Над чем человек работает? Что хочет выяснить?
Конечно, когда речь шла о точных науках, ей и задумываться особенно было не над чем. Тут все было понятно. Но вот Мариенгоф, «Мартин Иден» и «Анна Каренина» наталкивали на определенные мысли только вкупе с томом психиатрии и учебником судебной медицины.
Больше всего она любила задачи сложные, неразрешимые. А самым волшебным моментом в конце этой головоломки был визит заказчика-читателя. Результат всегда казался ей неожиданным. Или просто она была плохим психологом…
В последний раз ее заинтриговало требование в одни руки Еврипида, Макаренко, Фрейда и «Кузнечного дела в Омской губернии».
Ближе к девяти вечера читателей в зале почти не осталось. Только студенты засиживались допоздна. Был конец декабря. За окнами медленно и нарядно падали крупные хлопья снега. Она сидела и листала «Кузнечное дело». Ей все-таки ужасно хотелось понять, что связывает это грубое дело с трудами Фрейда, которого ей уже неоднократно случалось выдавать в более понятных комплектах. И надо же такому случиться. Именно в это время ей протянул свой читательский билет тот, кто этот заказ сделал.
Она несколько стушевалась. Во-первых, потому что книги, предназначавшиеся для него, лежали прямо перед ней в бесстыдно раскрытом виде.
И он это прекрасно видел. А во-вторых, потому что он улыбался. Он был молод, хорош собой.
И улыбался ей. Этот факт ее просто потряс.
— Интересно? — спросил он, как будто они давно были знакомы.
— Честно говоря… — она сделала замысловатый жест рукой вместо не пришедших ей в голову в этот момент нужных слов.
На секунду глаза его задержались на ее черном перстне.
— А я все-таки посмотрю, — прервал он ее мучения. — Разрешите? — И попытался вынуть из ее сведенных судорогой пальцев «Кузнечное дело».
Улыбнулся, уже несколько напряженно. И ушел в самый дальний угол зала.
Никогда еще ни единым словом не обнаруживала она перед читателем собственной осведомленности о роде его интересов. Ей казалось, что это неэтично. Когда она выдавала Фрейда, ей вообще неловко было смотреть людям в глаза. А на этот раз глаза оказались еще и совершенно гибельного для нее синего цвета.
В тот вечер они не сказали друг другу больше ни слова. Когда читателей стали выгонять звоном колокольчика, он быстро сдал книги и стремительно ушел.
Но в течение следующей, предновогодней, недели приходил раз пять. Видимо, готовился к зимней сессии. Флора сидела за столом в зале с зелеными абажурами и, прикрыв ладонью глаза, якобы сосредоточивалась на работе. На самом же деле сквозь пальцы смотрела в дальний угол, туда, куда каждый раз забивался ее читатель.
У него было совершенно не комсомольское лицо.
Хищное. А глаза… Серьгу в ухо, револьвер за пояс — и готовый флибустьер с сомнительной репутацией. Хотя для пирата был он, пожалуй, слишком субтильного телосложения. Хлипковат.
Может быть, просто еще не окреп… Флора была старше его как минимум лет на десять. И, возможно, поэтому ей, наконец, хватило ума воспользоваться своим положением.
Теперь она специально выискивала его заказы. И не просто просматривала, а чуть ли не конспектировала. Он нажимал на драматургию, среди которой нет-нет, да и проскальзывало нечто экстравагантное и прямого отношения к теме не имеющее. Все предназначавшиеся ему книги она внимательно пролистывала. Сначала подумала, что, может быть, рискнет и вложит в какую-нибудь из них записку. Но от одной этой мысли сделалось невыносимо муторно и беспокойно. И потом, что она может написать? Зачем портить себе жизнь, такую размеренную и вполне удовлетворительную? Хотя, как чуть позже пронеслось у нее в голове, удовлетворительно — это значит на троечку. Ладно еще иметь тройку по ненужной ей в жизни физике или математике. Но тройку за саму жизнь.
Новый 1958 год она встречала в веселой компании очаровательной старушки Клавдии Петровны из комнаты по соседству, мамы и громкой маминой подруги Леокадии Константиновны. В полночь, подняв бокал с шампанским, Флора застеснялась себя самой, потому что загадала что-то уж совершенно неприличное.
