Эвердинг постоянно то набивал трубку, то раскуривал ее, то снова набивал и снова раскуривал, то смахивал со стола табачные крошки, то выколачивал пепел. Ногти у него на правой руке были с трауром, а письма и рукописи, прошедшие через его стол, пестрели черными отпечатками пальцев и следами сажи.
Сейчас Эвердинг сжимал в зубах непомерно большую и непомерно длинную коричневую трубку и пытался говорить, не выпуская ее изо рта:
– Эфо оф Фтайнера. – Он положил Карин на стол две рукописи. Вынул трубку изо рта, сказал: – Просмотри, – и вышел, оставив сладковатое облако дыма.
Клаус Штайнер – однокашник Эвердинга, редактор в издательстве «Драко» – иногда присылал им рукописи, которые считал вполне заслуживающими внимания, хотя «Драко» их отклонил. Карин ненавидела эти «остатки с барского стола». Среди текстов, испещренных размашистыми пометками Штайнера, еще ни разу не попалось ничего мало-мальски путного.
Она запихала корректуру и обе рукописи в сумку. Самое приятное в работе независимого редактора, что ею можно заниматься дома.
Под дворником ее старенького «опеля» торчала штрафная квитанция на сорок евро. Отправив в сумку и эту бумажку, Карин глянула на тот подъезд, возле которого час назад на нее напустился склочный мужичонка. Сейчас он, ухмыляясь, стоял у открытого окна, словно дожидался ее. Карин решила оставить его без внимания. Но, бросив сумку на заднее виденье и освободив руки, показала ему кукиш.
Три часа кряду она правила корректуру литовских рассказов. Потом съела салатик и бутерброд с сыром и приготовила кофе, чтобы заодно выкурить третью сигарету, последнюю перед аперитивом. В день она позволяла себе шесть сигарет. Одну – после утреннего кофе, вторую – после кофе в конторе, третью – после обеденного кофе, четвертую – с аперитивом, пятую – после ужина и шестую – перед сном.
Карин села на диван и взялась за драковские рукописи. Первая представляла собой сумбурные зарисовки из жизни молодежи некоего мегаполиса, скорей всего Берлина. Надежда, что они постепенно сложатся в связное повествование, пошла прахом уже через полчаса сквозного чтения. Она отложила рукопись в сторону.
К второй рукописи было приложено сопроводительное письмо, самое обыкновенное. Кто-то писал, что якобы посылает рукопись своего друга, который сам не отважился это сделать.
«Уважаемая редакция! Один из моих друзей дал мне прочесть эту рукопись. Я посылаю ее Вам на свой страх и риск, без его согласия, но думаю, он не будет возражать, если Вы с нею ознакомитесь. Я знаю «Драко» как издательство, которое поддерживает молодую немецкую литературу (автору 23 года), и мне кажется «Софи, Софи» подойдет для Вашей программы».
Ниже стояла подпись: Мари Бергер.
Карин Колер вздохнула, отложила письмо и начала читать.
13
Январь тянулся бесконечно долго. Эйфория встречи Нового года сменилась отрезвлением: вперед ни на шаг не продвинулись, наоборот, снова отброшены назад, к началу. Все точь-в-точь как в декабре, только вот праздничное настроение уступило место тоскливому похмелью.
В «Эскине» ничего интересного не происходило. Не было ни тех посетителей, что после рождественских пирушек заходили пропустить еще бокальчик-другой, ни тех, кто всерьез вознамерился с Нового года жить иначе. В том числе таких важных персон, как Ральфов клеврет Серджо и график Ролли Майер, в отсутствии которого усматривали еще и финансовые мотивы. Его индивидуальная фирма «АДхок» никак не могла пересилить стартовые трудности.
Остатки компании завсегдатаев начали год так же, как и закончили. Между одиннадцатью и часом ночи собирались в «Эскине» выпить по глоточку, по-прежнему под водительством Ральфа Гранда. Кто хотел, задерживался подольше.
Время от времени забегала и Мари. Мари, по милости которой для Давида этот январь промчался как ветер.
Давид был влюблен. Парочкой они с Мари пока не стали, но он твердо верил, что скоро это изменится. Все говорит за то, что будет именно так.
