Агамемнон был большой мастер наносить обиды людям: Феб, как выяснилось, разгневался на него за то, что он нанес тяжкое оскорбление жрецу Хрису. Следующим был оскорблен Ахиллес, и вот уже сам громовержец Зевс измышляет способ отомстить за него. «Все, и бессмертные боги, и коннодоспешные мужи, спали всю ночь», не спал только Зевс, придумывая, чем бы это досадить Агамемнону. Решение найдено: перед Зевсом предстает обманчивый Сон, и Зевс посылает его «к кораблям быстролетным ахеян» — внушить Агамемнону, будто он один, без союзников, может одержать победу над Троей. Сон является перед царем ахеян в облике мудрого старца Нестора, которого царь чтил более всех, укоряет его за то, что он спит, когда давно пора действовать, и внушает ему ложную стратегическую идею.
ГИБЕЛЬ АЛКИВИАДА
Первое указание на то, чем руководствовались древние, разгадывая свои сны, мы обнаруживаем в «Одиссее». Пенелопа рассказывает только что возвратившемуся, но еще не узнанному ею Одиссею свой сон и просит истолковать его. Приснилось ей, будто двадцать гусей в ее доме клюют пшеницу, и, глядя на них, она радуется. Вдруг с горы прилетает огромный орел, убивает всех гусей одного за другим и улетает. Пенелопа рыдает и громко кричит, к ней сбегаются ахеянки и скорбят вместе с ней. Снова является орел, садится на выступ кровельной балки и говорит человечьим голосом, чтобы она не падала духом, ибо это не сон, а прекрасная явь: «Гуси — твои женихи, а я был орел, но теперь я уж не орел, а супруг твой! Домой наконец я вернулся и женихам обнаглевшим готовлю позорную гибель». Одиссей говорит, что сон ее не нуждается в толковании: к ней явился муж и самолично объяснил, что должно случиться.
Мудрая так Пенелопа на это ему отвечала:
«Странник, бывают, однако, и темные сны, из которых
Смысла нельзя нам извлечь. И не всякий сбывается сон наш.
Двое разных ворот для безжизненных снов существует.
Все из рога одни, другие из кости с л о н о в о й.
Истину лишь з а с л о н я ю т и сердце людское морочат;
Те, что из гладких ворот р о г о в ы х вылетают наружу,
Те р о к о в ы м и бывают, и все в них свершается точно».
Пенелопа, как мы видим, прекрасно понимает, что сон сну рознь; сон может быть вещим, но может и не означать ровно ничего. Ни Гомер, ни Вергилий, у которого в «Энеиде» мы тоже находим ворота из рога и ворота из слоновой кости, не каламбурили. Но Вересаев, чей перевод мы здесь намеренно предпочли переводу Жуковского, верно передает один из главных методов толкования сновидений, которым люди руководствовались с незапамятных времен: словесно-звуковую ассоциацию, каламбур. Тем же методом и на редкость безошибочно руководствовался Освальд, угадывая имена в бергеровском эксперименте. Все мы слышали от своих бабушек, а наши бабушки от своих: кто увидит во сне мальчиков, тому маяться, кто кровь, того ожидает встреча с кровными родственниками, кто лошадь — тот столкнется с ложью: либо ему солгут, либо он сам солжет. Как легко таким снам стать вещими! Малейшую неприятность можно истолковать как маету, у всех есть родственники, и все с ними иногда видятся… Но отчего каламбурили сновидения у испытуемых Бергера? Имеет ли приснившаяся нам лошадь какое-нибудь отношение к лжи или это все бабушкины сказки?
В сновидениях Иосифа и его клиентов, впрочем, каламбуров нет, да и у самой Пенелопы их тоже нет. Там одни прозрачные символы. Не это ли основной язык сновидений, о котором задумывался Одоевский? Вот Плутарх рассказывает нам об Алкивиаде, о бесславном конце этого блестящего баловня судьбы, в последние свои годы жившего под защитой персидского царя Артаксеркса. Жил Алкивиад во фригийской деревне с гетерой Тимандрой. Однажды приснилось ему, будто он одет в платье своей возлюбленной, а она прижимает к груди его голову и расписывает ему лицо румянами и белилами. Жуткий сон, что и говорить! Пророчество сбылось: персы по наущению врагов Алкивиада, спартанцев, убили его.
