Асфальт на подъезде к нему был изувечен так, словно двор подвергся авианалету. На одном из ухабов машина подпрыгнула, и двигатель вдруг резко сбросил обороты. Максаков чертыхнулся и потянул подсос. Ритм выровнялся. Он поднял глаза и вздрогнул: метрах в пяти от него, широко расставив ноги, стоял человек. Свет фар выхватил из мрака улыбку над черной жесткой бородой. Вокруг метались предутренние тени.
Вот и встретились снова! Он чувствовал себя спокойным как удав. Только холодок в районе солнечного сплетения. Только кровь пульсирует над левым глазом. Ветер ударил в лицо миллионами холодных иголочек. Шершавая рукоятка пистолета удобно легла в ладонь.
— Стой на месте!
Было слышно, как где-то в подвале мяучит кошка.
— Стою-стою! Но меня уже выпустили.
Словно что-то мягко сползло с плеч на землю. Он нашарил в машине фонарь. Испуганный помятый мужик ин-теллегентного вида заслонял глаза рукой. Максаков выключил фонарь.
— Проходите.
Не убирая ствола, Максаков оперся на подрагивающий капот машины. Наверху свистел ветер. Тело охватила слабость. Ломило шею. Снова захотелось спать. Он спрятал пистолет, закурил и сел в машину.

* * *
На звонок открыли сразу.
— Ответственный по РУВД Максаков.
— Дежурный медвытрезвителя номер два лейтенант Иванов, — поспешно представился пухлогубый мальчишка.
Из палаты слышались какие-то голоса. Больше из наряда никого не было видно.
— Чего тут у вас?
— Понимаете, — мальчишка улыбнулся, — в общем, в час тридцать две нашим экипажем был задержан неизвестный гражданин, который в пьяном виде ехал на самокате по Суворовскому проспекту и пел матерные частушки. Назвать себя он отказался. Из денег и ценностей при нем были только часы и запонки. Сейчас он немного протрезвел, представляется Хреновым Павлом Павловичем, генеральным директором концерна «Хренгаз», заявляет о пропаже десяти тысяч долларов и требует своего адвоката.
Иванов положил на стол бумажку с телефоном.
— Мы не брали, — вдруг совсем по-детски сказал он, — правда. Я знаю, что все думают, что в вытрезвителе…
— Успокойся дружище. — Максаков поощрительно улыбнулся Иванову и взял листок. — О, Хватман Аркадий Аронович. Серьезная личность. Не звонили еще?
Мальчишка испуганно помотал головой. Из палаты донеслись негодующие крики:
— Всех уволю! На паперть встанете, гниды!
— Что за сутки. Одни хамы вокруг. — Максаков кинул окурок в форточку и, сев за стол дежурного, начал набирать номер.
Возле аппарата стояло фото в рамочке: девушка-подросток с персидским котенком на залитом солнцем балконе. Он подумал, как чужеродно смотрится эта картинка в обшарпанных, синюшных стенах вытрезвителя, среди запахов перегара, мочи и нашатыря.
Адвокат ответил сразу. Это в пять-то утра.
— Аркадий Аронович?
— Да.
— Извините, из Архитектурного РУВД беспокоят. Фамилия Хренов…
— Задержали?! — радостно закричал адвокат.
— Задержали.
— На самокате?
— На самокате.
— Ребята! Какие вы молодцы! Только не бейте его, пожалуйста. Где вы? Я сейчас приеду.
Максаков положил трубку и облокотился на стоящий сзади сейф. Иванов вопросительно смотрел на него.
— Сейчас приедут.
— А деньги?
— Разберемся.
Он закрыл глаза. В голове шумело. Хотелось спать. Хотелось есть. Хотелось утра. Хотелось лета. Хотелось отдыха. Хотелось любви. Хотелось… Быстро добрались.
Максаков с трудом разлепил веки. Серия нетерпеливых звонков продолжалась, пока Иванов не открыл дверь. Он тоже отчаянно тер глаза. Видимо, они оба отключились на пять-десять минут. Опять противно гудели лампы. Опять нужна была сигарета, чтобы проснуться. Горло клещами сжал спазм. Максаков с трудом сделал глубокую затяжку. В легких закололо, но голова прояснилась. Он шагнул вперед.
— Здравствуйте. Моя фамилия Максаков. Это я вам звонил.
— Здравствуйте. — Немолодой усталый мужчина в очках и явно второпях повязанном галстуке протянул руку. — Хватман. Вы нам его отдадите?
— Если сможете забрать. — Максаков кивнул на палату.
