— Какой еще мужик?
— Не знаю. Мало ли кто здесь ходит! Собутыльник или бродяга. Я так думаю, что этот мужик нашему алкашу бутылку с денатуратом и продал.
— С чего ты взяла, что это он продал?
— Аон минут через пять ушел наверх, а наш алкаш тут же квасить начал. Мы еще смеялись: вот, мол, бизнес и на диком пляже процветает, опохмелятор прямо на берег доставляют. Он стакана два выпил, а потом его как поведет из стороны в сторону, он как шваркнется мордой о камни — и все, никаких признаков жизни. Ребята сбегали к нему, перевернули, а тот уже хрипит, и пульс на нуле. «Скорая» только через сорок минут приехала.
— А этот, собутыльник… — бормотал я с таким чувством, словно падал в затяжном прыжке, а у меня не сработали ни основной, ни запасной парашюты, и я пытался раскрыть хотя бы зонтик. — Ну, этот, который бутылку принес… Ты его запомнила? Опознать смогла бы?
Кира отрицательно покачала головой, мокрые каштановые пряди хлестнули ее по лицу, и она тотчас принялась отжимать их такими движениями, будто доила.
— Нет, вряд ли. Это далеко. Да и не приглядывалась я.
— А как он был одет, ты ведь могла запомнить?
— В спортивный костюм, кажется… А чего это ты так всполошился? Родственник, что ли, помер? Одинокий бомж случайно напился яду…
Я смотрел на наивное существо, лежащее в тихом прибое.
— Случайно, девочка, ничего не происходит. Особенно на этом берегу.
* * *
«Труподелы, ублюдки, — мысленно думал я, — специалисты по убийству тихих пьяниц. Они разошлись, почувствовав свою безнаказанность. А я невольно стал предвестником смерти. И все происходит по одному сценарию: сначала распиваем бутылку, затем моего собеседника развозит до откровенности, а в скором времени я узнаю о его смерти… Сухой закон! — крутил я в мыслях какую-то ахинею. — Первым делом объявляю для себя сухой закон. А вторым делом, вторым делом.. »
Я остановился на повороте. Дорога, уходящая вправо, к морю, вела к моей даче. Со дня отъезда Анны я там почти не появлялся. Ноги неожиданно сами понесли меня к морю, где на крутом обрыве стояла четырехгранная Портовая башня, увенчанная площадкой наблюдения, ручьями пересекались узкие дорожки с млеющими от тепла, запаха хвои и безделья отдыхающими и звучали мелодичные перепевы, доносящиеся почти из каждого фанерного домика, спрятанного в тени плотных зарослей.
Сердце мое наполнилось тоской, когда я открыл калитку и зашел во дворик. Всю степень своей неудачливости я прочувствовал только сейчас, когда увидел темные, наглухо закрытые окна комнаты, где жила Анна, ржавеющую от влажного морского ветра проволоку, протянутую под виноградником, на которой обычно во второй половине дня висело черное с красными розами пляжное полотенце Анны и по этому признаку я наверняка знал, вернулась она с моря или нет.
Терзая себя самоуничижением, я сел за стол, покрытый изрезанной клеенкой. «Неудачник! — еще раз пнул я себя. — Возомнил себя гениальным сыщиком и взялся за дело, которое требует более выдающихся умственных способностей, чем мои. Вслед за убийством Милосердовой последовало еще два, и мне кажется, что я все больше удаляюсь от истины. Дима Моргун играет со мной в догонялки-прятки, пугает черным платком, господин Витя Гурули откровенно смеется по поводу моего счета в „Милосердии“, милиция закрывает дело за отсутствием состава преступления. Все складывается замечательно! Плюс к этому от меня уходит Анна — сначала к моему лучшему другу, а потом вообще куда-то за пределы полуострова. Что ж, правильно сделала, что ушла. От таких самоуверенных типов вроде меня уходить нужно как можно быстрее и как можно дальше».
Да— Да, я подвержен меланхолии. Она хватает меня за горло обычно тогда, когда я не нахожу выхода из сложного положения. Ловушка или тупиковая ситуация придает силы только суперменам из американских боевиков. Я же в отличие от них нормальный человек, к тому же русский. Мне просто физически необходимо посыпать голову пеплом, взвести курок и приставить ствол к виску или просто хорошо выпить. Потом я следую совету некоего древнего мудреца и делаю нечто дерзкое, нелогичное, иду совсем не в ту сторону, куда шел раньше, или начинаю разрабатывать совершенно идиотскую гипотезу. Как ни странно, эти реанимационные мероприятия, к которым я не раз прибегал, выводят меня из кризиса в два счета.