Глава 5
МАНЕЖНАЯ ПЛОЩАДЬ
Но!Hey — ho!
Но! Hey — ho!
В полумраке комнаты ритмично топали ноги. Альбина с Иркой хлопали ладошами то справа от лица, то слева. Двигались они синхронно, как будто отражались в зеркале. Это они придумали уже давно. Вот только Ирка Губко была пониже, и клеши ей шли не так, как спортивной Альбине. Альбина танцевала красиво, гибко и очень любила танцевать в компании. Знала, что притягивает взгляды.
Девчонки смотрят и завидуют, потому что мальчишкам она нравится. Вот только Акентьев, сволочь, делает вид, что на нее не смотрит.
Притворяется, гад. А вот она не могла удержаться и не посмотреть, как он выплясывает рядом с Пахомовой. Они были рядом, но не вместе. Как бы Пахомовой ни хотелось, а это было видно сразу.
Мальчишки вообще не умеют танцевать. Или стоят, переминаясь с ноги на ногу, как медведи-шатуны, или кривляются от отчаяния. А этот умеет… Но Альбина если и смотрела, то только тогда, когда он не видел. Слишком много чести.
Альбина, все еще двигаясь под музыку, незаметно стала перемещаться к выходу в коридор и, нащупав в темноте сразу три выключателя, попыталась опытным путем определить, который из них зажигает свет в ванной.
Квартирка у Маркова была что надо. Жаль только, далеко от центра. Сюда они приезжали уже несколько раз в выходные, когда родители Кирилла уходили на весь вечер в гости. Альбина их так ни разу и не видела.
Она забралась в ванну, чтобы посмотреть на себя в зеркале, расчесать распущенные волосы и напудрить нос. Пудру ей на шестнадцатилетие подарила бабушка. Мама была недовольна. Но ничего не сказала. А Альбина хоть и пудрилась чисто символически, делала это с удовольствием. Во-первых, назло маме. А во-вторых, у нее была пудреница, а у других не было. Значит, можно сказать, что назло всем.
Красоту она наводила, в общем-то, только для того, чтобы самой себе нравиться. Ведь в комнате свет был давно выключен. Только горел сумасшедшей красоты светильник, весь из тончайших светящихся трубочек. Альбине казалось, что если бы у нее был такой, то она бы всю ночь на него смотрела вместо того, чтобы спать. Ей нравились особенные вещи.
Сегодня была суббота. В пять они с ребятами приехали к Кириллу. В школе весь день ходили таинственные и недоступные.
Первым делом Марков стал хвастаться новой, нераспечатанной еще, пластинкой:
— «Кинг Кримзон», «Ред». Новье!
Девчонки посмотрели, привстав на цыпочки из-за склонившихся над ней ребят, и пожали плечами.
— Кирюха, ты странный какой-то, честное слово. Дал бы послушать, что ли… А то, как конфета в обертке. Угощайтесь, только не разворачивайте! — сказала Губко возмущенно.
— Да ты ничего не понимаешь, Ириша. Это же на-сто-я-щ-ая! Я ее на Краснопутиловской полгода выхаживал. Она ж полтинник стоит. Знаешь, как я его аккумулировал, этот полтинник?!
Мне теперь ее еще окупить нужно. Поэтому и вскрывать нельзя. Можно только на глазах у того, кому я первому переписывать буду. Первая копия за чирик. А остальные — за два рубля.
— Ты хоть знаешь, что это за музыка, Кирюха? — спросил Акентьев, иронично глядя на Маркова. — Ты ее три раза перепишешь кому-нибудь и с балкона кинешься.
— Это почему? Я «Кримзона» люблю.
— Знаешь, что о ней в «Тайм Ауте» написали?
А мне показывали перепечатку. Цитирую близко к тексту — чрезвычайно некрасивая музыка, с признаками ночных кошмаров. Прекрасный альбом для тех, кто хочет нарушить душевное равновесие и нанести себе необратимое нервное потрясение.
— Давай тогда откроем! — вставила Губко. И узнаем, что там.
— Не, ребята… Через неделю соберемся и узнаете.
— Ты ее лучше мне отдай. У меня балкона нет.
— Нет, Саш. Извини. Не тот случай.
— Дурацкая пластинка. Поверь, старик. Картинка только красивая.
