— И чего я с тобой, дураком, связался? — вдруг спросил Мамонт в пространство. — Сам не пойму. А теперь еще и башку из-за тебя подставлять…
— Как это? — Голос у Павла Николаевича сел. — Зачем?
— Затем. А теперь слушай сюда, потому что делаю я это в последний раз.
Если и здесь обгадишься — я тебя больше не знаю. Ко мне не ходи и не звони.
Понял?
— Д-да, — пробормотал Павлуша, нервно скребя в бороде. — Я не подведу, ты не бойся.
— Ох, кореш, — поднял брови Мамонт. — Я свое давно отбоялся. Теперь твоя очередь. Значит, так: до половины одиннадцатого свободен.
— Как это? — испугался Романов. — Что это значит? А как же…
— Я сказал — свободен. Без четверти подойдешь к боковому подъезду Экспоцентра — это со стороны Ярославской. Там еще стоянка напротив. Найдешь?
Павел Николаевич кивнул, словно его дернули за волосы.
— Тебя будут ждать. Человек спросит, как пройти к гостинице «Националь», ответишь — не местный, мол, проездом из Орла. Дальше можешь открытым текстом. Твои проблемы для него — два пальца обоссать. Остальное он тебе сообщит сам.
Павел Николаевич, не издавая ни звука, смотрел на приятеля. Сердце его трепыхалось, как перед прыжком с площадки вагона.
— Теперь о деньгах, — продолжал Мамонт. — На круг все обойдется тысячи в полторы. Как я и говорил, недорого. Понадобится аванс, долларов пятьсот. Я тебе дам, но на срок не больше двух суток. Послезавтра, — он быстро взглянул на платинированный браслет на запястье, — в девятнадцать тридцать включится счетчик. В таком деле своих нет. Опоздаешь с отдачей — голову отверну.
Вместе с креслом Мамонт подъехал к небольшому сейфу, на дверце которого, как на морозильнике, светился огонек, открыл и отсчитал пять зеленых купюр.
— Бери, — сказал он. — Обойдемся без формальностей.
— Мамонт, — начал было Павел Николаевич непослушными губами, — Мамонт… я…
— Можешь не благодарить, — отмахнулся приятель. — Услуга за услугу.
Когда выедешь и обустроишься — сбрось факсом адресок. Ты мне будешь нужен.
Заодно и заработаешь… А теперь вали. Тут ко мне люди сейчас подъедут…
Павел Николаевич торопливой рысцой миновал переулок и проходной двор, а оказавшись на оживленной Никитинской, понесся зигзагами в толпе, принюхиваясь и вглядываясь в лица, ныряя в подземные переходы и на станции метро, внезапно останавливаясь и возвращаясь к местам, где обычно скапливались мелочные торговцы.
Сейчас он вел себя как пес, потерявший хозяина, и, как у потерянного пса, глаза его светились безумной надеждой. Пока остается хотя бы ничтожный шанс, нельзя прекращать поиски, потому что времени совсем немного, до половины одиннадцатого, а потом ничего уже нельзя будет изменить.
В этих бессмысленных метаниях по городу его преследовало только одно чувство — тупой животный страх оттого, что он зашел слишком далеко.
К десяти, когда силы уже были на исходе, он осознал, что находится в районе бульвара Конституции. Продолжать поиски не имело никакого смысла.
Необходимо было присесть, перевести дух и собраться.
Перешагнув низкую чугунную ограду, он наискось пересек знакомый сквер у памятника Левитину, направляясь к единственной уцелевшей здесь скамье. Сиденье ее было покрыто слякотью и следами чьих-то ног, и Романов уселся прямо на спинку, подняв воротник пальто и засунув руки поглубже в карманы. Мелкая дрожь сотрясала тело, во рту стоял кислый медный вкус.
Здесь было пустынно, мокрый ветер посвистывал в голых ветвях лип и раскачивал фонари, выхватывая из темноты одиноко бредущую по аллее мужскую фигуру.
Поравнявшись с Павлушей, мужчина щелкнул зажигалкой, прикурил и повернул к скамье. Романов подобрался, внезапно вспомнив, что при себе у него довольно приличная сумма.
