Кошелек непосредственной памяти у них прохудился. Им очень трудно, а чаще просто невозможно удержать в сознании то, что с ними случилось минуту назад. О времени они имеют самое смутное представление; свое далекое прошлое, когда они еще не были больны, они помнят более или менее прилично, но недавнее прошлое сжимается у них в несколько отрывочных фрагментов. Чем больше впечатлений сохраняет память, тем больше человек «переоценивает» время — Пруст способен описывать то, что происходит в течение нескольких секунд, на пяти или шести страницах. Чем хуже у человека память, чем меньше она может удержать впечатлений, тем сильнее он «недооценивает» свое время. Вся жизнь может показаться такому человеку промчавшейся, как краткий сон. Корсаковский синдром с его нарушенной фиксацией событий демонстрирует нам самую крайнюю степень такой «недооценки» времени.
А как люди оценивают время, которое они провели во сне? Существует ли какая-нибудь зависимость между той или иной стадией сна и качеством фиксации происходящего? В поисках ответа на эти вопросы московский физиолог В. П. Данилин провел довольно простой эксперимент. Несколько ночей подряд молодых добровольцев будили посреди различных стадий сна и расспрашивали о том, что проносилось у них в голове перед самым пробуждением и сколько времени, как им кажется, они спали. Оценка признавалась правильной, если отклонение не превышало пятнадцати минут на час реального времени. Данилин исходил из предположения, что правильная оценка должна во всех случаях означать непрерывную фиксацию «событий», а неправильная — фиксацию прерывистую, или, во всяком случае, неудовлетворительную.
Ответ на свои вопросы Данилин получил. Когда испытуемых в первых трех циклах «медленный сон — быстрый сон» будили посреди дельта-сна, то в половине случаев они «недооценивали» предшествующий период. Ошибка достигала иногда пятидесяти минут на час: после четырех часов сна человек мог сказать, что спал минут сорок. Правильно или «избыточно» оценивалось время лишь тогда, когда испытуемые говорили, что им снился сон. Если же их будили посреди быстрого сна, оценка была правильной независимо от того, снились ли им, по их словам, сны или не снились, причем оценка распространялась и на сам быстрый сон, и на весь предшествовавший ему период. Выходило, что последовательность психофизиологических процессов, дающая нам ощущение протяженности времени, фиксируется в дельта-сне плохо. Если у кого это и получалось, то лишь благодаря внедрению в дельта-сон частичек быстрого сна, побудивших людей рассказывать о сновидениях, — своего рода событиях, внешних по отношению к дельта-сну.
Отчего же дельта-сон обладает такой плохой памятью на время, а быстрый сон — хорошей? Оттого, считают В. П. Данилин и его коллега Л. П. Латаш, что первый «углублен в себя», в свои «мысли», подобен человеку, который, глубоко задумавшись, не замечает ничего вокруг, а второй, напротив, окидывает свободным взглядом все, что предваряло его, и подводит итоги — его деятельность имеет как бы внешний характер и больше связана с временными категориями. Во время быстрого сна, входящего в первые три цикла, идет своеобразная доработка и введение в память того, о чем «думалось» в дельта-сне. Вот под утро, в четвертом и пятом цикле, когда быстрому сну дельта-сон почти не предшествует и он уже занят самим собой, человек так же «недооценивает» время, как и в дельта-сне.
Конечный продукт одного сна, пишет Латаш, становится исходным продуктом для другого. Истощается продукт одного сна — нет работы и для другого. Разные фазы и стадии сна предстают перед нами как звенья одной цепи, как последовательность взаимосвязанных периодов осознаваемой и неосознаваемой психической активности, которая все-таки не что иное, как переработка информации, усвоение и запоминание того, что воспринималось и о чем думалось накануне.
ЗАТОВАРИВШИЙСЯ СКЛАД
Снова на сцену выступает информационная теория. Теперь она уже не так простодушна и уязвима, как прежде. Она опирается не только на общие соображения, вроде того, что кошелек непосредственной памяти не резиновый или что для нормального переваривания пищи надо время от времени останавливать процесс жевания. В ее распоряжении все данные о быстром сне и о медленном, об их взаимосвязях и о парадоксах их вегетатики. И каждый факт она умеет истолковывать в свою пользу.
