Я же в твои никогда не вмешивалась, когда мы были вместе? Ты меня слышишь?
Он отвел глаза и уставился на включенное бра. Оно освещало его худощавое лицо, нос с горбинкой и плотно сжатые тонкие губы.
— Я не лезу. В твои дела, — сказал он раздельно. — Но я считаю, что справедливость должна восторжествовать. И подонки должны сидеть в тюрьме, а не разгуливать по улицам. Все должно встать на свои места.
Я, не глядя на него, снова налила и быстро выпила.
— Ты бы хоть бутерброд съела, что ли, — сказал он. — Развезет ведь тебя.
— Знаешь, почему я тогда от тебя ушла? — пробормотала я, вертя в пальцах тонкую ножку рюмки.
Он исподлобья посмотрел на меня.
— Почему же?
— Потому что ты жил исключительно по правилам, — сказала я. — Ты всегда безукоснительно подчинялся им. Хотя правила эти не всегда были для тебя хороши и устанавливали их другие люди. Потом эти правила менялись и ты тут же тоже менялся согласно этим, новым правилам. И ты, Сережа, к сожалению всегда был слишком правильным для меня, непутевой и не правильной женщины.
Он загасил сигарету, раздраженно смяв фильтр в пепельнице в комок.
Я усмехнулась:
— И еще меня всегда раздражала твоя привычка вот так изничтожать в пепельнице фильтры от докуренных сигарет. По-моему, это первый признак неврастении.
— Могла бы мне сказать об этом и раньше, — пробурчал он обиженно.
Как мальчишка, ей-Богу. Я налила себе еще коньяка. Хлопнула рюмку, взяла бутерброд и стала жевать, не чувствуя вкуса ни ветчины, ни хлеба.
— Ну, так как же, Оля?
— Закрыли тему, Сережа, — сказала я. — Закрыли.
Он насупился, вытащил из кармана жилета четыре упаковки каких-то таблеток.
— Я ничего не буду принимать, — сказала я, опережая его слова.
— Я врач, Оля.
— Ты не врач. Ты хирург. Пусть даже очень хороший, — с этим я согласна. Но в колесах ты, парень, ни хрена не просекаешь, — хихикнула я.
Коньяк уже во всю действовал. Еще бы — на голодный-то желудок столько выхлестать.
— Что? — изумленно спросил он. — Что ты говоришь?
— Никогда таких слов не слышал? Так наша огневая молодежь изъясняется — «в колесах». Это означает — в таблетках, — пояснила я. — Ты не разбираешься в таблетках.
— Это Женя мне дала.
— Ты что, все ей рассказал?!
— Что ты, о чем ты говоришь, Оля? — даже чуть-чуть испугался он.
— Все равно не буду, — упрямо сказала я.
— Будешь, — неожиданно жестко сказал он. — Вот эти, сонапакс, — три раза в день по одной таблетке. А эти — на ночь. Одну таблетку. В крайнем случае две. Но не больше. Тебе будет лучше. Но только ни в коем случае, — он покосился на бутылку, — их нельзя принимать вместе со спиртным.
— Ну, спасибо, барин, научили. — Я привстала и поклонилась ему. — Премного вам благодарны, барин. Позвольте вас в плечико поцеловать, барин?
Он как-то странно посмотрел на меня. Но ничего не сказал.
— Я хочу побыть одна, — сказала я.
Он помялся и пробомотал, снова глядя мимо меня:
— Я могу спать в кабинете, на диване.
— Спасибо, Сережа. Но не надо лишних жертв. Мы не на войне, милый…
Я дотронулась до тонкого обручального кольца на безымянном пальце его правой руки.
— Подумай о своей жене, — криво усмехнулась я. — Кстати, я опять запамятовала, как ее зовут. Помню только, что какое-то пейзанское имя. Аграфена, что ли? А?..
— Глафира, — мрачно буркнул он.
— Во-во. Глафира-Кефира. Йогуртовна.