Слабо помню, как я очутился на пляже железнодорожников и, переступая через тела, стал искать Лешу, словно потерянную вещицу. Я опознал его по рыжей шевелюре, волнами опускающейся на затылок и шею, подобрал его и, несмотря на то, что Леша оказывал вялое сопротивление, потащил к раздевалке.
— Мы срочно едем в Симферополь! — объявил я ему.
— Я не хочу в Симферополь, — ответил Леша, показываясь над перегородкой. — Это шумный и пыльный город. Он мне надоел.
— Ты кое-что понимаешь в медицине, — отпарировал я. — Будешь растолковывать мне сложные термины.
— Я ничего не понимаю в медицине, — сделал Леща неожиданное признание и вышел из раздевалки, застегивая на шортах ширинку. — Единственное, что я умею, так это сделать людям так, чтобы не было очень больно.
— Это то, что надо! — Я взял его под руку и потащил по дорожке на крутой подъем, где на асфальте крупными буквами было написано: «СТОЙ! ОДЕНЬСЯ!» — Я раздобыл адрес патологоанатома, который производил вскрытие Милосердовой и делал по этому поводу заключение. Он может рассказать нам много любопытных вещей.
Леша помрачнел. Срываться, как по тревоге, с пляжа, где плещется теплое море и вокруг визжат оголенные девушки, ехать в душном автобусе в Симферополь, а потом слушать любопытные вещи из уст патологоанатома — все равно что эпизод кошмарного сна после сильной попойки. Должно быть, сейчас Леша мысленно проклинал тот день и час, когда познакомился со мной, и трижды — тот роковой момент, когда дал согласие помогать мне в моей работе. Но я тем не менее был настроен решительно, и уже через полчаса мы, стоя (сидячих мест уже не было), тряслись в междугородном автобусе.
21
По пути случилось одно неприятное событие, которое едва не поломало все мои планы. Внезапно Леша стал закатывать глаза и оседать на пол. Я едва успел его подхватить, иначе он свалился бы под ноги пассажирам. Он мешком висел на моих руках, и, в то время как я кричал водителю, чтобы он остановил, ни один человек не уступил моему несчастному другу место.
Наверное, не надо объяснять, как сильно я перепугался. В голову полезли совершенно абсурдные мысли, что вот теперь пришла очередь Леши, что он смертельно отравлен и непременно умрет на моих руках. Я вместе с каким-то пенсионером выволок его из автобуса, положил на сухую траву и стал размахивать над безжизненным лицом друга платком.
— Воды! — кричал я неизвестно кому. — Дайте воды и нашатырь!
Водила автобуса, сволочь, предупредительно поигрался дверями, закрывая и открывая их, затем плавно тронулся с места и покатил дальше, оставив нас с Лешей помирать. Когда облако пыли рассеялось, рядом с нами, словно ангел, появилась бабуля в белом платочке с зеленой бутылкой, заткнутой пробкой из скрученной газеты. Она налила воды в свою ладонь и тряхнула рукой над лицом Леши. Тот сразу вздрогнул, вздохнул и открыл глаза.
— Ничаво! — удивительно приятным голоском сказала бабуся и рассмеялась. — В обоморок шляпнулси! Перягрелси-перякупалси! Эта бываить! У таку жару усе падають!.. Попей, попей водички!
Я придерживал Лешу под голову, а он слабыми глотками пил воду из горлышка и сопел носом.
— Что со мной? — глухим голосом спросил он. — Где мы?
— Ну, дружочек, — ответил я, хватаясь за сердце, — ты меня невротиком сделаешь. Хоть бы предупредил, что голова кружится и душно. А то без всякой подготовки — хлоп! — и готов.
Я грешным делом подумал, что… Да ладно! Что было, то прошло. Встать можешь?
Леша кивнул, ухватился за мое плечо и приподнялся с земли.
— Голова кружится, — сказал он, прижимая ладонь ко лбу.
