Молостовых, 17, корп. 2, кв. 188, и исчезли вместе со своей матерью Богословской Анной Константиновной 5 ноября 1987 г.
Несмотря на исчезновение в холодное время года, трупы детей были без теплой верхней одежды и обуви.
Как следует из заключения судебно-медицинской экспертизы, смерть обеих девочек наступила от утопления в воде.
11 апреля 1988 года Орехово-Зуевской прокуратурой было возбуждено уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного п. 3 ст. 102 УК РСФСР".
Когда был обнаружен первый труп, следователь по особо важным делам Орехово-Зуевской городской прокуратуры Александр Эдуардович Шмидт первым делом проверил, не заявлял ли кто-нибудь из окрестных жителей об исчезновении ребенка.
Нет, никто не заявлял.
Шмидт стал проверять московские сводки.
Да, он, конечно, принял к сведению информацию о двух пропавших детях и тут же вызвал родственников. Но, надо сказать, что, не окажись в милиции заявления классного руководителя Юли Сопилкиной, не окажись в "отказных" завалах информации о двух исчезнувших девочках, - два детских трупа остались бы неопознанными. И все.
То есть - ничего. Не было бы ничего, и жили бы мы дальше.
Сюжет-то старый и очень незатейливый. Ни от кого не требовалось ни геройства, ни сверхъестественных усилий. Требовалось только, чтобы те, в чьи обязанности это входит, добросовестно выполнили свою работу.
Добросовестно. То есть сделали все возможное, чтобы ответить на прямой в общем-то вопрос: были у Виктора Богословского жена Анна и двое детей, теперь их нет, куда они делись? Он говорит - жена уехала с детьми в Прибалтику. Взять да и проверить. И голова бы потом ни у кого не болела.
И не голова - сердце.
Это будет точнее.
Правильно сказал Шмидт: вся беда в том, что дела об исчезновении расследуются у нас как бы между прочим. В числе других дел. В первом случае никто не бросился на поиски после заявления учительницы, не желавшей закрывать глаза на явную неестественность всего происходящего. Во втором случае, то есть когда дети уже были опознаны, следователь по особо важным делам, столкнувшись с этим особо важным делом, что он мог сделать для того, чтобы убийство детей перестало быть загадкой, для всех нас страшно оскорбительной.
В ряду прочих дел, от которых никто его не освобождал, в том числе, вместе с тем - язык у нас богатый, есть что и как сказать - так вот, наряду со всеми многочисленными делами, которыми следователь наш всегда занимается одновременно, Шмидт не мог не выделить гибель двух детей - хотя бы только в своей собственной душе - в отдельное, не дающее ему покоя дело.
И вот было принято чрезвычайно рискованное решение: о взятии под стражу отца убитых девочек.
Со дня "отъезда в Прибалтику" его жены и детей прошло более полугода. С женой Богословский развелся, отношения были натянутые - отчитываться, куда и к кому поехала, Анна Богословская обязана не была. Вот и не отчиталась. Удивительно было другое: что она не звонила ни матери, ни сестре, ни подругам. Ни письма, ни открытки. Но и это бывает в наше с вами время, когда мы друг другом не особо интересуемся, - и почему, собственно, должны были оказаться в чьем-нибудь почтовом ящике письма от Анны Богословской?
Вот у многих, в том числе и у Шмидта, болела душа: у человека такое горе - и его же арестовали...
Из обвинительного заключения по делу № 18628-88:
"В процессе следствия при допросах в качестве подозреваемого и обвиняемого Богословский В.В. неоднократно показывал, что дети, Юля и Катя, утонули в заливе реки Нерская, после чего он совершил убийство бывшей жены.
(Из свидетельских показаний стало ясно, что после развода, по инициативе Богословского, отношения между супругами внезапно наладились.)