Он поднялся и пошел в прихожую, на ходу вылезая из фартука. Широкоплечий, высокий мужчина, который когда-то очень хотел, чтобы я стала его женой. А сейчас, по-моему, хочет еще больше. Или это коньячок подсказывал мне такие мысли?..
Я, не поднимаясь с места, смотрела из кухни, как он одевается в прихожей.
— Я еще позвоню тебе сегодня вечером, — сказал он.
— Позвони, — пожала я плечами и чуть не выпустила из пальцев полную рюмку. Когда я успела ее налить? Это навсегда осталось для меня загадкой.
— А завтра приеду, — добавил он. — Во второй половине дня. Ты не против, надеюсь?
Я не ответила. Он положил ключи от моей квартиры на столик в прихожей и уже взялся за ручку двери, когда я его спросила:
— Сколько они получат, если я напишу заявление?
— Не меньше десятки.
— Ага, — глубокомысленно кивнула я.
— До свидания, — сказал он.
Дверь хлопнула и я осталась одна.
Я выдавила из пачки таблетку сонапакса. И запила ее коньком.
— Плевать, — громко сказала я.
* * *
Я сидела на диване, тупо уставившись в экран телевизора. Телевизор был включен, только звук я убрала. Шла какая-то очередная тошнотворная политическая передача: все те же жадные лживые морды, беззвучно открывающиеся рты, льющие патоку и грязь, потом замелькали кадры демонстрации, кого-то лупили резиновой дубинкой по голове, кто-то орал — шахтеры, чернокожие, солдаты, танки, политики; некто в бороде с дебильным выражением лица вещал, наверное, о близящемся конце света.
Я напряженно размышляла.
Бутылку я почти что приговорила. Но это не мешало мне думать, даже наоборот — мысль стала более резкой и ясной. Я уже почти составила план действий — оставалось уточнить кое-какие детали. Распечатала новую пачку сигарет, но закурить не успела. Запиликал звонок телефона. Я сняла трубку.
— Это я, Оля, — послышался голос Сережи. — Как ты?
— Все олл"райт, босс, — ответила я.
Он помолчал.
— Правда, все нормально, Сережа, — сказала я.
— Что-нибудь-нужно?
— Нет.
— Если ты вдруг, не дай Бог почувствуешь себя хуже… Ну, что-то будет не так… Ты звони. В любое время суток. Хорошо?
— Хорошо.
— Ты знаешь, что я приеду, как только ты скажешь… Ты меня слышишь, Оля?
Я почувствовала, что сейчас разревусь. Я кусала губы, словно героиня жуткой латиноамериканской мыльной оперы и ощущала себя точь в точь такой же — то есть полной и непроходимой сентиментальной дурой. И очень-очень одинокой почти что тридцатилетней бабой.
Он сказал негромко:
— Все будет хорошо, Оля… Вот увидишь, — все будут хорошо. Ты меня слышишь?
— Конечно. Спокойной ночи.
Я брякнула трубку на стол. Допила остатки конька из рюмки, встала и меня ощутимо повело в сторону.
— Ого! — восхитилась я. — Хэллоу, мистер кайф!..
Я цапнула будильник с полки. Непослушными пальцами поставила его на восемь часов утра.
Я уже знала, что я завтра буду делать.
Глава 4. УЖЕ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ.
Утро было такое же унылое и хмурое, как вчера. Дождь мелко барабанил по оконному стеклу.
Свое старое тренировочное кимоно и макивару и я с трудом нашла на антресолях в коридоре — в том месте, куда я их засунула года полтора назад, когда бросила тренировки. И бросила я их, честно говоря, не из-за хронической нехватки времени, а скорее просто из-за лени-матушки. Теперь я решила слегка припомнить подзабытое. Хотя в глубине души я надеялась, что эти навыки мне не пригодится.
Натянув кимоно, я отжималась на кулаках от пола, считая вслух:
— Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать…
Капли пота падали со лба и кончика носа на паркет.
