- Прис работала на первом этаже, и вот туда можно было водить
туристов. Пастельного цвета стены, современные машины, кондиционеры. Прис
пришивала пуговицы с семи до трех. Только подумай, по всей стране мужчины
носят пижамы с пуговицами, которые пришила Прис! Одна эта мысль могла
согреть самое холодное сердце.
Я работал на пятом. Внизу сушили шерсть и по трубе с теплым воздухом
подавали наверх, ко мне. Когда подъемник наполнялся, они звонили, я
открывал заслонку, и там была спутанная шерсть всех цветов радуги. Я
выгребал ее оттуда, укладывал в мешки по двести фунтов и подносил эти мешки
к трепальной машине. Потом шерсть ткали, шили пижамы, и на первом этаже
Прис и другие девушки пришивали к ним пуговицы, а ослы туристы смотрели на
них через стекло... Как сейчас смотрят на нас. Тебе не надоело меня
слушать?
- Шрам, - напомнил Гэррети.
- Я отвлекся? - Макфрис вытер лоб и расстегнул рубашку. Они были на
холме. Во все стороны уходили волны леса, упираясь на горизонте в горы.
Милях в десяти среди зелени краснела пожарная вышка. Дорога вилась через
все это, как серая змея.
- Сперва все было чудесно. Мы трахались с ней еще три раза, в машине,
нюхая коровье дерьмо с ближайшего пастбища. Я никак не мог вычесать шерсть
из моих волос, сколько ни расчесывал их; но это было неважно, потому что я
любил ее. Я это знал, но никак не мог ей объяснить, - ни языком, ни членом.
Нам платили сдельно. Я был не очень хорошим укладчиком - набивал около
двадцати трех мешков в день, а норма всегда была за тридцать. И другие
парни из-за меня тоже отставали и теряли в зарплате. Они сказали, что им
это не нравится. Понимаешь?
- Ага, - Гэррети потер ладонью шею, потом вытер руку о штаны, оставив
на них темное пятно.
- А внизу Прис не сидела без дела. По вечерам она часами могла
говорить о своих подружках, о том, кто как работает, и, конечно, она
работала лучше всех. Не очень приятно соревноваться с любимой девушкой. В
конце недели я принес домой чек на 64.40 и стал лечить свои мозоли. Она
притащила девяносто и тут же отнесла их в банк.
Так шло и дальше. В конце концов я перестал трахаться с ней. Приличней
было бы сказать, что я перестал делить с ней ложе, но на ложе мы ни разу не
были. И у меня, и у нее всегда была куча народу, а на мотель разоряться я
больше не мог, поэтому нам приходилось делать это на заднем сиденье машины.
Ей это нравилось все меньше, и я знал это и начал потихоньку ненавидеть ее,
хотя еще любил. Поэтому я предложил ей выйти за меня замуж, чтобы все
решить. Она стала вилять, но я настаивал на ответе.
- И она ответила "нет"?
- Конечно. "Пит, мы не можем. Что скажет моя мама? Пит, мы должны
подождать". Пит то и Пит се, и всегда реальной причиной были деньги, те,
что она зарабатывала на пуговицах.
- Тогда зачем ты ее упрашивал?
- Не знаю, - Макфрис яростно потер шрам. - Я чувствовал себя
неудачником, потому что мне нечем было доказать ей, что я мужчина, кроме
члена, который я совал ей между ног, а ей и этого особенно не хотелось.
Сзади ударили выстрелы.
- Олсон? - спросил Макфрис.
- Нет. Он еще здесь.
- А-а.
- Шрам.
- Слушай, что ты пристал?
- Ты спас мне жизнь.
- Ну и иди к черту.
- Шрам.
- Я подрался, - сказал Макфрис после долгой паузы. - С Ральфом, парнем
с упаковки. Он подбил мне оба глаза и сказал, чтобы я убирался, не то он
мне и руки переломает. В тот вечер я сказал Прис, что еду домой, и
предложил ей поехать со мной. Она сказала, что не может. Я сказал ей, что
она превратилась в рабыню своих пуговиц, и еще много всякого. Я и не знал,
что во мне накопилось столько яду. Я сказал, что она паршивая стерва,
которая не видит ничего, кроме своей банковской книжки. Это было в ее
квартире, и в первый раз мы остались одни - ее соседки ушли в кино. Я
пытался затащить ее в постель, и она ударила меня в лицо ножом для
разрезания писем. Ей прислали его какие-то друзья из Англии. Она ударила
меня, как будто я хотел ее изнасиловать. Как будто я был больной и мог
заразить ее. Понимаешь, Рэй?