Двадцать третьего апреля 1988 г. при допросе Богословский показал, что около 14 час. 30 мин. 5 ноября 1987 года он вместе с Богословской Анной и детьми Катей и Юлей поехал в поход в район г. Куровское Орехово-Зуевского района, к заливу реки Нерской, по предложению Анны. Прибыв на выбранное им место стоянки, он стал заниматься палаткой и готовить к работе примус, а Анну послал за водой. Вместе с ней пошли и дети. Через несколько минут со стороны залива раздался крик. Подбежав, он увидел, что метрах в 15 от берега на льду стоит Анна, а детей нигде нет. Рядом с ней была полынья, в которой кружилась вода. В полынье он нащупал какую-то одежду, за неё попытался вытащить одну из девочек, но сам провалился под лед, затем вылез из воды. Анна стояла и ничего не предпринимала. Полагая, что она утопила детей, он схватил жену за волосы и стал бить её головой об лед, столкнул в воду, и её затянуло течением. Собрав разбросанные на льду предметы, он на ближайшей электричке поехал домой, в Москву. В последующие несколько дней он вынес из квартиры и сжег все вещи, документы жены и детей, чтобы создать видимость, что они уехали.
При воспроизведении этих своих показаний Богословский показал в заливе реки Нерской место... где утонули его дети и где он утопил жену. Поскольку это место действительно совпало с местом обнаружения трупов Кати и Юли, а место нахождения трупа Анны следствию известно не было, то в связи с показаниями обвиняемого были предприняты тщательные поиски трупа Анны в этом заливе. Поиски результата не дали, и это явилось основанием полагать, что Богословский вводит следствие в заблуждение..."
Надо сказать, что, когда в Московской областной прокуратуре мне рассказывали, как расследовалось это дело, все, как один, непременно упоминали, что Богословский ночью стал требовать Шмидта и кричал, что хочет рассказать ему всю правду. За Шмидтом послали оперативника, тот от счастья в обморок не упал ("я ночью не допрашиваю, почему нельзя подождать до утра..."), но поехал. Действительно, случай неординарный и может украсить биографию любого следователя. Но меня, признаюсь, поразило не это, а другое - событие не событие, не знаю даже, как назвать.
Богословский, вызвав Александра Эдуардовича ночью, выдвинул новую версию - о том, что он убил Анну в другом месте. Когда они после гибели детей приехали в некое подмосковное место и там стали выяснять, как же все это могло случиться, Анна, по словам её бывшего мужа, сказала, что дети ещё будут - не беда. И вот тут-то он её и убил топором, труп закопал, а вещи сжег. Убил за детей.
Сказал, что покажет, где зарыт труп, и 1 мая следственная группа выехала на место, которое должен был указать Богословский.
Ситуация была из ряда вон.
Богословский назвал место, никаким образом не связанное географически с тем, где погибли дети. Вычислить его каким бы то ни было способом, включая отсутствующие у нас компьютеры, не представлялось возможным. Все, за исключением Богословского, шли наугад, шли долго, километра три, все устали, и все впустую. Шмидт, поняв, что Богословский не ищет, а просто, что называется, отдыхает от камеры, прекратил "турпоход". На обратном пути купили молоко и булочки и все разделили между всеми присутствующими. Никто из уставших и осатаневших оперативников не попрекнул Богословского ни намеком. И вот этот-то хлеб и это самое молоко, которое все молча ели-пили на далекой подмосковной станции, вот они потрясли меня - не подберу другого слова.
Я вдруг поняла, что все по-человечески очень хотели, чтобы Богословский оказался человеком, с горя совершившим непоправимое. Никто, в том числе и Шмидт, ломавший над всем голову больше других, - он отвечал за все, - никто не хотел обнаружить убийцу-зверя, всем, отдавали они себе в этом отчет или нет, хотелось надеяться на лучшее. На человеческое. Понимаете?
И тогда я подумала о той странной роли в жизни, которую избрали себе Шмидт и все, кто ищет истину за очень небольшую зарплату.
Как странно, что в то время, когда все у нас набросились на следователей со слезами, ненавистью, проклятьями и - самое мягкое - с обоснованными претензиями, - как странно, что в это же самое время ни у кого не нашлось досуга спросить: а что же все-таки руководит теми, кто тем не менее ищет и находит нелюдей, попирающих людские законы?
Ведь, если вдуматься, следователи принадлежат сегодня к немногочисленной группе людей, принимающих решения и БЕРУЩИХ НА СЕБЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ.
Ответственность, воспетую со всех трибун, попавшую в стихи и пропитавшую новейшую прозу.
Мы не заметили, как жизнь стала жестокой настолько, что вдруг начинаешь радоваться, простите мне это слово, когда узнаешь, что совершенное в некий день и час преступление имеет объяснение. То есть по большей части поступки наши объяснений не имеют.