На двадцатом отжимании я заставила себя не просто встать, а вскочить — именно так, как меня учили. Сделала упражнение для восстановления дыхания.
Подошла к макиваре, повешенной на глухую стену кабинета, встала в боевую стойку и начала, ритмично выдыхая воздух, наносить по ней удары. Каждый удар отдавался болью в костяшках кулаков, но я продолжала по ней лупить, что было силы. Это было хорошо, потому что я не думала ни о чем, кроме того, как правильно ударить. Неважно кого — лишь бы точно и сильно.
Спустя пол-часа я закончила, содрала с себя мокрое от пота кимоно и прошлепала в ванную.
Я только и успела, что включить воду, как услышала звонок телефона. Чертыхнувшись, я вылезла из ванной и побежала в комнату, оставляя на паркете мокрые следы. Схватила трубку и сказала, слегка задыхаясь:
— Я слушаю.
— Можно Ольгу Матвеевну Драгомирову? — послышался незнакомый мужской голос.
Я насторожилась.
— А кто это? — поинтересовалась я.
— Это говорит старший оперуполномоченный уголовного розыска. Моя фамилия Дементьев. Так можно Ольгу Матвеевну?
Выругавшись про себя, я сказала:
— Я вас слушаю.
— Ольга Матвеевна, мне необходимо сегодня с вами встретиться.
— Зачем? — спросила я, заранее все зная.
— По известному вам делу, — голос его был серьезен.
Началось.
Я молчала. «По известному делу» — славная формулировка. Но все это начинается слишком рано, слишком в неподходящий для меня и того, что я задумала, момент. И судя по всему, к этому приложил руку Сережа. Или Виталик. Или оба вместе, старые дружки-приятели.
— Вы меня слышите? — спросил он.
— Что? — я старалась выиграть время. — Говорите, пожалуйста громче, что-то я вас плохо стала слышать.
В трубке что-то щелкнуло и его голос действительно стал слышен яснее.
— Мне необходимо с вами встретиться. Сегодня. Сейчас вы меня слышите?
— Да.
— Вы не могли бы сегодня зайти к нам, в районное управление внутренних дел?
— Это обязательно?
— Мне бы хотелось увидеться с вами сегодня.
— Сегодня я не могу, — отрезала я. — Завтра я, пожалуй, смогла бы выкроить время.
Он помолчал, а потом спросил:
— Завтра в девять вас устроит?
— Лучше позже. У меня очень много дел с утра.
— Хорошо. Тогда в двенадцать?
— Да. Подходит.
— Моя комната номер десять. На втором этаже. Я буду ждать вас, Ольга Матвеевна. Вы знаете, где мы находимся?
— Кто ж не знает, — ухмыльнулась я.
— Тогда до встречи, Ольга Матвеевна. Всего доброго.
— До свидания.
Я нажала кнопку отбоя.
Я не могла понять — правильно ли я сделала, что согласилась на эту встречу, или мне надо было его сразу послать куда подальше. Дескать, знать ничего не знаю и ведать не ведаю. Как это говорят — «уйти в несознанку», во-во. Ладно, с этим я решу попозже. До завтра еще есть время.
Прислушиваясь, как в ванной из душа хлещет вода, я по памяти быстро набрала ее номер. Прозвучало несколько длинных гудков и сонный голос этой сучки вяло пропел:
— Алле-е-о?..
Я молчала.
— Алле-е-о?.. Говорите же, я не слышу вас… Лешик, это ты, птенчик? Ну что за дурацкие шуточки с утра? Я же знаю, что это ты… Лешик! Я еще сплю. Алле-е-о?..
Я нажала кнопку. Голос умолк. Она была дома. И она была одна. Это было все, что мне требовалось узнать.
* * *
Я была у нее через минут тридцать. Я припарковалась, не доезжая пол-квартала до ее дома. Вылезла из своей новенькой двухдверной «хонды» с левосторонним, европейским расположением руля, включила сигнализацию и через арку пошла пустынными проходными дворами к ее дому.