- Да, - сказал Гэррети. Впереди у обочины стоял белый трейлер, и,
когда они подошли ближе, лысый мужчина - видимо, владелец машины, - начал
снимать их кинокамерой. Пирсон, Абрахам и Иенсен одновременно сделали
непристойный жест, и Гэррети эта синхронность очень рассмешила.
- Я плакал, - сказал Макфрис. - Плакал, как ребенок. Я упал на колени,
целовал ее юбку и умолял простить меня. Кровь текла с моего лица на пол, и
это было действительно неприятно, Гэррети. Она убежала в ванную, и ее
вырвало. Она вернулась, принесла мне полотенце и сказала, что никогда
больше не хочет меня видеть. Она тоже плакала и спрашивала, почему я так
обидел ее. Понимаешь, Рэй, она разрезала мне лицо и спрашивала, почему я ее
обидел.
- Да.
- Я так и ушел с полотенцем у лица. Мне наложили двенадцать швов, и
вот конец истории про шрам. Ты доволен?
- Ты с тех пор ее не видел?
- Нет. И не хочу. Теперь она кажется мне очень далекой, очень
маленькой. Она в самом деле была рассудительной. И жадной. Знаешь, все
видится на расстоянии. Еще вчера утром она очень много значила для меня. А
теперь она - ничто. Я рассказал тебе это все, и мне даже не больно. Так
что, наверное, это не имеет отношения к тому, почему я здесь. А ты?
- Что?
- Почему ты здесь?
- Не знаю, - его голос был механическим, как у куклы. Урод д'Алессио
не видел мяча, который летел ему в лицо, и ему наложили швы. А раньше (или
позже - у него уже все спуталось) он нечаянно ударил своего лучшего друга
стволом ружья. Джимми. Может, у него тоже остался шрам, как у Макфриса.
- Не знаешь, - сказал Макфрис. - Умираешь и не знаешь, почему?
- Когда умрешь, это уже неважно.
- Может быть, но ты сам должен это знать, Рэй.
- Что?
- Про себя. Ты в самом деле не знаешь этого? В самом деле?

Глава 9
"Отлично, парень, вот тебе вопрос -
прямо в десятку!"
(Аллен Ладден)
В час дня Гэррети опять подвел итоги.
Пройдено сто пятнадцать миль. Они были в 454 милях к северу от
Олдтауна, в 125 милях от Огасты, столицы штата, в 150 от Фрипорта (или
больше... он боялся, что от Огасты до Фрипорта дальше, чем двадцать пять
миль), а это уже две трети расстояния до границы Нью-Хэмпшира. Похоже было,
что они дойдут.
За девяносто минут никому не выписали пропуск. Они шли по однообразным
сосновым лесам, миля за милей, краем уха слушая приветствия. К тупой боли в
ногах Гэррети добавились острые уколы в левой икре.
Потом, ближе к полудню, когда жара достигла пика, ружья заговорили
опять. Парень по фамилии Тресслер, номер 92, получил солнечный удар, и его
застрелили, когда он лежал без сознания. Другой участник вдруг упал в
конвульсиях и бился на дороге, издавая непонятные звуки распухшим языком,
пока его не нашла пуля. У Ааронсона, номер 1, обе ноги схватило судорогой,
и он был застрелен на белой линии, когда стоял, как статуя, подняв вверх
напряженное лицо. А через пять минут еще один парень упал без сознания.
"Так будет и со мной, - подумал Гэррети, обходя распластанное на
асфальте тело. На лбу у парня, которого он не знал, блестели крупные
бисеринки пота. - Так будет и со мной, я больше не могу, я не переживу
этого".
Ударили ружья, и мальчишки, сидевшие под тентом возле дороги, бешено
зааплодировали.
- Хоть бы Майор появился, - сказал Бейкер. - Я хочу видеть Майора.
- Что? - механически спросил Абрахам. Он сильно сдал в последние часы.
Глаза впали в глазницы. Лицо покрылось синеватой щетиной.
- Я наплюю ему в морду.
- Расслабься, - посоветовал Гэррети. С него уже сняли все три
предупреждения.
- Сам расслабься, - буркнул Бейкер. - Погляжу я на тебя.