— Попробуем, — улыбнулся Хватман. — Артур, давайте.
Четверо квадратных «костюмов» резво проскочили мимо.
— Беда. Как провернет хорошую сделку, так — водка из горла и самокат, — продолжал, извиняясь, улыбаться Хватман. — Уже традиция. Но сегодня от охраны оторвался.
«Костюмы» вернулись, неся закутанное в пальто существо, бубнящее страшные угрозы.
— Он пожаловался, что десять тысяч долларов у него пропало, — безразличным тоном сказал Максаков.
Хватман устало махнул рукой.
— Не десять, а три. Зато у Лавры сегодня все убогие «красную шапочку» за доллары покупают.
Максаков усмехнулся.
— Филантропия.
— Не говорите. Что мы должны за беспокойство?
— Это вон у лейтенанта спрашивайте.
— Спасибо, и еще раз извините.
— Не за что.
Во дворе было светло от фар двух мощных «блэйзеров». Максаков сел в машину. Она немножко постонала, но завелась.
«Тоже устала», — подумал он.
Глаза как туманом подернуло. Он вырулил на Бакунина и опустил стекло. Сырые сгустки ветра щекотали лицо. Теплело. Приближалось утро.
25
— Я же уже все рассказал. Я пришел. Мы поболтали. Я ушел, а он остался. Ждал кого-то в гости.
— Кого?
— Не знаю.
«Каждая сигарета дается все с большим трудом».
— Куда ты поехал?
— На Петроградскую, в клуб «Мама».
— Почему туда?
— Я уже говорил.
«Глаза то ли слезятся от дыма, то ли у них больше просто нет сил».
— Еще раз скажи.
— На концерт группы «Тупые и потные». Моя девочка их любит.
— Во сколько начался концерт?
— В пять.
«Когда ходишь, то легче — не так клонит в сон».
— Когда расстались с девочкой?
— Я же говорил: мы не встретились. Я опоздал на пять минут. Она не дождалась.
— А после?
— Народу много. Я ее не нашел.
«Вода закипела. О кофе уже думать страшно. Куда я поставил кружку?»
— С рукой что?
— Обжег. От плиты прикуривал.
— Когда?
— Сегодня.
— Где?
— У Юрки на кухне.
«Минералки бы холодной. Жаль, лимонад весь выпили».
— Брюки где запачкал?
— Я уже говорил.
— Ничего. Мы позабыли.
— В клубе с каким-то парнем сцепился. Нос ему разбил.
«Господи! Как спать-то хочется…» Он вышел в коридор и встал у раскрытого окна. Ветер превратился из колючего в мокро-нежный. Мрак редел, растворяя в себе рассветную серую дымку. Из кабинета доносился голос подхватившего эстафету Андронова.
— Обещали потепление и снег, — подошел Гималаев и достал сигареты. — Хочешь?
— Нет.
— А будешь?
— Конечно. — Максаков рассмеялся и взял сигарету. Смех неожиданно перешел в кашель. — Звездец легким.
— Он грамотно уперся. — Игорь протянул руку и снял с оконной решетки подтаявший кусочек льда. — А мы в тупике. Пока не найдем, на чем ему доказать, что он врет, будет упираться.
Максаков посмотрел на часы.
— Шесть тридцать. Через два, от силы три часа мамаша рюхнется, и появится адвокат. Тогда все будет сложнее.
— Подумать надо. Какой-то свежий ход.
— Я уже и думать не могу.
— Иди поспи. Ты же не железный. Дениса с Маринкой я давно отправил.
— Можно подумать, ты — железный.
— А я чего-то бодрячком. Второе дыхание.
— Пойдем еще послушаем.
Сигарета описала дугу и исчезла за окном.
— Какой телефон у твоей девочки?
— У нее нет телефона.
— В Колпине нет телефона?
— Она из Металлостроя.
— Что за фотка у тебя в бумажнике?
— Мой друг. Он умер.
— От чего?
— Избил ОМОН при задержании. Он в «Крестах» умер.
— За что сидел?
— За изнасилование. Его подставили.
Максаков наклонился к Игорю:
— Пойду хоть полчаса покемарю. Не могу. Совсем старый стал.
Гималаев кивнул.
— Как ты познакомился с Одинцовым?