Она жила на Большой Посадской.
Я специально надела неприметную заношенную куртку, джинсы и — главное: мои любимые старые кроссовки «Reebok» на мягкой подошве. Воротник куртки я подняла так, что он почти скрывал мое лицо. А если еще учесть надвинутый на брови берет, вряд ли кто мог хорошо разглядеть мое лицо — уж это-то мне было совсем ни к чему.
Открыв тяжелую дверь, я со двора проскользнула в подъезд, прислушалась: было тихо. Мои ноги в кроссовках ступали совершенно бесшумно.
Поднявшись на третий этаж, я подошла к ее двери и приникла к ней ухом. За дверью было тихо. На лестничную площадку падали цветные пятна от чудом сохранившегося дореволюционного витража в арочном высоком окне.
Я несколько раз глубоко вздохнула. Вытянула перед собой руки в тонких кожаных перчатках и растопырила пальцы. Они не дрожали. Я не удивилась этому — так и должно было быть.
Я позвонила. Раз, потом другой. За дверью прошаркали шаги и она спросила:
— Кто там?
Слава Богу, что эта сучка была ленива от рождения — глазок в двери она так и не удосужилась сделать, сколько бы я ей об этом не талдычила. Я прикрыла рот рукой и ответила нагловатым уверенным баском:
— Гражданка Чекалина? Откройте, гражданка, вам срочная телеграмма из Пороховца, Владимирской.
Пороховец — родина этой сучки. Она столько мне рассказывала про этот маленький городишко, стоящий на речке с былинным названием Лух или Лук где-то на границе Владимирской и Нижегородской губерний, про тамошнюю непролазную осеннюю грязь, про полуразрушенные церкви и покосившиеся подслеповатые деревянные домишки, про поголовное, перешедшее по наследству пьянство и скучное, скорее по привычке, чем от страсти повальное блядство, — столько рассказывала, когда вечерами мы сидели и болтали, не торопясь уничтожая под сурдинку коньячок или какой другой согревающий душу напиток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Он отвел глаза и уставился на включенное бра. Оно освещало его худощавое лицо, нос с горбинкой и плотно сжатые тонкие губы.
— Я не лезу. В твои дела, — сказал он раздельно. — Но я считаю, что справедливость должна восторжествовать. И подонки должны сидеть в тюрьме, а не разгуливать по улицам. Все должно встать на свои места.
Я, не глядя на него, снова налила и быстро выпила.
— Ты бы хоть бутерброд съела, что ли, — сказал он. — Развезет ведь тебя.
— Знаешь, почему я тогда от тебя ушла? — пробормотала я, вертя в пальцах тонкую ножку рюмки.
Он исподлобья посмотрел на меня.
— Почему же?
— Потому что ты жил исключительно по правилам, — сказала я. — Ты всегда безукоснительно подчинялся им. Хотя правила эти не всегда были для тебя хороши и устанавливали их другие люди. Потом эти правила менялись и ты тут же тоже менялся согласно этим, новым правилам. И ты, Сережа, к сожалению всегда был слишком правильным для меня, непутевой и не правильной женщины.
Он загасил сигарету, раздраженно смяв фильтр в пепельнице в комок.
Я усмехнулась:
— И еще меня всегда раздражала твоя привычка вот так изничтожать в пепельнице фильтры от докуренных сигарет. По-моему, это первый признак неврастении.
— Могла бы мне сказать об этом и раньше, — пробурчал он обиженно.
Как мальчишка, ей-Богу. Я налила себе еще коньяка. Хлопнула рюмку, взяла бутерброд и стала жевать, не чувствуя вкуса ни ветчины, ни хлеба.
— Ну, так как же, Оля?
— Закрыли тему, Сережа, — сказала я. — Закрыли.
Он насупился, вытащил из кармана жилета четыре упаковки каких-то таблеток.
— Я ничего не буду принимать, — сказала я, опережая его слова.
— Я врач, Оля.