— А тебе-то зачем? Ты меня так уговариваешь.
А самому-то зачем, если говоришь, что ничего хорошего?
— А это тебя не касается, Кирюха. Мне надо.
Ну, хочешь на «Блэк Саббат» махнемся?
В дверь позвонили.
В прошлый раз, когда они собирались у Маркова, к ним зашел сосед по имени Миша в нейлоновой оранжевой рубашке. Был он уже студентом, а потому казался всем девчонкам взрослым и интересным. И даже неромантический свой институт железнодорожного транспорта сумел подать в выгодном свете.
— Все нормальные люди, ребята, идут теперь в наш институт. У нас летом практика знаете где? На БАМе! Вот где настоящая житуха!
Девчонки смотрели ему в рот. Пока Акентьев подчеркнуто вежливо не спросил с любезной улыбкой:
— Михаил, позвольте узнать, а оранжевую рубашку вам в институте выдали?
— Почему в институте? — с удивлением отозвался добродушный Миша.
— Как предвестник оранжевого жилета, — уже без всякой улыбки, холодно процедил Акентьев. У железнодорожников, если не ошибаюсь, такая униформа?
Все почувствовали, что у них компания, а Миша в ней чужой. И кто главный, тоже почувствовали. Только Миша ничего подобного не ощутил. Правда, задержался не надолго. Куда-то, вроде, спешил.
На этот раз не прошло и десяти минут после их прихода, как в дверь Марковской квартиры позвонили. И опять пришел настырный сосед Миша, с гитарой, только рубашка на нем была самая обычная, клетчатая.
А потом они пили какое-то сладкое и крепенькое вино. И он оказался рядом с Альбиной. Все галдели, а он говорил только с ней.
Она была холодна и называла его на вы. И он вдруг сказал:
— Альбина, давайте на брудершафт. — И подлил ей в бокал еще вина.
— Давайте, — как можно равнодушнее ответила Альбина и на мгновение посмотрела ему в глаза глубоким взглядом.
Он тоже на секунду замер и, не сводя с нее глаз и улыбаясь в гусарские усы, переплелся с ней руками. Брудершафт был выпит. Но только ритуал Альбина, оказывается, знала не в точности.
— А теперь надо поцеловаться, — сказал Миша и, схватив ее лицо ладонями, поцеловал ее прямо в губы. Она дернулась. Поскольку такого исхода совершенно не ожидала.
— Что — непривычно? — спросил он, утирая усы.
— Почему же непривычно… — ответила Альбина независимо, хотя в губы она целовалась первый раз. Вот уж никогда не думала, что это будет так… Ей ужасно хотелось вытереть рукавом губы. Но было все-таки как-то не совсем удобно это сделать тут же при нем.
А потом Миша пел и играл на гитаре. Она на него смотрела, и он ей не нравился. Подумаешь, студент. И песни такие она не любила.
Походные. Эта романтика была ей абсолютно чужда.
И она для себя решила, что первым поцелуем считать это не будет. Фальстарт. Вернемся на исходные позиции. Брудершафт, он и есть брудершафт. И стала смотреть на Мишу еще более равнодушным взглядом, как будто бы не было никакого Миши.
То ли дело, когда гитару взял Марков. Тот пел песни «Битлз» просто один к одному с оригиналом. Когда приходили девчонки, он пел, что попроще. «Michelle, ma belle».
И смотреть на него в то время, как он пел"
Альбине было приятно. На лице у него появлялась печать страдания. И от этого он сразу становился интересней. Вот только когда гитару из рук выпускал, делался каким-то другим. Аморфным. И Альбина никак не могла понять — что же он при этом в своем обаянии теряет. Не понимала она еще, что ей просто по душе, когда кто-то страдает. А еще было бы лучше, чтоб из-за нее. Но на Маркова ее чары не распространялись. Видимо, хорошо работал инстинкт самосохранения.
Альбина давно заметила за собой способность притягивать взгляды. И пока еще с этим свойством как следует не наигралась. Чувствовала, что все впереди. Когда они появлялись вдвоем с Губко, на Ирку не смотрел никто.