После того как неврологи научились лишать человека быстрого сна и благодаря этому многое узнали про быстрый сон, они решили проделать то же самое и с медленным. Но как отделить его от сна вообще, если весь сон на три четверти медленный? Лишить человека быстрого сна легко: побежали по электроэнцефалограмме ритмы быстрого сна, заметались глаза — буди. А тут когда будить? Человека можно по-настоящему лишить только глубокого дельта-сна, «подбуживая» его звуковыми сигналами, не настолько сильными, чтобы он проснулся, но достаточно ощутимыми, чтобы перевести его в стадию сонных веретен или дремоты.
На лишение дельта-сна человек реагирует точно так же, как и на лишение сна вообще: после двух-трех ночей, проведенных под аккомпанемент звуковых «подбуживаний», у него снижается работоспособность, он ощущает усталость и делает ошибки при выполнении задач, требующих тонкости анализа и быстроты реагирования. Сходство реакций на сплошную бессонницу и на лишение дельта-сна свидетельствует о том, что дельта-сон — самый главный сон. А что самое основное в этих реакциях? Да физическое истощение — это же каждому видно! Значит, дельта-сон прежде всего выполняет восстановительную функцию — дает организму обыкновенный физический отдых. Физическое утомление — ведь оно же существует на самом деле. Люди устают от всякой работы. Так говорят сторонники теории восстановления, или энергетической теории, — самой простой, можно сказать, обывательской теории сна.
Но каким же образом способствует физическому отдыху и накоплению сил вегетативно-эмоциональный сумбур и неупорядоченная двигательная активность? «Эмоциональные бури, разыгрывающиеся в дельта-сне, всплески эмоциональной активности в быстром — разве это похоже на накопление энергии? Да это же чистейший ее расход! — замечает А. М. Вейн. — А увеличение частоты пульса в медленном сне, достигающее своего апогея как раз к концу дельта-сна? Сколько раз автору этих строк приходилось наблюдать усиление этих ночных вегетативных сдвигов у больных с невротическими нарушениями сна, и без того измотанных днем сердцебиением и депрессией. Уж раз им удалось как следует заснуть, самое, казалось бы, время набираться энергии их нейронам. А ночные кошмары, непосредственно со сновидениями не связанные и тоже возникающие в дельта-сне! Это прямо разряд какого-то конденсатора».
Человек может провести месяц за письменным столом, может на сенокосе, а может и на курорте — итог будет один: если его дня на три полностью лишить сна, то в первую же ночь, когда он уляжется спать, прежде всего начнется «отдача» дельта-сна, а уж потом быстрого. Нет, задача у дельта-сна, видимо, пошире, чем просто восстановление сил. Если бы это было не так, не разыгрывались бы в это время вегетативные бури. Все зависит от того, что мы будем подразумевать под словом восстановление, говорит Латаш, стараясь примирить информационную теорию с нашей привычной точкой зрения. Информационная теория не противоречит энергетической концепции восстановления, ибо переработка информации во сне не подменяет собой переработку во время бодрствования, а дополняет ее. Восстановление в широком значении этого слова — это не покой и пассивное накопление ресурсов, вернее, не только покой, которого у нас во сне достаточно, но прежде всего своеобразная мозговая деятельность, направленная на реорганизацию воспринятой информации. После такой реорганизации и возникает у нас ощущение свежести и отдыха, свежести как физической, так и умственной. Такое же ощущение бывает у нас и после хорошей утренней зарядки. Строго говоря, зарядка — это ведь расход сил и энергии, но так как расход этот особым образом организован, он превращается в приход, в заряд, оттого и название — зарядка.
Информационной теории близка точка зрения Вейна. К концу дня, говорит он, наш мозг напоминает затоварившийся склад. На складе неразбериха, им уже трудно пользоваться. Надо на время закрыть его и навести в нем порядок. Этой цели и служит сон. Кстати, на наведение порядка всегда приходится затрачивать какую-то энергию: само собой ничего не делается. В одной из своих работ Вейн вспоминает слова Норберта Винера из его «Кибернетики»: «Из всех нормальных процессов ближе всего к непатологическому очищению сон. Часто наилучший способ избавиться от тяжелого беспокойства или умственной путаницы — переспать их». Под очищением Винер, конечно, подразумевает не нейтрализацию гипнотоксинов, не отсеивание «лишней информации» и не забвение причин беспокойства; об этих причинах мы помним и наутро. Винер, как и мы, надеется на то, что к утру наши проблемы станут яснее и путаница распутается, а если и не станут, то уж голова прояснится наверняка. Утро вечера мудренее, говорим мы, откладывая окончательное решение на завтра. Размышления над занимающими нас проблемами продолжаются, как мы знаем, и во сне; благодаря отсутствию внешних помех они, быть может, становятся продуктивнее. Одни ищут формулу бензола, другие ждут появления цирковой наездницы, бросающей в публику цветы. Но в большинстве случаев никто ничего сознательно не ищет и не ждет, а инстинктивно ощущает необходимость в очищении от умственной путаницы и от накопившихся за день смутных и порой тревожных эмоций.
