— Мы с Равцом никогда не выказывали друг другу неприязнь, — честно ответил Реджаковский. — Он был действительно очень опытным человеком в административных вопросах, несмотря на свой молодой возраст. Что ни говори, он умел грамотно вести бумажные дела… Насколько я мог судить. И потом, я действовал исключительно в рамках закона. Устав театра…
— Я не понял, — прервал опрашиваемого Гуров. — Вы же тоже руководитель. А по вашим словам получается, что вы каждый вопрос должны были согласовывать с Равцом. В чем же тогда заключается ваше руководство?
— Ну, как! Вы понимаете, театр — это в первую очередь творчество. А это процесс бесконечный. Актеры — люди с большим воображением и жизненной энергией… По крайней мере, так должно быть. Если процесс творения не регламентировать никак, то в театре начнется, так сказать, анархия. Кто-то должен следить за тем, чтобы актеры вовремя приходили на репетиции, чтобы были равномерно загружены в репертуаре… Я не знаю, вам, наверное, такие тонкости не нужны.
— Нужны, нужны, — отозвался Гуров. — Нам все нужно. Мы вас остановим, если что. Вы ведь уже давали сегодня показания, Геннадий Афанасьевич. Вы сейчас можете точь-в-точь повторить все, как говорили ранее. Можно и добавить что-то, если посчитаете нужным. Мы ведь без протокола. Можно сказать, у нас неофициальная беседа.
— Кстати, а у вас закурить здесь можно? — вклинился в разговор Крячко.
— Да пожалуйста. Курите. Пепельница должна быть где-то там… — Реджаковский показал на прогал между подлокотником дивана со стороны Крячко и торшером. — Не сочтите за труд…
Крячко опустил руку за высокий подлокотник, нащупал на полу пепельницу, взял ее и поставил перед собой на журнальный столик.
— Вы меня простите, молодые люди, но в таком случае я выпью!
Геннадий Афанасьевич встал со своего места, подошел к окну, отодвинул занавеску и взял с подоконника непонятно как оказавшиеся там наполовину початую бутылку водки и блюдце с нарезанными дольками солеными огурцами. Затем подошел к креслу-качалке. Подвинул его так, чтобы, сидя в нем, можно было видеть обоих собеседников. Бутылку Реджаковский поставил на журнальный столик рядом с рюмкой.
— Если вы не против…
Художественный руководитель расстелил плед на сиденье и тяжело опустился в кресло.
— Вы будете? — спросил он сыщиков, устроившись напротив.
— Нет, спасибо, — ответил Гуров и вслед за Крячко тоже прикурил сигарету.
— Скажите, я правильно вас понял? Реально получается, что вы только на бумаге руководили вместе?
— У меня есть Устав, которым я руководствуюсь. По Уставу официальным представителем театра в организациях, государственных органах был Юра.
Реджаковский налил в рюмку водку и отставил бутылку в сторону. Затем опрокинул содержимое рюмки в рот, поморщился, подцепил вилкой кусочек соленого огурца и с удовольствием захрустел им.
— На самом деле, — продолжил он, дожевывая, — я, так сказать, отвечаю за творческий процесс. Ну, вношу свои предложения по новым постановкам, беседую с актерами перед тем как кого-то нового взять в труппу, отсматриваю их работы в других театрах, беседую вживую… Так что, делаю все, что нужно для осуществления творческого процесса.
— А право подписи на документах было только у Равца?
— Да, приказы мог подписывать только Юра. Я, так сказать, только формально ставил свою подпись: «Согласовано».
— А были у вас с Равцом какие-то разногласия? — спросил Крячко.
— Сказать, что не были, будет неправильно. Вам любой подтвердит, что по творческим вопросам мы часто с Юрием Юрьевичем придерживались разного мнения. А в последнее время я вообще не мог понять, что с ним происходит. Я по натуре человек неконфликтный. Не могу я постоять за себя. Тем более что Юра последние несколько месяцев вообще как с цепи сорвался. Любое мое предложение, а особенно касающееся той части, в которой мы с ним были не согласны, он принимал едва ли не как личное оскорбление. Он мне фактически не давал работать последнее время, честно говоря…
— А с чем могло быть связано такое настроение Равца? — уточнил Крячко.