— Ты не врач. Ты хирург. Пусть даже очень хороший, — с этим я согласна. Но в колесах ты, парень, ни хрена не просекаешь, — хихикнула я.
Коньяк уже во всю действовал. Еще бы — на голодный-то желудок столько выхлестать.
— Что? — изумленно спросил он. — Что ты говоришь?
— Никогда таких слов не слышал? Так наша огневая молодежь изъясняется — «в колесах». Это означает — в таблетках, — пояснила я. — Ты не разбираешься в таблетках.
— Это Женя мне дала.
— Ты что, все ей рассказал?!
— Что ты, о чем ты говоришь, Оля? — даже чуть-чуть испугался он.
— Все равно не буду, — упрямо сказала я.
— Будешь, — неожиданно жестко сказал он. — Вот эти, сонапакс, — три раза в день по одной таблетке. А эти — на ночь. Одну таблетку. В крайнем случае две. Но не больше. Тебе будет лучше. Но только ни в коем случае, — он покосился на бутылку, — их нельзя принимать вместе со спиртным.
— Ну, спасибо, барин, научили. — Я привстала и поклонилась ему. — Премного вам благодарны, барин. Позвольте вас в плечико поцеловать, барин?
Он как-то странно посмотрел на меня. Но ничего не сказал.
— Я хочу побыть одна, — сказала я.
Он помялся и пробомотал, снова глядя мимо меня:
— Я могу спать в кабинете, на диване.
— Спасибо, Сережа. Но не надо лишних жертв. Мы не на войне, милый…
Я дотронулась до тонкого обручального кольца на безымянном пальце его правой руки.
— Подумай о своей жене, — криво усмехнулась я. — Кстати, я опять запамятовала, как ее зовут. Помню только, что какое-то пейзанское имя. Аграфена, что ли? А?..
— Глафира, — мрачно буркнул он.
— Во-во. Глафира-Кефира. Йогуртовна.
Он поднялся и пошел в прихожую, на ходу вылезая из фартука. Широкоплечий, высокий мужчина, который когда-то очень хотел, чтобы я стала его женой. А сейчас, по-моему, хочет еще больше. Или это коньячок подсказывал мне такие мысли?..
Я, не поднимаясь с места, смотрела из кухни, как он одевается в прихожей.
— Я еще позвоню тебе сегодня вечером, — сказал он.
— Позвони, — пожала я плечами и чуть не выпустила из пальцев полную рюмку. Когда я успела ее налить? Это навсегда осталось для меня загадкой.
— А завтра приеду, — добавил он. — Во второй половине дня. Ты не против, надеюсь?
Я не ответила. Он положил ключи от моей квартиры на столик в прихожей и уже взялся за ручку двери, когда я его спросила:
— Сколько они получат, если я напишу заявление?
— Не меньше десятки.
— Ага, — глубокомысленно кивнула я.
— До свидания, — сказал он.
Дверь хлопнула и я осталась одна.
Я выдавила из пачки таблетку сонапакса. И запила ее коньком.
— Плевать, — громко сказала я.
* * *
Я сидела на диване, тупо уставившись в экран телевизора. Телевизор был включен, только звук я убрала. Шла какая-то очередная тошнотворная политическая передача: все те же жадные лживые морды, беззвучно открывающиеся рты, льющие патоку и грязь, потом замелькали кадры демонстрации, кого-то лупили резиновой дубинкой по голове, кто-то орал — шахтеры, чернокожие, солдаты, танки, политики; некто в бороде с дебильным выражением лица вещал, наверное, о близящемся конце света.
Я напряженно размышляла.
Бутылку я почти что приговорила. Но это не мешало мне думать, даже наоборот — мысль стала более резкой и ясной. Я уже почти составила план действий — оставалось уточнить кое-какие детали. Распечатала новую пачку сигарет, но закурить не успела. Запиликал звонок телефона. Я сняла трубку.
— Это я, Оля, — послышался голос Сережи. — Как ты?