Ирка была совсем маленького роста, похожая, как две капли воды, на портрет инфанты Веласкеса — белые от природы волнистые волосы, белые ресницы и белые же брови. Правда, голосок у нее был как колокольчик и характер чудесный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Конечно, когда речь шла о точных науках, ей и задумываться особенно было не над чем. Тут все было понятно. Но вот Мариенгоф, «Мартин Иден» и «Анна Каренина» наталкивали на определенные мысли только вкупе с томом психиатрии и учебником судебной медицины.
Больше всего она любила задачи сложные, неразрешимые. А самым волшебным моментом в конце этой головоломки был визит заказчика-читателя. Результат всегда казался ей неожиданным. Или просто она была плохим психологом…
В последний раз ее заинтриговало требование в одни руки Еврипида, Макаренко, Фрейда и «Кузнечного дела в Омской губернии».
Ближе к девяти вечера читателей в зале почти не осталось. Только студенты засиживались допоздна. Был конец декабря. За окнами медленно и нарядно падали крупные хлопья снега. Она сидела и листала «Кузнечное дело». Ей все-таки ужасно хотелось понять, что связывает это грубое дело с трудами Фрейда, которого ей уже неоднократно случалось выдавать в более понятных комплектах. И надо же такому случиться. Именно в это время ей протянул свой читательский билет тот, кто этот заказ сделал.
Она несколько стушевалась. Во-первых, потому что книги, предназначавшиеся для него, лежали прямо перед ней в бесстыдно раскрытом виде.
И он это прекрасно видел. А во-вторых, потому что он улыбался. Он был молод, хорош собой.
И улыбался ей. Этот факт ее просто потряс.
— Интересно? — спросил он, как будто они давно были знакомы.
— Честно говоря… — она сделала замысловатый жест рукой вместо не пришедших ей в голову в этот момент нужных слов.
На секунду глаза его задержались на ее черном перстне.
— А я все-таки посмотрю, — прервал он ее мучения. — Разрешите? — И попытался вынуть из ее сведенных судорогой пальцев «Кузнечное дело».
Улыбнулся, уже несколько напряженно. И ушел в самый дальний угол зала.
Никогда еще ни единым словом не обнаруживала она перед читателем собственной осведомленности о роде его интересов. Ей казалось, что это неэтично. Когда она выдавала Фрейда, ей вообще неловко было смотреть людям в глаза. А на этот раз глаза оказались еще и совершенно гибельного для нее синего цвета.
В тот вечер они не сказали друг другу больше ни слова. Когда читателей стали выгонять звоном колокольчика, он быстро сдал книги и стремительно ушел.
Но в течение следующей, предновогодней, недели приходил раз пять. Видимо, готовился к зимней сессии. Флора сидела за столом в зале с зелеными абажурами и, прикрыв ладонью глаза, якобы сосредоточивалась на работе. На самом же деле сквозь пальцы смотрела в дальний угол, туда, куда каждый раз забивался ее читатель.
У него было совершенно не комсомольское лицо.
Хищное. А глаза… Серьгу в ухо, револьвер за пояс — и готовый флибустьер с сомнительной репутацией. Хотя для пирата был он, пожалуй, слишком субтильного телосложения. Хлипковат.
Может быть, просто еще не окреп… Флора была старше его как минимум лет на десять. И, возможно, поэтому ей, наконец, хватило ума воспользоваться своим положением.
Теперь она специально выискивала его заказы. И не просто просматривала, а чуть ли не конспектировала. Он нажимал на драматургию, среди которой нет-нет, да и проскальзывало нечто экстравагантное и прямого отношения к теме не имеющее. Все предназначавшиеся ему книги она внимательно пролистывала. Сначала подумала, что, может быть, рискнет и вложит в какую-нибудь из них записку. Но от одной этой мысли сделалось невыносимо муторно и беспокойно. И потом, что она может написать? Зачем портить себе жизнь, такую размеренную и вполне удовлетворительную? Хотя, как чуть позже пронеслось у нее в голове, удовлетворительно — это значит на троечку. Ладно еще иметь тройку по ненужной ей в жизни физике или математике. Но тройку за саму жизнь.
Новый 1958 год она встречала в веселой компании очаровательной старушки Клавдии Петровны из комнаты по соседству, мамы и громкой маминой подруги Леокадии Константиновны. В полночь, подняв бокал с шампанским, Флора застеснялась себя самой, потому что загадала что-то уж совершенно неприличное.