— Понятия не имею. Он меня в свои дела не посвящал. Мы не то чтобы не доверяли друг другу. Скорее, у нас были с ним разные интересы. Я вам честно скажу, эти современные отношения… Когда я был молод, у нас было модно любить красивеньких актрис. Каждый старался дружить с самой талантливой девушкой на курсе. Затем жениться на самой симпатичной актрисе в театре. Самая красивая, естественно, была любовницей начальства… А сейчас я, конечно, не знаю, как у вас там в органах…
— Все нормально у нас, — поспешил заверить Геннадия Афанасьевича Крячко.
— Ну вот… И я тоже жене говорю, как мне с ними общий язык найти, не знаю…
— И все же, в чем же заключались трения между вами? — Гуров докурил сигарету и потянулся к пепельнице, чтобы затушить окурок.
Реджаковский налил еще одну рюмку водки и тут же, не ставя ее на столик, выпил.
— Да он вообще мне работать не давал, если уж быть точным, — продолжил он. — Его только деньги интересовали в последнее время. Я не буду спорить. В театре действительно последнее время водились деньги. Но какого они происхождения, я не знаю. Кто-то из спонсоров ли давал… Или же сами мы зарабатывали. Я не знаю. Но то, что Юра вообще перестал считаться со мной как с художественным руководителем — это факт. Зарубил новую постановку. У него последнее время появились какие-то свои планы. Он старался заработать деньги буквально на всем. Детские спектакли приносят деньги, например, и он стал меня склонять, чтобы мы ставили больше детских спектаклей.
— Скажите, а у вас есть какие-нибудь подозрения — кому могла быть нужна смерть Равца?
— Трудно сказать. Возможно, кому-либо из спонсоров, кому Юра задолжал деньги. Ни для кого не секрет, что последнее время он делал крупные покупки для себя лично. «Мерседес» себе купил опять же.
— Вы упомянули спонсоров. Скажите, а часто вы видели директора с кем-то из них? — Гуров откинулся на спинку дивана и достал из внутреннего кармана пиджака ксерокопии фоторобота.
— Ну конечно! Постоянно! Каждый день практически кто-нибудь да приезжал. Они пили в кабинете у Юры дорогой коньяк за счет театра, конфеты… Это все наши будни. В то время, как мне на тюль он не давал…
— А в лицо знаете тех людей, которые приходили к Равцу? — продолжал допытываться Гуров.
— Знаю, конечно. Многих не только в лицо. Известные люди в городе.
— А портрет вот этого человека вам о чем-нибудь говорит? — Гуров развернул лицевой стороной к художественному руководителю фоторобот разыскиваемого мужчины.
Реджаковский качнул кресло вперед и слегка наклонился над бумагой.
— Ну-ка, ну-ка, дайте-ка. Очень похож на… Да, я знаю этого человека. Очень похож на Лошманова. Этот человек как раз и является одним из спонсоров нашего театра. Лошманов Роман Анатольевич. Он держит гей-клуб на Волоколамском.
— Они с Равцом… в каких отношениях были? — поинтересовался Крячко.
— Вот этого я не знаю, честно говоря… Я не присутствовал при их встречах. Но в театр он достаточно часто приезжал. Они в кабинете сидели, выпивали… Но что между ними было, не знаю. Да, и вот еще что! Равец ему очень большую сумму денег задолжал. Это я знаю точно, потому что в прошлом году эти деньги Равец просил под новогодний проект, который мы так и не осуществили. Роман Анатольевич требовал отчитаться за деньги, говорил, что, мол, если не можешь объяснить, где и на что потратил, тогда верни. А Юра сказал, что, если должен, верну. Но, насколько мне известно, так и не вернул. Интересно… А я ведь если бы не вы, так бы и не вспомнил про Лошманова. А ведь это возможно… Я вам точно говорю! У мужика хватка бульдожья. Несмотря на ориентацию. Этот, если надо, мог и убить. Советую вам: вы с ним свяжитесь…
— Где у него клуб-то, вы говорите? — Крячко извлек из кармана джинсов миниатюрную карту Москвы.
Реджаковский снова подался вперед и жестом попросил Станислава показать ему карту.