— У тянечек надо, — посоветовала бабуля. — И голову прикрыть. Куды ета вы собрались у таку жару? Дома б сидели.
Леша промолчал. Мы отъехали от Судака немного — на любой попутке можно было бы вернуться. Но я, покусывая губы, смотрел то на часы, то на шоссе, над которым дрожал раскаленный воздух и на котором черными вязкими лужами плавился асфальт.
— Тебе совсем плохо? — спросил я, с надеждой глядя на Лешу, в уме умоляя его проявить волевые качества и продолжить путь в Симферополь. Леша неопределенно пожал плечами и ответил:
— Да так. Хреновато.
Конечно, я поступал бесчеловечно по отношению к другу, но вернуться сейчас в Судак — значило надолго потерять патологоанатома, а вместе с ним и «кое-что любопытное».
— Послушай, а может, ты сам вернешься? — спросил я, удивляясь тому, какой сволочью могу быть.
— М— Да, — вместо ответа протянул Леша, встал на ноги, сделал шаг к шоссе, качнулся и схватился за тонкостволое деревце.
— Ай-ай-ай! — покачала белой головой сердобольная бабуся. — Совсем угорел. Да ен шас под машину свалицца!
Я сплюнул, чертыхнулся, подошел к Леше и снова взял его под руку.
— Ты сегодня с утречка на грудь не принимал? — спросил я его, и мой вопрос прозвучал цинично и грубо. Я снова чертыхнулся — на этот раз из-за обиды на себя самого — и уже был готов перевести Лешу на противоположную сторону шоссе, как к нам подкатил и остановился пропыленный «газик» с табличкой «Сельхоз „Мичуринский“, из него вышли две женщины, вооруженные тяпками, помахали оставшимся пассажирам и пошли через поле к селу, крыши которого белели под горой.
— Ну что, застряли? — крикнул нам водитель, нетерпеливо газуя. — Садится будете или нет?
— А куда автобус? — спросил я.
— В Симферополь, куда еще…
Это была судьба. Стараясь не смотреть на страдальческое лицо Леши, я подхватил его под мышки, словно он был парализован, и втащил в полупустой автобус.
Оставшуюся часть пути он безотрывно смотрел в окно и не разговаривал со мной. Но в обморок больше не падал — из раскрытых форточек несся такой мощный сквозняк, что нас едва не сдувало с сидений, и мы оба даже немного замерзли.
* * *
Я даже не предполагал, что Леша может быть таким занудой. Во-первых, он серьезно страдал топографическим кретинизмом и ориентировался в Симферополе намного хуже, чем я когда-то в приамазонской сельве, отчего нам пришлось тыкаться из одного конца города в другой, пока мы нашли Ялтинское шоссе. Во-вторых, он все время жаловался мне на свое плохое самочувствие, беспрестанно лакал воду из питьевых краников, которые встречались на нашем пути, и я в уме поклялся себе, что больше никогда не буду брать Лешу с собой на серьезное дело.
Когда наконец мы доползли до дома сто двадцать восемь на Ялтинском шоссе, солнце уже почти скрылось за горизонтом. Я не думал о том, как в такой поздний час мы будем добираться до Судака — все автобусные рейсы давно закончились, — меня куда больше занимала предстоящая встреча с патологоанатомом. Если, конечно, он еще был дома.
Я поискал на двери калитки кнопку звонка, но ее не было, и мне пришлось постучать по синему почтовому ящику, который издал вполне громкий консервный звук. Ожидая увидеть на пороге дома этакого мрачного эскулапа, привыкшего иметь дело с покойниками, я был несколько удивлен, когда с крыльца к нам сошел плотненький невысокий мужчина в майке, с заметной лысиной, красными щечками, маленькими глазками и удивительно приятной улыбкой.
— Во! Сразу двое! — приветствовал он нас, расставив руки в стороны, словно мы были знакомы уже много лет. — И без бутылки! Вы ко мне, мужички, или просто так по ящику барабаните?
— Нам нужен Евгений Блинов, — сказал я.
— А это я и есть, — кивнул мужичок и стал открывать щеколду. — По какому вопросу, интересно, вы ко мне пожаловали?
Этот человек сбил меня с серьезного тона, на который я был настроен, и одномоментно снял раздражение, накрученное не без помощи Леши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70