— Господа, у меня есть тост! — заорал я, с грохотом отодвигая от себя стул и протягивая руку за графином, стоящим напротив Самуила.
— Ну-ка, ну-ка! — оживилась Роза и в свою очередь потянулась за селедкой. — Очень интересно.
— А мне кажется, что сегодня от моего братца уже ничего интересного мы не услышим, — поддела меня «сестричка».
— Ошибаешься, голубушка! — возразил я и посмотрел на Эльвиру сквозь рюмку с водкой. — Я еще много чего могу всем рассказать. Но сейчас я хочу поднять тост за юность Танюхи — те прекрасные годы, которые канули в прошлое безвозвратно…
— Ах! — вздохнула Роза, скосила глаза, посмотрев на свою грудь, и двумя пальцами вытащила кончик золотой цепочки, зажатый могучими шарами, как в кулаке. — Прямо слезу вышибает.
— Я хорошо помню, какой она была неуправляемой, взбалмошной девчонкой, — продолжал я, ритмично, как маятник, раскачиваясь над столом. — Как сходила с ума тетка Люда — царство ей небесное! — когда Танюха связалась с хиппи. Это же был вызов, самый смелый крик моды — тонкий кожаный шнурок на голове, прямые длинные волосы с прямым пробором, потертые курточки, джинсики в обтягу и всевозможные «фенечки». Я тогда так и думал, что эта тяга к вольнодумству, к романтике, к бескорыстию и свободной любви останется в твоей душе навсегда. А поэтому позволь мне подарить тебе маленький сувенир, как память о том золотом времени.
Я вышел из-за стола и нетвердой походкой пошел к Эльвире, доставая из кармана кожаную «фенечку» убитой Васильевой. Милосердова с легкой иронией следила за моими телодвижениями. Я приблизился к ней, встал у ее ног на одно колено и надел «фенечку» ей на шею.
— Подвинься, не видно, что там, — сказал Самуил.
Эльвира, опустив голову вниз, рассматривала сумочку. Вряд ли она видела раньше эту штуку.
Только убийца Васильевой мог узнать «фенечку», но среди этих людей его не было.
Я выпил — на этот раз по-настоящему. Изображая чрезмерный труд, вернулся на свое место, походя задев беспрестанно жующую Розу.
— Какой миленький ридикюльчик! — воскликнула Роза, глядя на Эльвиру.
Милосердова медленно поднялась, держа в руке бокал.
— Я очень тронута, — сказала она негромко. — Спасибо. Сумочка в самом деле просто замечательная. И совсем неважно, что я никогда не интересовалась хиппи, никогда не носила потертых джинсиков, как ты говоришь, и веревочек на лбу. Важно твое внимание.
Я, проливая мимо, наполнял свою рюмку, делая вид, что озабочен лишь водкой. То, что сейчас говорила Эльвира, не вписывалось ни в какую логику. Я не сомневался в том, что она будет изо всех сил изображать из себя Татьяну Васильеву, хватаясь за каждую соломинку, впитывая в себя каждый новый факт из ее биографии. Но что с ней случилось? Она же, по сути, топит себя!
— Наверное, у тебя что-то с памятью, — продолжала Эльвира. — Или же ты меня с кем-то спутал. Я никогда не была взбалмошной, как ты говоришь. Я была усидчивой и старательной школьницей, любила литературу и информатику.
— Правда? — Я захлопал глазами. — Что время делает с человеком!
— А чтобы ты почаще вспоминал меня, — тем же вкрадчивым голосом произнесла Эльвира, — хочу подарить тебе очень дорогую мне фотографию.
Она встала и, цокая каблуками по паркету, пошла ко мне. Я тоже встал, изобразил потерю равновесия и сел на колени Леше. Эльвира свернула губки, наклонилась ко мне и поцеловала, как покойника, в лоб.
— Сеструха! — рявкнул я, порываясь произвести ответный поцелуй, но Леша предусмотрительно схватил меня обеими руками за живот. — Да я за тебя, понимаешь, всю жизнь…
— Смотри, — перебила меня Эльвира, водя пальцем, тяжелым от золотых перстней, по снимку. — Вот это, в сарафанчике и с бантами, я. А этот толстяк — кто, не догадываешься?