Глава 5
МАНЕЖНАЯ ПЛОЩАДЬ
Но!Hey — ho!
Но! Hey — ho!
В полумраке комнаты ритмично топали ноги. Альбина с Иркой хлопали ладошами то справа от лица, то слева. Двигались они синхронно, как будто отражались в зеркале. Это они придумали уже давно. Вот только Ирка Губко была пониже, и клеши ей шли не так, как спортивной Альбине. Альбина танцевала красиво, гибко и очень любила танцевать в компании. Знала, что притягивает взгляды.
Девчонки смотрят и завидуют, потому что мальчишкам она нравится. Вот только Акентьев, сволочь, делает вид, что на нее не смотрит.
Притворяется, гад. А вот она не могла удержаться и не посмотреть, как он выплясывает рядом с Пахомовой. Они были рядом, но не вместе. Как бы Пахомовой ни хотелось, а это было видно сразу.
Мальчишки вообще не умеют танцевать. Или стоят, переминаясь с ноги на ногу, как медведи-шатуны, или кривляются от отчаяния. А этот умеет… Но Альбина если и смотрела, то только тогда, когда он не видел. Слишком много чести.
Альбина, все еще двигаясь под музыку, незаметно стала перемещаться к выходу в коридор и, нащупав в темноте сразу три выключателя, попыталась опытным путем определить, который из них зажигает свет в ванной.
Квартирка у Маркова была что надо. Жаль только, далеко от центра. Сюда они приезжали уже несколько раз в выходные, когда родители Кирилла уходили на весь вечер в гости. Альбина их так ни разу и не видела.
Она забралась в ванну, чтобы посмотреть на себя в зеркале, расчесать распущенные волосы и напудрить нос. Пудру ей на шестнадцатилетие подарила бабушка. Мама была недовольна. Но ничего не сказала. А Альбина хоть и пудрилась чисто символически, делала это с удовольствием. Во-первых, назло маме. А во-вторых, у нее была пудреница, а у других не было. Значит, можно сказать, что назло всем.
Красоту она наводила, в общем-то, только для того, чтобы самой себе нравиться. Ведь в комнате свет был давно выключен. Только горел сумасшедшей красоты светильник, весь из тончайших светящихся трубочек. Альбине казалось, что если бы у нее был такой, то она бы всю ночь на него смотрела вместо того, чтобы спать. Ей нравились особенные вещи.
Сегодня была суббота. В пять они с ребятами приехали к Кириллу. В школе весь день ходили таинственные и недоступные.
Первым делом Марков стал хвастаться новой, нераспечатанной еще, пластинкой:
— «Кинг Кримзон», «Ред». Новье!
Девчонки посмотрели, привстав на цыпочки из-за склонившихся над ней ребят, и пожали плечами.
— Кирюха, ты странный какой-то, честное слово. Дал бы послушать, что ли… А то, как конфета в обертке. Угощайтесь, только не разворачивайте! — сказала Губко возмущенно.
— Да ты ничего не понимаешь, Ириша. Это же на-сто-я-щ-ая! Я ее на Краснопутиловской полгода выхаживал. Она ж полтинник стоит. Знаешь, как я его аккумулировал, этот полтинник?!
Мне теперь ее еще окупить нужно. Поэтому и вскрывать нельзя. Можно только на глазах у того, кому я первому переписывать буду. Первая копия за чирик. А остальные — за два рубля.
— Ты хоть знаешь, что это за музыка, Кирюха? — спросил Акентьев, иронично глядя на Маркова. — Ты ее три раза перепишешь кому-нибудь и с балкона кинешься.
— Это почему? Я «Кримзона» люблю.
— Знаешь, что о ней в «Тайм Ауте» написали?
А мне показывали перепечатку. Цитирую близко к тексту — чрезвычайно некрасивая музыка, с признаками ночных кошмаров. Прекрасный альбом для тех, кто хочет нарушить душевное равновесие и нанести себе необратимое нервное потрясение.
— Давай тогда откроем! — вставила Губко. И узнаем, что там.
— Не, ребята… Через неделю соберемся и узнаете.
— Ты ее лучше мне отдай. У меня балкона нет.
— Нет, Саш. Извини. Не тот случай.
— Дурацкая пластинка. Поверь, старик. Картинка только красивая.
— А тебе-то зачем? Ты меня так уговариваешь.