Мужчина, однако, повел себя совершенно спокойно. Взгромоздившись, как и Павел Николаевич, на спинку скамьи, он курил, слегка посапывая носом и время от времени искоса поглядывая на нахохлившегося Романова. Его короткая щегольская дубленка была расстегнута, шарф выбился наружу, полноватое лицо, насколько можно было разглядеть в полутьме, лоснилось, словно этот человек страдал от духоты. Романов почувствовал даже запах его одеколона: горьковато-землистый, смесь бергамота и чего-то еще, как будто тмина.
Докурив, мужчина щелчком отправил окурок в груду грязного снега, и Романов сразу же занервничал. Надо было уходить, но ноги казались тяжелыми, как бревна, и не слушались. Оставаться тоже было опасно. Кто знает, что у этого типа на уме?
Внезапно его пронзила сумасшедшая догадка — а что, если за ним уже следят? Нагло, в открытую — чтобы расшатать психику и напугать. Но кто и почему? Мамонт? Зачем?
Над этим он не стал ломать голову. Неуклюже спустившись со скамьи, Павел Николаевич развернулся и торопливо пошел — почти побежал — по аллее к выходу. Мокрые полы пальто хлопали по ногам, дыхание сбилось.
Мужчина на скамье даже не пошевелился, провожая исчезающую во мраке фигуру спокойным тяжелым взглядом.
Выбравшись из сквера, Павел Николаевич обогнул квартал, свернул направо и обернулся. Позади никого не было. Отсюда до Экспоцентра было минут десять ходьбы, и он мог немного отдышаться. Странное поведение незнакомца как бы встряхнуло его и заставило утомленный мозг работать энергичнее. В то же время его не оставляло смутное чувство, что только что он избежал серьезных неприятностей.
Теперь Романов двигался как бы прогуливаясь — здесь еще попадались редкие прохожие, и совершенно незачем было привлекать к себе внимание. Ближе к темной громаде выставочного комплекса и они исчезли.
Он медленно прошел вдоль фасада здания, отражавшего в тонированном стекле фары дальних машин и городские огни, затем свернул за угол и стал подниматься по пологому пандусу, ведущему к автостоянке. Метрах в пятидесяти показалась слабо освещенная наружным плафоном дверь служебного входа. Вокруг ни души.
Павел Николаевич немного побродил, а затем, углядев, что чуть подальше стена образует просторную неосвещенную нишу, укрылся в ней, надеясь, что со стороны его будет нелегко заметить. Почему-то казалось важным первым увидеть того" кто придет.
Без двадцати одиннадцать у ворот стоянки остановилась машина, погасив подфарники. Двигатель умолк, но из машины никто не вышел. Оттуда, где стоял Романов, не было видно, что за автомобиль — не то «опель», не то «фольксваген-гольф», да он и не особенно разбирался в них. В салоне было темно, и Павел Николаевич занервничал. Какое-то время он еще сохранял самообладание, но в конце концов не выдержал, покинул свое укрытие и вышел на свет, став так, чтобы его было видно как можно лучше.
Дверца машины открылась, и оттуда крикнули:
— Эй, это ты тут из Орла, что ли? Пока Павлуша соображал, как надо ответить, оттуда снова донеслось:
— Хорош там светиться! Давай в машину! Холодно. Романов втянул голову в плечи и быстро пошел напрямик через мокрый газон. Оказавшись рядом с машиной, он дернул к себе переднюю дверцу, пригнулся и втиснулся на обтянутое светлым велюром сиденье.
Человек, сидевший за рулем, опустил стекло со своей стороны и выбросил окурок. В полумраке блеснула тонкая золотая оправа очков. В салоне пахло сигаретами «Парламент» и новой кожей от перчаток водителя… Больше всего этот человек походил на доцента-гуманитария из молодых. В библиотечном на любой кафедре можно было встретить хотя бы одного-двух похожих на него как две капли воды. Лекций, однако, «доцент» не читал.
— Ну, — произнес он, поворачивая лицо к Павлу Николаевичу, — давай. И по-быстрому, я спать хочу. Мне еще ехать.
— Что давать? — растерялся Романов.
— Имя.
В голове у Павла Николаевича будто лопнула какая-то резинка. Перед глазами забегали розовые пятна.
— Сабина Георгиевна… Новак, — хрипло произнес он после секундной заминки.
— Кто она тебе?
— Теща.
— Возраст?