Я смотрел на снимок, где совсем юная Эльвира стояла рядом с мальчиком, не в меру упитанным, подстриженным почти «под ноль», в майке, туго натянутой на животике, в стоптанных домашних тапочках и спортивных брючках, оттопыренных на коленях.
— Кто? — повторил я и пожал плечами. — Не догадываюсь.
— Это ты, мой дорогой двоюродный братик.
— Правда? — почему-то удивился я. — Надо же, какой кругленький. А сейчас худой, как сушеная вобла. Что жизнь делает с людьми!
Эльвира вернулась на свое место. Мне нужен был тайм-аут, чтобы разобраться во всей этой мешанине, от которой у меня уже мозги сдвигались набекрень. Кто кого, черт возьми, надувает? Я — Эльвиру или она — меня?
Самуил опять принялся ковырять в зубах, пристально глядя на меня. Роза, мало интересуясь снимками и родственными отношениями, уминала куриные окорочка. Альгис, подперев голову кулаком, как роденовский «Мыслитель», то ли дремал, то ли рассматривал обнаженную мадонну на тарелке, тщательно вытертой хлебной коркой.
Мне больше ничего не оставалось, как снова потянуться за графином. На этот раз мне нестерпимо захотелось по-настоящему выпить водки.
Но Леша, слабо въезжающий в ситуацию, неожиданно перехватил мою руку и ляпнул:
— Кирилл, тебе уже хватит!
Я чуть под стол не свалился. Какой, к черту, Кирилл? Я же Костик! Такая грубая ошибка не могла остаться незамеченной, но тем не менее никто не отреагировал. Эльвира, оттопырив золотоносный мизинчик, с увлечением резала соленый огурчик микроскопического размера. Крокодил скатывал хлебные крошки в шарики и лепил из них пирамидки. Робин Гуд чеченского происхождения все сверлил меня своими черными глазами и, было похоже, мучительно отыскивал повод, чтобы ко мне придраться. Роза отмахивалась от маленького волнистого попугайчика, который невесть откуда появился и спикировал на ее пышную прическу. Леша с помертвевшим лицом косился в мою сторону.
Я упал со стула и больше не вставал.
32
Боюсь показаться нескромным, но во мне, кажется, умер артист. Не думаю, что у кого-нибудь могло появиться сомнение в том, что я единолично выпил литровый графин водки и, что было вполне естественно, оказался лежащим на полу без чувств и совести.
Несколько секунд я прислушивался к восклицаниям, выражающим крайне низкую оценку моему поведению. Затем бритоголовые подхватили меня под руки и поволокли к выходу. Я думал, что они вышвырнут меня во двор, где в тенистой прохладе я должен буду приходить в чувство, но мрачные бультерьеры потащили меня по лестнице наверх так быстро, что засвистело в ушах, проволокли по коридору и, открыв моей головой дверь комнаты, внесли меня внутрь и небрежно свалили на диван.
— К утру оклемается, — сказал один.
— Тем хуже для него, — добавил второй.
Они вышли. Хлопнула дверь, клацнул замок.
Некоторое время я еще лежал, прислушиваясь к удаляющимся шагам, потом встал, подошел к двери и тихо нажал на ручку. Дверь была заперта.
Я сел на подоконник, с удовольствием вдыхая сырой воздух, напоенный запахом прелых листьев. Откуда-то доносилась приглушенная музыка, из окон первого этажа на стволы деревьев, стоящих у стен дома, падал свет, и по стволам скользили неровные тени.
Так, глядя в темноту и прислушиваясь к шуму листьев, я просидел довольно долго. Поведение Эльвиры меня озадачило. Казалось, она вовсе не пыталась выдавать себя за Татьяну. Но за кого в таком случае? Чью маску она надумала надеть? Не восставшей же из могилы покойницы, черт возьми!
Я не зажигал света, хотя комната давно погрузилась во мрак. Меня волновал Леша. Где он? До сих пор внизу? Мучительно борется со своей врожденной неспособностью лгать и, краснея, что-то бормочет о нашем отдыхе в гостинице, прелестях Алушты и чистом море? Нельзя было оставлять его одного, как невозможно было и продолжать это идиотское застолье. Мы с Лешей сыпались со скоростью лавины. Еще бы десять-пятнадцать минут беседы в прежнем русле, и валять дурака, прикидываясь братом Васильевой, было бы бессмысленно.