— Все олл"райт, босс, — ответила я.
Он помолчал.
— Правда, все нормально, Сережа, — сказала я.
— Что-нибудь-нужно?
— Нет.
— Если ты вдруг, не дай Бог почувствуешь себя хуже… Ну, что-то будет не так… Ты звони. В любое время суток. Хорошо?
— Хорошо.
— Ты знаешь, что я приеду, как только ты скажешь… Ты меня слышишь, Оля?
Я почувствовала, что сейчас разревусь. Я кусала губы, словно героиня жуткой латиноамериканской мыльной оперы и ощущала себя точь в точь такой же — то есть полной и непроходимой сентиментальной дурой. И очень-очень одинокой почти что тридцатилетней бабой.
Он сказал негромко:
— Все будет хорошо, Оля… Вот увидишь, — все будут хорошо. Ты меня слышишь?
— Конечно. Спокойной ночи.
Я брякнула трубку на стол. Допила остатки конька из рюмки, встала и меня ощутимо повело в сторону.
— Ого! — восхитилась я. — Хэллоу, мистер кайф!..
Я цапнула будильник с полки. Непослушными пальцами поставила его на восемь часов утра.
Я уже знала, что я завтра буду делать.
Глава 4. УЖЕ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ.
Утро было такое же унылое и хмурое, как вчера. Дождь мелко барабанил по оконному стеклу.
Свое старое тренировочное кимоно и макивару и я с трудом нашла на антресолях в коридоре — в том месте, куда я их засунула года полтора назад, когда бросила тренировки. И бросила я их, честно говоря, не из-за хронической нехватки времени, а скорее просто из-за лени-матушки. Теперь я решила слегка припомнить подзабытое. Хотя в глубине души я надеялась, что эти навыки мне не пригодится.
Натянув кимоно, я отжималась на кулаках от пола, считая вслух:
— Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать…
Капли пота падали со лба и кончика носа на паркет.
На двадцатом отжимании я заставила себя не просто встать, а вскочить — именно так, как меня учили. Сделала упражнение для восстановления дыхания.
Подошла к макиваре, повешенной на глухую стену кабинета, встала в боевую стойку и начала, ритмично выдыхая воздух, наносить по ней удары. Каждый удар отдавался болью в костяшках кулаков, но я продолжала по ней лупить, что было силы. Это было хорошо, потому что я не думала ни о чем, кроме того, как правильно ударить. Неважно кого — лишь бы точно и сильно.
Спустя пол-часа я закончила, содрала с себя мокрое от пота кимоно и прошлепала в ванную.
Я только и успела, что включить воду, как услышала звонок телефона. Чертыхнувшись, я вылезла из ванной и побежала в комнату, оставляя на паркете мокрые следы. Схватила трубку и сказала, слегка задыхаясь:
— Я слушаю.
— Можно Ольгу Матвеевну Драгомирову? — послышался незнакомый мужской голос.
Я насторожилась.
— А кто это? — поинтересовалась я.
— Это говорит старший оперуполномоченный уголовного розыска. Моя фамилия Дементьев. Так можно Ольгу Матвеевну?
Выругавшись про себя, я сказала:
— Я вас слушаю.
— Ольга Матвеевна, мне необходимо сегодня с вами встретиться.
— Зачем? — спросила я, заранее все зная.
— По известному вам делу, — голос его был серьезен.
Началось.
Я молчала. «По известному делу» — славная формулировка. Но все это начинается слишком рано, слишком в неподходящий для меня и того, что я задумала, момент. И судя по всему, к этому приложил руку Сережа. Или Виталик. Или оба вместе, старые дружки-приятели.
— Вы меня слышите? — спросил он.
— Что? — я старалась выиграть время. — Говорите, пожалуйста громче, что-то я вас плохо стала слышать.
В трубке что-то щелкнуло и его голос действительно стал слышен яснее.
— Мне необходимо с вами встретиться. Сегодня. Сейчас вы меня слышите?
— Да.