При встрече и прощании они теперь непременно обменивались беглым поцелуем. Иногда Мари нарочно приходила пораньше, и, пока не явились остальные, они могли немного поговорить. Мари сидела в кресле, он стоял рядом, и только приход новых посетителей изредка отвлекал его от разговора.
Уже целых три раза они вместе обедали, после ее школьных занятий и до начала его смены. Разговаривали о литературе. Она приносила ему книги – те, что, по ее мнению, ему понравятся. И он наконец-то мог высказать свои суждения по поводу Апдайка, некогда заготовленные для Ральфа.
Нередко они говорили и о «Софи, Софи». Поначалу Давид старался избегать этой темы. Конечно, текст он знал хорошо, но скорее как наборщик, а не как читатель. Однако очень скоро понял, что именно эта тема сближает его с нею. Чем больше Мари говорила о «Софи, Софи», тем лучше он сам разбирался в содержании и трактовке романа.
Только когда Мари заводила речь о том, что ему нужно послать рукопись в какое-нибудь издательство, Давид упирался. Это, мол, слишком личное, а личное напоказ не выставляют, твердил он как заведенный. Мари считала сей довод весьма слабым, ведь, перенеся действие в пятидесятые годы, он деперсонифицировал свою историю, поднял ее над чисто биографическим уровнем. Однако Давид не давал себя переубедить, чем подтвердил обоснованность ее подозрений, что повесть автобиографична.
В начале января Давид с облегчением уверился, что Мари отказалась от мысли заставить его послать рукопись в издательство. Тема как будто была закрыта.
Шансы у него вполне высокие, об этом ярко свидетельствует отношение Мари к Ральфу. По наблюдениям Давида, изрядно охладевшее. Мари хотя и унаследовала кресло Серджо обок Ральфа и не возражала, когда он за разговором иной раз клал руку ей на плечо или на колено, но их роман, если это вообще был роман, превратился в обычную симпатию двух людей со сходными интересами.
Во всяком случае, он никогда больше не видел, чтобы они вместе уходили из «Эскины». И из «Волюма», куда она иногда тоже с ними заглядывала и где Давид прошлой ночью до полпятого с нею танцевал, под насмешливым взглядом Ральфа.
Сейчас было девять утра, и звонил мобильник.
Давид, чертыхаясь, нащупал его, поднес к глазам. На дисплее значилось – «Мари». Он откашлялся и постарался как можно бодрее сказать «доброе утро».
– Доброе утро. Извини, ты, конечно, еще спишь, – произнес голос Мари.
– Так, дремал, – ответил он.
– Нам надо встретиться, и как можно скорее, случилось что-то невероятное.
Буме, подумал Давид, меня раскрыли.
– Что-то плохое?
– Нет. Полная фантастика.
У Давида отлегло от сердца.
– Что именно?
– Это не телефонный разговор.
– Когда?
– За завтраком.
– Где?
– В «Дютуа».
– Мне это не по карману.
– Мне тоже.
– Тогда где?
– В «Дютуа».
В начале одиннадцатого Давид вошел в «Дютуа» – кругом дерево, серебро и теплый аромат кофе, пирожных и духов. Отыскать Мари среди ухоженных дам от пятидесяти до девяноста не составило труда. Она была в красном пуловере и черной вязаной шапочке и энергично махала ему рукой. Когда они поцеловались в знак привета, она на мгновение крепко прижала его к себе. Раньше такого не случалось.
Он едва успел сесть, а немолодая официантка в черном платье с белым кружевным передником уже спросила, чего они желают. Они заказали по маленькому завтраку и по кофейничку кофе.
– Так что там за фантастика? – спросил Давид.
– Сперва обещай, что не рассердишься.
– Обещаю. С какой стати мне сердиться?
– Все написано в этом письме. – Мари протянула ему конверт. Адресован он был ей, пестрел немецкими марками и красной наклейкой с надписью «Спешная доставка».
Давид вытащил из конверта письмо, развернул. «Издательство «Кубнер» – гласила шапка. А пониже даты жирным шрифтом: «Касательно: «Софи, Софи».
– Из-за этого почтальон ни свет ни заря поднял меня с постели.
У Давида забрезжила догадка. Он поднял взгляд от письма и увидел на лице Мари виноватую, сияющую улыбку. А потом прочитал:
«Глубокоуважаемая г-жа Бергер!