И вот следователи в условиях неочевидности (специальный термин, как мне кажется, переходящий в разряд социальных терминов) тем не менее настаивают на необходимости жизненной логики, держатся за неё и ею руководствуются.
Это не так просто.
Шмидту трудно было мне объяснить, как он живет.
По тому, как он страдал, излагая подробности преступлений, совершенных Богословским, - долго подыскивал слова, молчал, колебался между нюансами, известными ему одному, - одно, по крайней мере, становилось все более очевидно: все в нем, в нем лично, восставало против того, с чем он столкнулся. И ему было не все равно, отчего так случилось.
И главное - тот пресловутый спорт, азарт погони, о котором нет-нет да расскажут нам авторы детективов, не имел, не имеет ничего общего с исступленным желанием человека восстановить все человеческое в пределах, отведенных ему судьбой событий.
Рассказывая, с чего началась его работа по делу Богословского, Александр Эдуардович не упустил ни одной возможности сказать доброе слово: он нашел какие-то особые слова, теплые и благодарные, вспоминая об учительнице убитой Юли; с безусловным восхищением говорил об оперативниках Степане Федоровиче Асташкине, Владимире Ивановиче Котове и следователе Викторе Васильевиче Камынине - трудное и запутанное начало поисков легло на их плечи, и они сделали все, что от них зависело, а также кое-что сверх того.
Никак не объяснишь служебным рвением за зарплату все, что пришлось пережить Шмидту, когда он понял, что Богословский, уже сидя в следственном изоляторе, совершает ещё одно преступление - против совести.
Четвертого ноября 1987 года Богословский поехал со своей бывшей женой в однодневный турпоход и в лесу, в районе станции Холщевики, зарубил её топором.
Бывшая жена мешала ему. Он влюбился в молодую женщину, а жена с двумя детьми оставалась в их двухкомнатной квартире, так как была там прописана и уходить ей было некуда.
И дети, и бывшая жена никак не вписывались в светлое будущее с новой женой. Где жить и на что, если придется платить алименты на четырехлетнюю Катю (Юля была ребенком от первого брака Анны Богословской)?
Анну он убил и зарыл в лесу 4 ноября, а Катю и Юлю утопил в заливе реки Нерской 5 ноября. И Анну, и детей он повез в турпоходы.
Потом вынес из квартиры и сжег все вещи детей и жены, привел в порядок квартиру, и его невеста уже стала привыкать к своей будущей двухкомнатной квартире. Родным и знакомым было подробно рассказано, когда и на какой машине укатила с любовником в Прибалтику Анна, передавались "разговоры по телефону", которые она якобы вела с покинутым мужем.
А преступление против совести - ещё одно в этой жуткой цепи и последнее из всех возможных?
Богословский настаивал, что убил жену за то, что она утопила детей.
Убитая пятью ударами топора, Анна посмертно была приговорена им к тягчайшему из возможных грехов - материнскому преступлению; Шмидт все вспоминал, как литературно, художественно отработал версию о погибших на глазах жены детях Богословский. Он подбежал к полынье, а там кружится вода с осколками льда, кружится, кружится... Именно эти художественные подробности, одни и те же слезы в одних и тех же местах рассказа, кажется, и навели Шмидта на мысль о том, что все это - ложь, ложь, ложь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Несмотря на исчезновение в холодное время года, трупы детей были без теплой верхней одежды и обуви.
Как следует из заключения судебно-медицинской экспертизы, смерть обеих девочек наступила от утопления в воде.
11 апреля 1988 года Орехово-Зуевской прокуратурой было возбуждено уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного п. 3 ст. 102 УК РСФСР".
Когда был обнаружен первый труп, следователь по особо важным делам Орехово-Зуевской городской прокуратуры Александр Эдуардович Шмидт первым делом проверил, не заявлял ли кто-нибудь из окрестных жителей об исчезновении ребенка.
Нет, никто не заявлял.
Шмидт стал проверять московские сводки.
Да, он, конечно, принял к сведению информацию о двух пропавших детях и тут же вызвал родственников. Но, надо сказать, что, не окажись в милиции заявления классного руководителя Юли Сопилкиной, не окажись в "отказных" завалах информации о двух исчезнувших девочках, - два детских трупа остались бы неопознанными. И все.
То есть - ничего. Не было бы ничего, и жили бы мы дальше.