— Вы не могли бы сегодня зайти к нам, в районное управление внутренних дел?
— Это обязательно?
— Мне бы хотелось увидеться с вами сегодня.
— Сегодня я не могу, — отрезала я. — Завтра я, пожалуй, смогла бы выкроить время.
Он помолчал, а потом спросил:
— Завтра в девять вас устроит?
— Лучше позже. У меня очень много дел с утра.
— Хорошо. Тогда в двенадцать?
— Да. Подходит.
— Моя комната номер десять. На втором этаже. Я буду ждать вас, Ольга Матвеевна. Вы знаете, где мы находимся?
— Кто ж не знает, — ухмыльнулась я.
— Тогда до встречи, Ольга Матвеевна. Всего доброго.
— До свидания.
Я нажала кнопку отбоя.
Я не могла понять — правильно ли я сделала, что согласилась на эту встречу, или мне надо было его сразу послать куда подальше. Дескать, знать ничего не знаю и ведать не ведаю. Как это говорят — «уйти в несознанку», во-во. Ладно, с этим я решу попозже. До завтра еще есть время.
Прислушиваясь, как в ванной из душа хлещет вода, я по памяти быстро набрала ее номер. Прозвучало несколько длинных гудков и сонный голос этой сучки вяло пропел:
— Алле-е-о?..
Я молчала.
— Алле-е-о?.. Говорите же, я не слышу вас… Лешик, это ты, птенчик? Ну что за дурацкие шуточки с утра? Я же знаю, что это ты… Лешик! Я еще сплю. Алле-е-о?..
Я нажала кнопку. Голос умолк. Она была дома. И она была одна. Это было все, что мне требовалось узнать.
* * *
Я была у нее через минут тридцать. Я припарковалась, не доезжая пол-квартала до ее дома. Вылезла из своей новенькой двухдверной «хонды» с левосторонним, европейским расположением руля, включила сигнализацию и через арку пошла пустынными проходными дворами к ее дому.
Она жила на Большой Посадской.
Я специально надела неприметную заношенную куртку, джинсы и — главное: мои любимые старые кроссовки «Reebok» на мягкой подошве. Воротник куртки я подняла так, что он почти скрывал мое лицо. А если еще учесть надвинутый на брови берет, вряд ли кто мог хорошо разглядеть мое лицо — уж это-то мне было совсем ни к чему.
Открыв тяжелую дверь, я со двора проскользнула в подъезд, прислушалась: было тихо. Мои ноги в кроссовках ступали совершенно бесшумно.
Поднявшись на третий этаж, я подошла к ее двери и приникла к ней ухом. За дверью было тихо. На лестничную площадку падали цветные пятна от чудом сохранившегося дореволюционного витража в арочном высоком окне.
Я несколько раз глубоко вздохнула. Вытянула перед собой руки в тонких кожаных перчатках и растопырила пальцы. Они не дрожали. Я не удивилась этому — так и должно было быть.
Я позвонила. Раз, потом другой. За дверью прошаркали шаги и она спросила:
— Кто там?
Слава Богу, что эта сучка была ленива от рождения — глазок в двери она так и не удосужилась сделать, сколько бы я ей об этом не талдычила. Я прикрыла рот рукой и ответила нагловатым уверенным баском:
— Гражданка Чекалина? Откройте, гражданка, вам срочная телеграмма из Пороховца, Владимирской.
Пороховец — родина этой сучки. Она столько мне рассказывала про этот маленький городишко, стоящий на речке с былинным названием Лух или Лук где-то на границе Владимирской и Нижегородской губерний, про тамошнюю непролазную осеннюю грязь, про полуразрушенные церкви и покосившиеся подслеповатые деревянные домишки, про поголовное, перешедшее по наследству пьянство и скучное, скорее по привычке, чем от страсти повальное блядство, — столько рассказывала, когда вечерами мы сидели и болтали, не торопясь уничтожая под сурдинку коньячок или какой другой согревающий душу напиток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37