- Зря ты так про Майора. Он ведь тебя не заставлял.
- _Заставлял_? Он убивает меня, вот и все!
- Это не...
- Заткнись, - сказал коротко Бейкер, и Гэррети послушался. Он почесал
шею и взглянул на раскаленное добела небо. Его тень уродливым карликом
скорчилась у ног.
- Прости, - сказал Бейкер. - Зря я кричал. Мои ноги...
- Ладно, - сказал Гэррети.
- Это со всеми происходит. Может, это хуже всего.
- Знаете, что я хочу сделать? - спросил Пирсон.
- Наплевать в морду Майору, - предположил Гэррети. - Все хотят
наплевать в морду Майору. Как только он приедет, мы набросимся на него и...
- Да нет, - Пирсон шагал, как человек в последней стадии опьянения.
Голова его едва не падала на плечо. - Майор тут ни при чем. Я хочу просто
пойти в поле, лечь и закрыть глаза. Просто лежать среди пшеницы...
- В Мэне нет пшеницы, - уточнил Гэррети. - Это просто трава.
- Ну, в траву. И читать стихи сам себе.
Гэррети порылся в поясе, нашел печенье и стал грызть его, запивая
водой.
- Чувствую себя решетом, - пожаловался он. - Пью воду, а через две
минуты она выступает у меня на коже.
Ружья грянули снова, и еще одно тело безжизненно рухнуло на асфальт.
- Сорок пять, - сказал Скрамм, подходя к ним. - Этак мы и до Портленда
не дойдем.
- У тебя что-то с голосом, - заметил Пирсон с осторожным оптимизмом.
- Похоже, я подхватил лихорадку, - жизнерадостно сказал Скрамм.
- Господи, как же ты идешь? - с благоговейным страхом спросил Абрахам.
- Как я иду? Посмотри на _него_! Хотел бы я знать, как _он_ идет! - он
ткнул пальцем в сторону Олсона.
Олсон молчал уже два часа. Он не дотронулся до фляжки. Все с завистью
глядели на его почти полный пояс. Глаза его, цвета темного обсидиана,
смотрели прямо вперед. Губы высохли и растрескались, и из них высовывался
язык, как дохлая змея из пещеры. Язык Олсона был грязно-серым.
Как глубоко он зарылся? Гэррети вспомнил слова Стеббинса. На мили? На
световые годы? Ответ был: слишком глубоко, чтобы увидеть это. И чтобы
выбраться.
- Олсон! - тихо позвал он. - Олсон!
Олсон не отвечал. Двигались только его ноги.
- Хоть бы язык убрал, - нервно сказал Пирсон.
Длинный путь продолжался.
Леса расходились, уступая место лугам, и опять сходились. По обочинам
стояли восторженные зрители. Появлялось все больше плакатов с именем
Гэррети. Но его это уже мало интересовало - он слишком устал. Скоро он
устанет настолько, что не сможет говорить с другими. Лучше действительно
уйти в себя, как малыш, завернувшийся в ковер. Так было бы проще.
Он облизал губы и отпил немного воды. Они прошли зеленый указатель,
извещающий, что до Мэнского шоссе осталось сорок четыре мили.
- Вот оно, - сказал он неизвестно кому. - Сорок четыре мили до
Олдтауна.
Никто не ответил, и Гэррети подошел к Макфрису и опять пошел радом с
ним. Тут начала кричать женщина. Движение на дороге было остановлено, и
толпа окружала их с обоих сторон, крича и размахивая плакатами.
Кричавшая женщина была грузной и краснолицей. Она пыталась перелезть
через канат ограждения и кричала на полицейских, которые держали ее.
"Я знаю ее, - подумал Гэррети. - Откуда я ее знаю?"
Синяя косынка. Блестящие глаза навыкате. Платье цвета морской волны.
Все это было знакомо. Одной рукой женщина вцепилась в лицо полицейскому.
Брызнула кровь.
Проходя мимо, Гэррети узнал ее. Конечно, это была мать Перси. Перси,
который пытался убежать в лес и был застрелен с первым же шагом.
- Где мой сын? - кричала она. - Отдайте моего сына!
Толпа с энтузиазмом приветствовала ее. Маленький мальчик плюнул ей на
ногу и поспешил прочь.
"Джен, - думал Гэррети, - Джен, я иду к тебе, и черт с ним со всем.
Клянусь, что я дойду".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29