Такого рода символике, образной, но вполне прозрачной, толкователи снов отдают явное предпочтение перед каламбурами, число которых либо ограничено, либо они случайны и сугубо индивидуальны (не у всякого имя «Дженни» превратится в отмычку, а имя «Наоми» в намерение покататься на лыжах). Символы, как и эпитеты, стремятся к постоянству. Вырвали зуб — быть потере, увидеть рыбу — к болезни, булку — к богатству, жемчуг и деньги — к слезам. В основе символики тоже, правда, можно разглядеть ассоциации, либо словесные, либо чувственные: жемчуг похож на слезы, рыбы — мокрые, скользкие, неприятные. Вспомним знаменитый сон Святослава в «Слове о полку Игореве»: «Этой ночью с вечера одевали меня… черным покрывалом на кровати тисовой, черпали мне синее вино, с горем смешанное, сыпали мне крупный жемчуг из пустых колчанов поганых толковин и нежили меня. Уже доски без князька в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу…» Тут все предвещает несчастье: черное покрывало, вино с горем, крупный жемчуг, кровля без князька, серые вороны.
С Гутенберговых времен толкование снов ставится на широкую ногу. Человечество зачитывается сонниками и толковниками вроде «Оракула царя Соломона», «Брюсова календаря предсказаний» или увековеченного Пушкиным Мартына Задеки. Большой популярностью пользовался среди русских читателей, и особенно читательниц, изданный в 1784 году «Сонник, или Истолкование снов, приключающихся спящим людям, с нужными примечаниями, мнением двух знаменитых писателей о разных видениях и причинах оных, о сложении человеческого тела и зависящей от него нравственности, с 45 известиями о снах, какие кому были и что по одним случилось, и столетнего греческого старца агрономическая таблица, показывающая знание снов». Этот сонник, вспоминает С. Т. Аксаков в «Детских годах Багрова-внука»: «Я попросил один раз у тетушки каких-нибудь книжек почитать. Оказалось, что ее библиотека состояла из трех книг: из „Песенника“, „Сонника“ и какого-то театрального сочинения вроде водевиля… Я выучил наизусть, что какой сон значит, и долго любил толковать сны свои и чужие, долго верил правде этих толкований, и только в университете совершенно истребилось во мне это суеверие. Толкования снов в „Соннике“ были крайне нелепые, не имели даже никаких, самых пустых, известных в народе, оснований и применений. Я помню некоторые даже теперь. Вот несколько примеров: „ловить рыбу значит несчастье. Ехать на телеге означает смерть. Видеть себя во сне в навозе предвещает богатство“.