Как бы то ни было, восстановление все равно налицо — восстановление душевного равновесия, восприимчивости, внимания. И разумеется, восстановление физических сил — никто этого не отрицает. И восстановление наших внутренних кирпичиков — синтез белков, который, по мнению многих исследователей, усиливается в дельта-сне. Информационная теория готова признать все, даже гипнотоксины, но при условии, если во главе будет поставлена «содержательная сторона мозговой активности», то есть психическая деятельность, имеющая целенаправленный характер.
Считалось когда-то, что сновидения лишены какого бы то ни было значения, что это всего лишь побочный результат мозговой активности. Но вот было установлено, что если искусственно подавлять их, они будут проникать в медленный сон или воплощаться в галлюцинации. «Энергетиков» это убедило, они согласились с тем, что сны необходимы и что быстрый сон и психическая активность — синонимы. Но медленный сон они все еще хотят оставить себе; медленный сон, говорят они, это другое дело, это перерыв, полное отключение, отдых, и больше ничего. «Мысли», проносящиеся в стадиях сонных веретен и дремоты, не более чем случайные воспоминания о том, что приходило в голову накануне или в быстром сне. Но отчего же так активизируются наши эмоции во время дельта-сна? Отчего мы так взволнованы и на что так бурно реагируем? Не на синтез же белков или на нейтрализацию «продуктов усталости»! Не логичнее ли предположить, что реагируем мы на свои впечатления, мысли и чувства, что в дельта-сне мы заняты их оценкой, классификацией, упорядочиванием и подготовкой к окончательной обработке и отделке, происходящей во время быстрого сна? Не потому ли мы так болезненно отзываемся на нехватку дельта-сна и не на него ли больше всего полагаемся, столь часто повторяя, что утро вечера мудренее?
ОРКЕСТР БИОРИТМОВ
Мы готовы принять информационную теорию в любом ее варианте, благо она сама готова принять многое. Нам, безусловно, импонирует ее непредвзятость, терпимость и широта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
А как люди оценивают время, которое они провели во сне? Существует ли какая-нибудь зависимость между той или иной стадией сна и качеством фиксации происходящего? В поисках ответа на эти вопросы московский физиолог В. П. Данилин провел довольно простой эксперимент. Несколько ночей подряд молодых добровольцев будили посреди различных стадий сна и расспрашивали о том, что проносилось у них в голове перед самым пробуждением и сколько времени, как им кажется, они спали. Оценка признавалась правильной, если отклонение не превышало пятнадцати минут на час реального времени. Данилин исходил из предположения, что правильная оценка должна во всех случаях означать непрерывную фиксацию «событий», а неправильная — фиксацию прерывистую, или, во всяком случае, неудовлетворительную.
Ответ на свои вопросы Данилин получил. Когда испытуемых в первых трех циклах «медленный сон — быстрый сон» будили посреди дельта-сна, то в половине случаев они «недооценивали» предшествующий период. Ошибка достигала иногда пятидесяти минут на час: после четырех часов сна человек мог сказать, что спал минут сорок. Правильно или «избыточно» оценивалось время лишь тогда, когда испытуемые говорили, что им снился сон. Если же их будили посреди быстрого сна, оценка была правильной независимо от того, снились ли им, по их словам, сны или не снились, причем оценка распространялась и на сам быстрый сон, и на весь предшествовавший ему период. Выходило, что последовательность психофизиологических процессов, дающая нам ощущение протяженности времени, фиксируется в дельта-сне плохо. Если у кого это и получалось, то лишь благодаря внедрению в дельта-сон частичек быстрого сна, побудивших людей рассказывать о сновидениях, — своего рода событиях, внешних по отношению к дельта-сну.