Большое спасибо за рукопись «Софи, Софи», направленную Вами в издательство «Драко». Изучив текст, «Драко» пришло к выводу, что по концептуальным соображениям не может включить означенное произведение в свою программу».
Давид облегченно вздохнул и опять посмотрел на Мари.
– Читай дальше, – сказала она.
«Поддерживая тесное сотрудничество с нами, «Драко» позволило себе передать Вашу рукопись для ознакомления в нашу редакцию, и мы пришли к другому выводу.
Мы считаем «Софи, Софи» весьма многообещающим произведением, и нам представляется, что оно вполне может быть опубликовано в нашей серии «Молодые авторы».
Поскольку разработка нашей программы уже вступила в завершающую стадию, а в случае, если мы придем к соглашению, потребуется некоторая редактура, очень бы хотелось в самое ближайшее время встретиться с Вашим другом у нас во Франкфурте. Расходы на поездку, разумеется, будут возмещены.
Пожалуйста, сообщите нам, когда может состояться такая встреча, или попросите Вашего друга как можно скорее лично связаться со мною.
С сердечным приветом,
Карин Колер, редактор».
Вот черт. Давид делал вид, будто все еще читает, а сам мучительно соображал, что сказать.
– Ну так как?
К счастью, подошла официантка с завтраком. Пока она размещала на крохотном столике тарелки, приборы, салфетки, масло, джем, два кофейничка с кофе, два молочника с горячим молоком и серебряную корзиночку с круассанами, Давид кое-как собрался с мыслями.
– Мне очень жаль, что я действовала на свой страх и риск. – Глядя на нее, никак не скажешь, что она о чем-то жалеет. – Если б они отвергли рукопись, ты бы ни о чем не узнал. – Мари налила кофе, себе и ему.
– Дело не в этом.
Мари ждала, что еще он скажет. Но Давид взял круассан, откусил. Аппетиту него совершенно пропал, однако круассан позволял выиграть время.
– Что ты имеешь в виду?
Давид проглотил кусок.
– Я боялся не отказа. Я боялся, что рукопись примут.
Мари намазала круассан маслом.
– В это я никогда не верила и, честно говоря, не верю и сейчас. Фантастическая ведь удача: ты пишешь первый роман, и он сразу же выходит у «Кубнера»!
Она откусила кусочек круассана, намазанного маслом и джемом. Крошка поджаристой корочки на миг повисла на верхней губе, и тотчас розовый кончик языка слизнул ее и отправил в рот.
– «Кубнер»! И как это я с самого начала о нем не подумала. Издательство совсем маленькое, меньше, чем «Драко», зато и более изысканное. Глядишь, возьмут тебя под персональную опеку. А «Драко» – это фабрика. Ладно тебе, Давид, порадуйся наконец! – Мари обеими руками потянулась через стол, привлекла его голову к себе и поцеловала. В губы.
Вот теперь Давид возликовал.
– Когда поедешь?
Он пожал плечами.
– Я пока вообще не знаю, поеду ли.
Мари пропустила эти слова мимо ушей.
– Тобиас наверняка тебя отпустит, если ты ему расскажешь, в чем дело.
Давид испугался.
– Ему я уж точно ничего не скажу. – Он отпил глоток кофе, и новая мысль опять испугала его. – И ты не говори. Обещаешь? Никому ни слова. Ни одной живой душе.
Мари вздохнула.
– Одному я уже рассказала.
Кому – ясно без комментариев.
– Ральфу, – простонал Давид.
– Не про «Кубнера», – успокоила она. – Сказала только, что ты пишешь. И пишешь очень хорошо. И что ты дал мне кое-что почитать. А больше ни слова.
Если вдуматься, эта ее болтливость не так уж и неприятна.
– И что же он сказал?
Мари поднесла чашку к губам.
– Ты ведь знаешь Ральфа.
– Да. Так что же он сказал?
Она отхлебнула кофе, поставила чашку на блюдце и махнула рукой.
– Что-то пренебрежительное.
Давид прямо воочию увидел перед собой Ральфа. Как тот недоверчиво поднял брови, снисходительно усмехнулся, медленно кивнул, а потом проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35