Я беззвучно ходил по комнате. Проигрывать я не умел. Мысли в моей голове сменяли одна другую, я не мог сосредоточиться на чем-либо одном. Это был слабый отголосок паники. «Что делать? — думал я. — Идти на помощь Леше и тем самым открыть все карты? Но у меня нет с собой даже пистолета, которым можно было бы припугнуть. Объявить, что с минуты на минуту здесь появится милиция?»
Я дождался, когда внизу стихла музыка. Сел на подоконник, свесил ноги вниз. Какая-то птица стала орать на меня дурным голосом. Пришлось взять с вазы, стоящей на столе, большое яблоко и швырнуть им в птицу. Не знаю, попал я или нет, но тишину ночи больше никто не нарушал. Прижимаясь грудью к стене, я осторожно пошел по узкому карнизу, скользкому от влаги и мха. Наши с Лешей комнаты разделяли два окна. Первое было темным, и я прошел мимо него не пригибаясь. Второе окно было приоткрыто и наполовину завешано плотными красными шторами, в нем горел светильник. Из комнаты меня вряд ли можно было увидеть, даже если бы я встал перед окном в полный рост. Но, освещенный слабым красным светом, я был виден со стороны.
Стараясь двигаться как можно быстрее, я проскочил мимо окна, снова ныряя в тень, успев заметить Розу в черном шелковом халате, сидящую перед зеркалом. Она что-то творила со своей прической, подняв полные руки над головой.
Окно Леши оказалось закрытым, и сквозь стекло я не мог рассмотреть, в комнате он или нет. Пришлось рискнуть и постучать по раме. Это не дало никакого результата. Постучал снова.
Я чувствовал, как мои кроссовки медленно съезжают с карниза. Надо было либо возвращаться в свою комнату, либо прыгать вниз, но этот трюк наверняка будет стоить мне поломанных ног. Во-первых, высоко, а во-вторых, темно.
Я пошел обратно, понимая, что возвращение в свою комнату, запертую изнутри, — это тупиковый вариант, который вряд ли окажется лучше поломанных ног, но я не мог долго стоять на месте, держась за узкий оцинкованный подоконник кончиками пальцев.
Перед окном Розы я остановился, осторожно заглянул за штору. Женщина уже лежала в постели — головой к окну — и читала книгу. Из-за спинки кровати я видел только ее черную копну волос. Маленькая настольная лампа на туалетном столике освещала маникюрные инструменты — ножницы, пилку для ногтей, кисточку. Неджентльменское отношение к женщине — это ужасно, это противоречит моим принципам, но другого выхода у меня не было. Оконная рама, когда я медленно распахнул ее, зашуршала о шторы, на женщина повернула лицо в мою сторону, когда я уже стоял у самой кровати, сжимая пилку для ногтей, как нож. Она, должно быть, читала какой-то крутой детектив, и глаза ее были полны немого ужаса.
— Тс-с-с, — сказал я ей как можно более миролюбиво, прижимая палец к губам. — Только не надо кричать. Я вовсе не намерен вас резать.
Теперь она вспомнила о своей пышной груди и кодексе женской чести и медленно натянула край одеяла до самого носа.
— Что вам надо?
— Шоколада. — Я мельком оглядел комнату, проверил, закрыта ли дверь, вынул из замочной скважины ключ и сунул его в карман. Затем снова подошел к кровати и сел в кресло напротив. — Простите, что я так бесцеремонно, но моя дверь почему-то оказалась запертой снаружи. А выйти, кроме как через вашу комнату, невозможно… Вы ведь не будете кричать, правда?
— Не буду, — согласилась женщина, глядя то мне в глаза, то на мою руку с пилкой. Я положил пилку на туалетный столик. — Но чего вы сидите? — сердито добавила она. — Идите своей дорогой. Дверь — вот она, ключ у вас в кармане.
— А мне захотелось с вами немного поболтать, раз уж я очутился у вашей постели.
— Вы наглеете.
— Это вам так кажется. Пройдет совсем немного времени, и вы поймете, что я сам жертва одной большой наглости.
— Я хочу вас предупредить, что у нас очень жестокие охранники и злые собаки, — сказала Роза и демонстративно поднесла к глазам книгу.
— Вы зачем-то все время меня пугаете. Я же сказал вам внятно: ничего плохого я не собираюсь с вами делать. Ответьте только на несколько вопросов, и я уйду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70