А самому-то зачем, если говоришь, что ничего хорошего?
— А это тебя не касается, Кирюха. Мне надо.
Ну, хочешь на «Блэк Саббат» махнемся?
В дверь позвонили.
В прошлый раз, когда они собирались у Маркова, к ним зашел сосед по имени Миша в нейлоновой оранжевой рубашке. Был он уже студентом, а потому казался всем девчонкам взрослым и интересным. И даже неромантический свой институт железнодорожного транспорта сумел подать в выгодном свете.
— Все нормальные люди, ребята, идут теперь в наш институт. У нас летом практика знаете где? На БАМе! Вот где настоящая житуха!
Девчонки смотрели ему в рот. Пока Акентьев подчеркнуто вежливо не спросил с любезной улыбкой:
— Михаил, позвольте узнать, а оранжевую рубашку вам в институте выдали?
— Почему в институте? — с удивлением отозвался добродушный Миша.
— Как предвестник оранжевого жилета, — уже без всякой улыбки, холодно процедил Акентьев. У железнодорожников, если не ошибаюсь, такая униформа?
Все почувствовали, что у них компания, а Миша в ней чужой. И кто главный, тоже почувствовали. Только Миша ничего подобного не ощутил. Правда, задержался не надолго. Куда-то, вроде, спешил.
На этот раз не прошло и десяти минут после их прихода, как в дверь Марковской квартиры позвонили. И опять пришел настырный сосед Миша, с гитарой, только рубашка на нем была самая обычная, клетчатая.
А потом они пили какое-то сладкое и крепенькое вино. И он оказался рядом с Альбиной. Все галдели, а он говорил только с ней.
Она была холодна и называла его на вы. И он вдруг сказал:
— Альбина, давайте на брудершафт. — И подлил ей в бокал еще вина.
— Давайте, — как можно равнодушнее ответила Альбина и на мгновение посмотрела ему в глаза глубоким взглядом.
Он тоже на секунду замер и, не сводя с нее глаз и улыбаясь в гусарские усы, переплелся с ней руками. Брудершафт был выпит. Но только ритуал Альбина, оказывается, знала не в точности.
— А теперь надо поцеловаться, — сказал Миша и, схватив ее лицо ладонями, поцеловал ее прямо в губы. Она дернулась. Поскольку такого исхода совершенно не ожидала.
— Что — непривычно? — спросил он, утирая усы.
— Почему же непривычно… — ответила Альбина независимо, хотя в губы она целовалась первый раз. Вот уж никогда не думала, что это будет так… Ей ужасно хотелось вытереть рукавом губы. Но было все-таки как-то не совсем удобно это сделать тут же при нем.
А потом Миша пел и играл на гитаре. Она на него смотрела, и он ей не нравился. Подумаешь, студент. И песни такие она не любила.
Походные. Эта романтика была ей абсолютно чужда.
И она для себя решила, что первым поцелуем считать это не будет. Фальстарт. Вернемся на исходные позиции. Брудершафт, он и есть брудершафт. И стала смотреть на Мишу еще более равнодушным взглядом, как будто бы не было никакого Миши.
То ли дело, когда гитару взял Марков. Тот пел песни «Битлз» просто один к одному с оригиналом. Когда приходили девчонки, он пел, что попроще. «Michelle, ma belle».
И смотреть на него в то время, как он пел"
Альбине было приятно. На лице у него появлялась печать страдания. И от этого он сразу становился интересней. Вот только когда гитару из рук выпускал, делался каким-то другим. Аморфным. И Альбина никак не могла понять — что же он при этом в своем обаянии теряет. Не понимала она еще, что ей просто по душе, когда кто-то страдает. А еще было бы лучше, чтоб из-за нее. Но на Маркова ее чары не распространялись. Видимо, хорошо работал инстинкт самосохранения.
Альбина давно заметила за собой способность притягивать взгляды. И пока еще с этим свойством как следует не наигралась. Чувствовала, что все впереди. Когда они появлялись вдвоем с Губко, на Ирку не смотрел никто.
Ирка была совсем маленького роста, похожая, как две капли воды, на портрет инфанты Веласкеса — белые от природы волнистые волосы, белые ресницы и белые же брови. Правда, голосок у нее был как колокольчик и характер чудесный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47