Отчего же дельта-сон обладает такой плохой памятью на время, а быстрый сон — хорошей? Оттого, считают В. П. Данилин и его коллега Л. П. Латаш, что первый «углублен в себя», в свои «мысли», подобен человеку, который, глубоко задумавшись, не замечает ничего вокруг, а второй, напротив, окидывает свободным взглядом все, что предваряло его, и подводит итоги — его деятельность имеет как бы внешний характер и больше связана с временными категориями. Во время быстрого сна, входящего в первые три цикла, идет своеобразная доработка и введение в память того, о чем «думалось» в дельта-сне. Вот под утро, в четвертом и пятом цикле, когда быстрому сну дельта-сон почти не предшествует и он уже занят самим собой, человек так же «недооценивает» время, как и в дельта-сне.
Конечный продукт одного сна, пишет Латаш, становится исходным продуктом для другого. Истощается продукт одного сна — нет работы и для другого. Разные фазы и стадии сна предстают перед нами как звенья одной цепи, как последовательность взаимосвязанных периодов осознаваемой и неосознаваемой психической активности, которая все-таки не что иное, как переработка информации, усвоение и запоминание того, что воспринималось и о чем думалось накануне.
ЗАТОВАРИВШИЙСЯ СКЛАД
Снова на сцену выступает информационная теория. Теперь она уже не так простодушна и уязвима, как прежде. Она опирается не только на общие соображения, вроде того, что кошелек непосредственной памяти не резиновый или что для нормального переваривания пищи надо время от времени останавливать процесс жевания. В ее распоряжении все данные о быстром сне и о медленном, об их взаимосвязях и о парадоксах их вегетатики. И каждый факт она умеет истолковывать в свою пользу.
После того как неврологи научились лишать человека быстрого сна и благодаря этому многое узнали про быстрый сон, они решили проделать то же самое и с медленным. Но как отделить его от сна вообще, если весь сон на три четверти медленный? Лишить человека быстрого сна легко: побежали по электроэнцефалограмме ритмы быстрого сна, заметались глаза — буди. А тут когда будить? Человека можно по-настоящему лишить только глубокого дельта-сна, «подбуживая» его звуковыми сигналами, не настолько сильными, чтобы он проснулся, но достаточно ощутимыми, чтобы перевести его в стадию сонных веретен или дремоты.
На лишение дельта-сна человек реагирует точно так же, как и на лишение сна вообще: после двух-трех ночей, проведенных под аккомпанемент звуковых «подбуживаний», у него снижается работоспособность, он ощущает усталость и делает ошибки при выполнении задач, требующих тонкости анализа и быстроты реагирования. Сходство реакций на сплошную бессонницу и на лишение дельта-сна свидетельствует о том, что дельта-сон — самый главный сон. А что самое основное в этих реакциях? Да физическое истощение — это же каждому видно! Значит, дельта-сон прежде всего выполняет восстановительную функцию — дает организму обыкновенный физический отдых. Физическое утомление — ведь оно же существует на самом деле. Люди устают от всякой работы. Так говорят сторонники теории восстановления, или энергетической теории, — самой простой, можно сказать, обывательской теории сна.
Но каким же образом способствует физическому отдыху и накоплению сил вегетативно-эмоциональный сумбур и неупорядоченная двигательная активность? «Эмоциональные бури, разыгрывающиеся в дельта-сне, всплески эмоциональной активности в быстром — разве это похоже на накопление энергии? Да это же чистейший ее расход! — замечает А. М. Вейн. — А увеличение частоты пульса в медленном сне, достигающее своего апогея как раз к концу дельта-сна? Сколько раз автору этих строк приходилось наблюдать усиление этих ночных вегетативных сдвигов у больных с невротическими нарушениями сна, и без того измотанных днем сердцебиением и депрессией. Уж раз им удалось как следует заснуть, самое, казалось бы, время набираться энергии их нейронам. А ночные кошмары, непосредственно со сновидениями не связанные и тоже возникающие в дельта-сне! Это прямо разряд какого-то конденсатора».