— Шестьдесят семь.
— Где живет?
Романов продиктовал адрес.
— Ходячая?
— То есть? — глуповато переспросил Романов. — В каком смысле?
— Ну… выходит на улицу?
— Да. Трижды в день гуляет с собакой. Во дворе. В девять, в четырнадцать и около двадцати ноль-ноль. Иногда выходит одна — без графика. Но нечасто.
— Фотография у тебя с собой, конечно? Вроде как в анекдоте?
— Нет, — произнес Павел Николаевич, сжимаясь от внезапного воспоминания о паспорте.
— Ладно. — «Доцент» побарабанил пальцами в перчатке по торпедо. — Тогда делаем так. Завтра без десяти девять я буду возле входа на оптовый рынок. Это минут семь-восемь пешком от тебя. Увидишь меня — разворачивайся и чеши к себе во двор. Я пойду сзади метрах в сорока. Во дворе подойдешь к старухе и заговоришь — встанешь так, чтобы не перекрывать мне поле зрения, После этого сразу домой. Жди звонка.
— Послушайте, — проговорил Романов, — я хотел бы попросить вас… В общем… Можно, чтобы это случилось, ну… подальше от дома?
— Зависит от обстоятельств, — сухо бросил водитель. — Ты же торопишься?
— Павлуша кивнул. — Ну вот. Значит, придется все лепить на ходу.
— Хочу предупредить, — вдруг спохватился Павел Николаевич.
— Что такое?
— Подъезд дома охраняется. Там постоянно находится дежурный.
Человек за рулем засмеялся, кончиком пальца в коричневой коже поправляя очки на переносье.
— В чем дело? — спросил Романов.
— Это по поводу охраны, — сказал водитель, отсмеявшись. — Все нормально… Теперь — деньги. Тебе уже сказали сколько. Аванс сейчас. Расчет после звонка. Если я скажу «готово», в восемнадцать ноль-ноль встречаемся в зале международного почтамта. Встанешь в очередь у окошка «Прием бандеролей».
Деньги положишь в конверт. Я подойду. Обратный адрес можешь не писать.
Услышав снова короткий смешок, Романов вынул купюры, которые вручил ему Мамонт, и отдал.
— Все, — сказал водитель, не глядя бросив деньги на торпедо. — Принято.
Вылезай. Я поехал.
Павел Николаевич завозился с незнакомым замком, и хозяину машины пришлось потянуться и открыть ему дверцу.
Снова оказавшись в промозглой темноте, Романов сунул руки в карманы и стал обходить газон, двигаясь по направлению к знакомому бульвару позади Экспоцентра.
За спиной завелся двигатель, и машина отъехала.
Деловитость и совершенное равнодушие «доцента» к факту «заказа» странным образом успокоили его. На передний план выступили конкретные задачи, которые предстояло разрешить в течение следующего дня. Во-первых, с самого утра, еще до встречи с «доцентом», следовало бы отправиться в банк и заявить об утере кредитной карточки. Здесь, правда, была одна проблема: первые четыре цифры персонального кода — год рождения Гильотины — он помнил, остальные же как-то размылись в памяти. Только с большим усилием ему удалось восстановить их, но твердой уверенности все равно не было. Днем предстояло разыскать покупателя и в течение дня завершить сделку с квартирой. Доверенность налицо, никаких серьезных препятствий возникнуть не может.
Все это нужно провернуть еще до семи вечера, иначе он окажется не в состоянии расплатиться с Мамонтом и «доцентом», что повлечет за собой совершенно непредсказуемые и опасные последствия. Да — наверняка с утра в банке никого из начальства не будет, так что туда можно и не соваться.
О том, что еще должно произойти в течение этого дня, он не думал, словно участок мозга, содержащий сведения о матери его жены, был отключен или находился под действием сильного наркотика.
Домой Романов возвращался пешком, на это ушел еще почти час. Мысли его были заняты обдумыванием линии поведения в банке; если память подвела его и хотя бы одна цифра из четырех последних в коде будет названа ошибочно…
Это почему-то беспокоило его больше всего.
Незадолго до восьми он был на ногах. Жена уже встала и возилась на кухне, младший Романов досыпал.
Павел Николаевич наскоро умылся, натянул свитер, джинсы и на цыпочках выскользнул в прихожую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48