— Вот. — Рука Геннадия Афанасьевича слегка дрожала. Он сделал над собой усилие и, присмотревшись, ткнул в крайнюю верхнюю точку на синей ветке метро. — Филевская ветка метро. Клуб расположен в районе Волоколамского шоссе. Лошманов оттуда почти не вылезает. Так что наверняка застанете. А к вечеру и подавно…
Сыщики поблагодарили художественного руководителя за информацию и поспешно направились к выходу.
— Мы с вами, возможно, еще свяжемся, Геннадий Афанасьевич, — сказал Гуров, перешагивая порог квартиры.
— Я всегда либо дома, либо в театре. Милости просим, — сказал Геннадий Афанасьевич, закрывая за следователями дверь.
— Первый пробный шар, и прямо в лузу, — сказал Крячко. Он спускался по ступеням подъезда вслед за Гуровым, едва поспевая за напарником. — Если этот Лошманов имеет отношение к убийству, то наш визит к нему как нельзя кстати. Он еще не успел расслабиться, а тут мы…
— Пока будем считать, что нам повезло. Надо бы проверить по базе данных этого Лошманова, пока мы не ушли далеко. На всякий случай.
— А ты думаешь, что старик настолько глуп, что стал бы вот так в цвет нас разводить?
— Я не знаю. Но проверить не мешало бы.
Крячко достал трубку сотового телефона и стал набирать номер дежурного в управлении. Сыщики тем временем подошли к служебному входу в театр, где Гуров оставил свой автомобиль.
— Занято. Не знаю, Лева, уже рабочий день к концу приближается. Пока мы сделаем запрос, пока там лейтенант пошевелится… Мы уже все сами разузнаем.
— Ну, у кого конец, а у кого и начало рабочего дня. А как он тебе показался? — поинтересовался Гуров, открывая дверцу «Пежо».
— Реджаковский? Старый алкаш. Вряд ли дедок стал бы нас обманывать. А ты что думаешь?
— Не знаю, Стас. Я вроде бы тоже убежден, что он тут ни при чем. Думаю, что старик действительно старался особо не соваться в дела директора…
Гуров завел мотор и стал осторожно выворачивать со стоянки на дорогу.
— Гуров, слушай, а ты это серьезно, насчет гей-клуба? А?
— В смысле?
— Ну, ты хочешь, чтобы мы одни туда сейчас поехали?
— А как ты еще себе представляешь встречу с Лошмановым? Больше, как я понимаю, нам с этим человеком встретиться негде.
— Как же мы туда попадем? Там, насколько мне известно, все очень строго, в смысле членства. Просто так туда не пройдешь.
— Война план покажет! Сориентируемся на местности. Пока сиди и расслабляйся.
— Покурить-то можно?
Крячко нажал на кнопку прикуривателя.
— Уф, ну и денек выдался! Я даже кофе выпить не успел за обедом.
Машина следователей тем временем выехала на ровную дорогу. Трасса была пуста, и Гуров нажал на педаль газа. Автомобиль стал медленно набирать скорость.
Кнопка прикуривателя с громким щелчком вернулась в исходное положение в тот самый момент, когда справа из арочного проема на полном ходу выскочил черный «Лендровер». Гуров заметил его боковым зрением и, утопив в пол педаль акселератора, бросил «Пежо» вперед. Избежать столкновения не удалось, но удар мощной стальной рефрижераторной решетки «Лендровера» пришелся не в переднюю дверцу со стороны пассажира, каким, вероятно, и был изначальный расчет неприятеля, а в заднее крыло. Раздался скрежет металла, и «Пежо» развернуло на проезжей части на девяносто градусов. Гуров резко ударил по тормозам.
— Твою мать! — Крячко завалился на бок, а так и не прикуренная сигарета, соскочив с нижней губы, упала ему под ноги. — Не было печали.
— Кому-то мы не нравимся, Стас. — Гуров скользнул рукой под пиджак и выдернул «штайр».
— Сейчас мы им понравимся еще меньше!
Едва ли не по пояс высунувшись в раскрытое окно, Крячко навел на «Лендровер» табельное оружие и выстрелил несколько раз подряд. Черный, как вороново крыло, внедорожник уже развернулся на проезжей части и, не обращая внимания на застучавшие по металлической обшивке пули, рванул в обратном направлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31