Человек может провести месяц за письменным столом, может на сенокосе, а может и на курорте — итог будет один: если его дня на три полностью лишить сна, то в первую же ночь, когда он уляжется спать, прежде всего начнется «отдача» дельта-сна, а уж потом быстрого. Нет, задача у дельта-сна, видимо, пошире, чем просто восстановление сил. Если бы это было не так, не разыгрывались бы в это время вегетативные бури. Все зависит от того, что мы будем подразумевать под словом восстановление, говорит Латаш, стараясь примирить информационную теорию с нашей привычной точкой зрения. Информационная теория не противоречит энергетической концепции восстановления, ибо переработка информации во сне не подменяет собой переработку во время бодрствования, а дополняет ее. Восстановление в широком значении этого слова — это не покой и пассивное накопление ресурсов, вернее, не только покой, которого у нас во сне достаточно, но прежде всего своеобразная мозговая деятельность, направленная на реорганизацию воспринятой информации. После такой реорганизации и возникает у нас ощущение свежести и отдыха, свежести как физической, так и умственной. Такое же ощущение бывает у нас и после хорошей утренней зарядки. Строго говоря, зарядка — это ведь расход сил и энергии, но так как расход этот особым образом организован, он превращается в приход, в заряд, оттого и название — зарядка.
Информационной теории близка точка зрения Вейна. К концу дня, говорит он, наш мозг напоминает затоварившийся склад. На складе неразбериха, им уже трудно пользоваться. Надо на время закрыть его и навести в нем порядок. Этой цели и служит сон. Кстати, на наведение порядка всегда приходится затрачивать какую-то энергию: само собой ничего не делается. В одной из своих работ Вейн вспоминает слова Норберта Винера из его «Кибернетики»: «Из всех нормальных процессов ближе всего к непатологическому очищению сон. Часто наилучший способ избавиться от тяжелого беспокойства или умственной путаницы — переспать их». Под очищением Винер, конечно, подразумевает не нейтрализацию гипнотоксинов, не отсеивание «лишней информации» и не забвение причин беспокойства; об этих причинах мы помним и наутро. Винер, как и мы, надеется на то, что к утру наши проблемы станут яснее и путаница распутается, а если и не станут, то уж голова прояснится наверняка. Утро вечера мудренее, говорим мы, откладывая окончательное решение на завтра. Размышления над занимающими нас проблемами продолжаются, как мы знаем, и во сне; благодаря отсутствию внешних помех они, быть может, становятся продуктивнее. Одни ищут формулу бензола, другие ждут появления цирковой наездницы, бросающей в публику цветы. Но в большинстве случаев никто ничего сознательно не ищет и не ждет, а инстинктивно ощущает необходимость в очищении от умственной путаницы и от накопившихся за день смутных и порой тревожных эмоций.
Как бы то ни было, восстановление все равно налицо — восстановление душевного равновесия, восприимчивости, внимания. И разумеется, восстановление физических сил — никто этого не отрицает. И восстановление наших внутренних кирпичиков — синтез белков, который, по мнению многих исследователей, усиливается в дельта-сне. Информационная теория готова признать все, даже гипнотоксины, но при условии, если во главе будет поставлена «содержательная сторона мозговой активности», то есть психическая деятельность, имеющая целенаправленный характер.
Считалось когда-то, что сновидения лишены какого бы то ни было значения, что это всего лишь побочный результат мозговой активности. Но вот было установлено, что если искусственно подавлять их, они будут проникать в медленный сон или воплощаться в галлюцинации. «Энергетиков» это убедило, они согласились с тем, что сны необходимы и что быстрый сон и психическая активность — синонимы. Но медленный сон они все еще хотят оставить себе; медленный сон, говорят они, это другое дело, это перерыв, полное отключение, отдых, и больше ничего. «Мысли», проносящиеся в стадиях сонных веретен и дремоты, не более чем случайные воспоминания о том, что приходило в голову накануне или в быстром сне. Но отчего же так активизируются наши эмоции во время дельта-сна? Отчего мы так взволнованы и на что так бурно реагируем? Не на синтез же белков или на нейтрализацию «продуктов усталости»! Не логичнее ли предположить, что реагируем мы на свои впечатления, мысли и чувства, что в дельта-сне мы заняты их оценкой, классификацией, упорядочиванием и подготовкой к окончательной обработке и отделке, происходящей во время быстрого сна? Не потому ли мы так болезненно отзываемся на нехватку дельта-сна и не на него ли больше всего полагаемся, столь часто повторяя, что утро вечера мудренее?
ОРКЕСТР БИОРИТМОВ
Мы готовы принять информационную теорию в любом ее варианте, благо она сама готова принять многое. Нам, безусловно, импонирует ее непредвзятость, терпимость и широта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40