— В футбол играли вместе. Я уже рассказывал…
В кабинете было холодно. Пахло кетчупом и хлебом. На столе одиноко лежал кусочек сыра. Максаков сунул его в рот, достал шинель и, укрывшись, лег на диван. Жесткий ее край царапал щеку. В голове зашумело. Это было море. Большое, синее, с желтым теплым пляжем. И загорелая смеющаяся Татьяна рядом. Вдалеке парил в розовом воздухе белый отель. Было хорошо лежать на теплом песке и смеяться, ощущая соленый запах моря и сладкий аромат Татьяниной кожи. Надо только отключить мобильник. У него такой противный звонок…
Телефон связи с дежуркой разве что не подпрыгивал на месте. Максаков посмотрел на часы. Шесть сорок пять. Минут семь спал. Чуть не уронив настольную лампу, он добрался до аппарата.
— Да.
— С добрым утром. — Голос Вениаминыча был бодр.
— Ты позвонил только для того, чтобы это мне сказать?
— К сожалению, нет. У нас пьяный залет сотрудника в линейный отдел Витебского вокзала.
Максаков вздохнул:
— Два часа до смены. Я подыхаю. Вениаминыч, а нельзя поднять руководителя этого сотрудника?
— Можно. — Вениаминыч хмыкнул. — Только это — твой сотрудник. Фамилия Шарограцский тебе что-нибудь говорит?
Максаков потянулся за пачкой «Аполлона».
— Говорит. Черт. Он и живет на Подъездном. Еду.
— Давай. Они в главк еще не сообщали. Ждут тебя.
Дольше всего он искал шляпу. Оказалось, она висела на ручке двери. В коридоре пытался пить кофе Андронов. Судя по всему, в него уже не лезло.
— Шароградский когда уехал?
— Мы вернулись из Колпино — его не было. Ночью, значит.
— Убью.
— Залет?
— Ага. В ЛОМ «Витебский». Как у вас?
— Тайм-аут. Попробуем проверить хоть что-то из его слов.
— Давайте. Я поехал.
На улице было еще темно, но уже чувствовалось утро. Плелись ранние трамваи и троллейбусы. Он удивился безлюдью, но потом вспомнил: суббота. Кто-то стоял за деревьями сквера, недалеко от его машины. Он подумал, что если это и Сиплый, то все равно нет сил даже об этом думать. Двигатель завелся с трудом. Никто не бежал в него стрелять. Опять мигал датчик бензина. Нужно было заправиться и обязательно купить бутылку. На лобовом стекле оседали капельки воды. Начинался снег.
26
Ответственный по линейному отделу Витебского вокзала, высокий темноволосый зам по УР блеснул золотой фиксой и развел руки.
— А чего я должен был делать? Ему говорят: «Закрываемся». Он: «Пошли на …». Ему: «Милицию вызовем». Он: «Я всех на … вертел». Ну а здесь чего вытворял? Всех увольнял. На постового бросился. Ну приложили немножко. Давай по граммульке.
Он кивнул на принесенный Максаковым пузырь коньяку.
— Дежурим же.
— Да уже все почти. Я же армян на семьдесят процентов, а хохол на двадцать пять. Поэтому коньяк больше чем горилку люблю.
— Уговорил, — кивнул Максаков. — А где еще пять процентов?
— Как все. Еврей. — Уровец свинтил пробку и булькнул коричневую жидкость в одноразовые стаканчики. — Погоди. У меня где-то карамельки есть. А, вот они.
Выпили залпом.
— Я думал: кто бы ни приехал — на хер, и информацию в главк. А тут ты.
Максаков помнил, что они вместе учились на курсах переподготовки в Пушкине, но его имя напрочь вылетело из головы. Впрочем, у того были, видимо, такие же проблемы.
— Давай еще по одной.
— Только лей поменьше.
Из рапортов милиционеров следовало, что Шароградский сидел в кафе-бильярдной на втором этаже главного здания вокзала. В шесть ее стали закрывать. Он устроил скандал, отказался платить, оскорблял милиционеров и пытался их ударить. Сейчас Сашка с разбитой губой сидел на скамейке в дежурке и шипел, что этого просто так не оставит, что постовые хотели его обобрать как обыкновенного пьяного, а когда поняли, кто он такой, отступать им уже было некуда. Максаков ему верил. Саня не был скандалистом, а вокзальные менты пользовались не лучшей славой. В то же время Сашка был пьян и, сообщи местные в главк, можно было бы еще долго и безуспешно доказывать, кто верблюд. Поэтому Максаков сидел, пил принесенный им коньяк и поддакивал собеседнику. За окном вовсю сыпал мелкий снег. Неожиданно включили фонари.
— Тебе во сколько сменяться?
— В девять.
— Мне тоже. По последней.
Брякнула «моторола». Как-то вяло. Наверное, тоже выдохлась за ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22