
— М-да… Все, как я и ожидал. В крови до этой матери наркоты. Накачали ее примерно десять часов назад, сволочи. Алкоголя — совсем незначительное количество. Я сделаю потом для тебя ксерокопию этого анализа. — Посмотрел на меня. — Ну, что будешь делать?
Думал я недолго:
— Как ты сказал. Я сам все ей объясню. И отвезу твою бумагу. Правильно. Прости за трюизм, но нельзя это всю эту мерзость оставить просто так…без последствий… Спасибо тебе.
— Да ладно, — махнул он рукой. — Ты не волнуйся. По моей части с ней в принципе все в порядке. По крайней мере я надеюсь, что в порядке, я ведь гинеколог все-таки. Но еще какому-нибудь специалисту ты ее покажи немедленно. На всякий случай. Я могу договориться у нас. Но главное сейчас — ее психика. Тут ничего не предскажешь. Может, Женьке позвонить?
— Да, наверное не помешает с ней проконсультироваться. Я сам позвоню, — сказал я.
— А, вот что еще, — сказал Виталий. — Все вещи, которые сейчас на ней, нужно сохранить. Не стирая. Особенно — белье. Ну, ты понимаешь, для…
Он не договорил, но я его отлично понял:
— Хорошо.
— И еще…
— Ну?
— Я бы не хотел тебя, Сережа, заранее пугать…
Он замолчал.
— Ну? Сказал "а", говори уж и "б", — пробурчал я недовольно.
— В общем, я велел, чтобы ее кровь отдали на Вассермана и иммунодефицит.
— Что?! — похолодел я. — Что ты несешь!
— Прекрати истерить! — гаркнул он во весь голос. — Тоже мне, смолянка задроченная! Смотри, в обморок не рухни, у меня здесь нашатыря нет. Все это так, — на всякий пожарный случай, перестраховаться. В том числе и мазок, но это вообще уже мелочи. Все абсолютно анонимно. Как только будут готовы результаты, я тебе сам позвоню. И держи себя в руках, ей — ни слова. Понял?
— Как уж тут не понять, — буркнул я.
Мы вернулись обратно.
Она уже ничего практически не понимала. И подпись на листке бумаги с заявлением поставила автоматически, не сопротивляясь. Я помог надеть Ольге плащ, попрощался с Виталием, который проводил нас до самого выхода и мы с Ольгой вышли в промозглую питерскую осень.
Я снова усадил ее на переднее сиденье. Поворачивая ключ в замке зажигания, я покосился на нее. Лицо ее разгладилось и помягчело. Транквилизатор уже действовал на полную катушку: все же я вкатил ей лошадиную дозу.
* * *
В ее квартире все было по-прежнему — как и год назад, когда я в последний раз здесь был.
Я стаскивал с себя в прихожей плащ и смотрел через открытую дверь на ее кабинет, он же по совместительству и гостиная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37