Интересно было бы, конечно, забавы ради, взглянуть на эту «агрономическую таблицу», жалко, что нет ее у нас под рукой. Но не ошибся ли Аксаков насчет рыбы и навоза? Рыба имела хождение в народе, и навоз имел, хотя, разумеется, ничего они не предвещали, а в символической форме выражали содержание сна. Вот об этом и должна у нас пойти речь. В своем беглом обзоре действительных и вымышленных сновидений и способов их толкования мы заметили, что «небывалые комбинации бывалых впечатлений» складываются под воздействием определенного рода ассоциаций — чаще всего образных, но иногда и словесных. Ассоциации эти, по-видимому, рождаются из эмоций предшествовавшего сну бодрствования. Плутарх не говорит, что Алкивиад боялся насильственной смерти, это и так ясно. Но не совсем ясно, почему ему приснились не подкрадывающиеся к нему персы, а он сам, уже умерший, да еще одетый в платье возлюбленной. Не совсем ясно, почему Святославу приснилась не гибель Игоревой дружины, а терем без князька, и бергеровской студентке не Роберт, а «слегка искаженный» кролик. Что превратило Роберта в кролика и заставило старую чилийку дрожать от холода, бегая по сырой траве? Когда мы разгадаем язык сновидений и механизм образования всех этих странностей, мы, может быть, поймем и самое главное — почему мы видим сны и что они означают.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


ПАРФЮМЕРНЫЙ МАГАЗИН В КАИРЕ
В 1878 году в России вышла книга биолога И. Г. Оршанского «Сон и сновидения с точки зрения ритма». Во сне, говорилось там, усиливается подвижность психических элементов, причем их поток устремляется со дна бессознательного вверх, в поле сознания, в то время как в бодрствовании поток этот направлен в противоположную сторону. Трудно найти человека, писал Оршанский, «которому не приходилось бы бороться с различными душевными недостатками, как, например, тщеславие, зависть, сладострастие и т. п. Развитие дает нередко человеку победу… над этими элементами, составляющими достояние детства и молодости. Иногда эти элементы, не будучи совершенно уничтожены, прячутся днем в бессознательной области, не смея появиться в сознании, где царствуют принципы, выработанные развитием… Ночью, во сне, эти придавленные элементы прошлого получают доступ в сознание и могут даже играть значительную роль в некоторых сновидениях».
О существовании этих «придавленных элементов» задумывался еще Платон. Во сне, говорил он, душу посещает божественное откровение: она вспоминает мир идей, мир, где вечно предсуществует все, чему суждено найти земное воплощение. Но душа может подпасть и под влияние низменных вожделений: «когда она заснет, не найдется такого безумства или даже преступления, которому человек не был бы готов предаться в своем воображении. Ведь стыд и разум молчат во сне». После того как люди начали переходить от сонников и толковников к серьезным размышлениям о сущности и механизмах сновидений, эта мысль снова приходит им в голову. Ее высказывает Оршанский. Ее мы находим у Чехова, который был и писатель и врач. Говоря в письме к Григоровичу, что сонные выражают свои душевные движения по-детски, порывами и в резкой форме, он замечает, что это, вероятно, объясняется отсутствием во сне задерживающих центров и побуждений, заставляющих скрытничать. Та же мысль, наконец, ложится в основу теории сновидений, созданной в начале нашего столетия Зигмундом Фрейдом.
Все мы по собственному опыту знаем, что настроение, с которым просыпаешься после сновидения, может длиться целый день, начинает изложение своей теории Фрейд. Бывали случаи, когда душевное заболевание начиналось со сновидения и содержало бредовую идею, родившуюся во сне. В свое время об этом не забывали. Без толкователей сновидений в древности не начинали ни одного военного похода. Откуда же теперь такое пренебрежительное отношение к сновидениям? Врачи видят в них только проявления телесных раздражений и вестников будущих болезней; философы презирают их. Спросите у простых людей, и они скажут вам, что сны полны смысла. Какого смысла, это мы должны разгадать.
Но прежде чем решить, что такое сновидение, подумаем о сущности сна. Его психологическая цель — отдых, а первый его признак — потеря интереса к внешнему миру. Оставьте меня в покое, ибо я хочу спать! Но если такова сущность сна, то сновидение вообще не входит в его программу, а скорее кажется нежелательной помехой; недаром мы считаем, что сон без сновидений самый лучший. Во время сна не должно быть душевной деятельности. Сновидения, очевидно, ее остатки, но разве могут иметь смысл какие-то остатки? Да и к чему они? Может быть, действительно они имеют своим источником телесное раздражение?
Но разве застой крови или полоска света, упавшая на глаза, могут вызвать такое обилие зрительных образов? Есть ведь сновидения, в которых разыгрываются целые романы. А почему мы верим всему, что совершается во сне? Бывают такие яркие сны, что после пробуждения мы думаем, что все было наяву, и жалеем, что проснулись. Бывают сновидения фантастически прекрасные и омерзительные, бывают расплывчатые, как тени, бывают длинные, а бывают и короткие: несколько картин, одна картина, одно слово. К одним мы относимся равнодушно, другие исторгают у нас слезы или повергают в ужас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40