Сюжет-то старый и очень незатейливый. Ни от кого не требовалось ни геройства, ни сверхъестественных усилий. Требовалось только, чтобы те, в чьи обязанности это входит, добросовестно выполнили свою работу.
Добросовестно. То есть сделали все возможное, чтобы ответить на прямой в общем-то вопрос: были у Виктора Богословского жена Анна и двое детей, теперь их нет, куда они делись? Он говорит - жена уехала с детьми в Прибалтику. Взять да и проверить. И голова бы потом ни у кого не болела.
И не голова - сердце.
Это будет точнее.
Правильно сказал Шмидт: вся беда в том, что дела об исчезновении расследуются у нас как бы между прочим. В числе других дел. В первом случае никто не бросился на поиски после заявления учительницы, не желавшей закрывать глаза на явную неестественность всего происходящего. Во втором случае, то есть когда дети уже были опознаны, следователь по особо важным делам, столкнувшись с этим особо важным делом, что он мог сделать для того, чтобы убийство детей перестало быть загадкой, для всех нас страшно оскорбительной.
В ряду прочих дел, от которых никто его не освобождал, в том числе, вместе с тем - язык у нас богатый, есть что и как сказать - так вот, наряду со всеми многочисленными делами, которыми следователь наш всегда занимается одновременно, Шмидт не мог не выделить гибель двух детей - хотя бы только в своей собственной душе - в отдельное, не дающее ему покоя дело.
И вот было принято чрезвычайно рискованное решение: о взятии под стражу отца убитых девочек.
Со дня "отъезда в Прибалтику" его жены и детей прошло более полугода. С женой Богословский развелся, отношения были натянутые - отчитываться, куда и к кому поехала, Анна Богословская обязана не была. Вот и не отчиталась. Удивительно было другое: что она не звонила ни матери, ни сестре, ни подругам. Ни письма, ни открытки. Но и это бывает в наше с вами время, когда мы друг другом не особо интересуемся, - и почему, собственно, должны были оказаться в чьем-нибудь почтовом ящике письма от Анны Богословской?
Вот у многих, в том числе и у Шмидта, болела душа: у человека такое горе - и его же арестовали...
Из обвинительного заключения по делу № 18628-88:
"В процессе следствия при допросах в качестве подозреваемого и обвиняемого Богословский В.В. неоднократно показывал, что дети, Юля и Катя, утонули в заливе реки Нерская, после чего он совершил убийство бывшей жены.
(Из свидетельских показаний стало ясно, что после развода, по инициативе Богословского, отношения между супругами внезапно наладились.)
Двадцать третьего апреля 1988 г. при допросе Богословский показал, что около 14 час. 30 мин. 5 ноября 1987 года он вместе с Богословской Анной и детьми Катей и Юлей поехал в поход в район г. Куровское Орехово-Зуевского района, к заливу реки Нерской, по предложению Анны. Прибыв на выбранное им место стоянки, он стал заниматься палаткой и готовить к работе примус, а Анну послал за водой. Вместе с ней пошли и дети. Через несколько минут со стороны залива раздался крик. Подбежав, он увидел, что метрах в 15 от берега на льду стоит Анна, а детей нигде нет. Рядом с ней была полынья, в которой кружилась вода. В полынье он нащупал какую-то одежду, за неё попытался вытащить одну из девочек, но сам провалился под лед, затем вылез из воды. Анна стояла и ничего не предпринимала. Полагая, что она утопила детей, он схватил жену за волосы и стал бить её головой об лед, столкнул в воду, и её затянуло течением. Собрав разбросанные на льду предметы, он на ближайшей электричке поехал домой, в Москву. В последующие несколько дней он вынес из квартиры и сжег все вещи, документы жены и детей, чтобы создать видимость, что они уехали.
При воспроизведении этих своих показаний Богословский показал в заливе реки Нерской место... где утонули его дети и где он утопил жену. Поскольку это место действительно совпало с местом обнаружения трупов Кати и Юли, а место нахождения трупа Анны следствию известно не было, то в связи с показаниями обвиняемого были предприняты тщательные поиски трупа Анны в этом заливе. Поиски результата не дали, и это явилось основанием полагать, что Богословский вводит следствие в заблуждение..."
Надо сказать, что, когда в Московской областной прокуратуре мне рассказывали, как расследовалось это дело, все, как один, непременно упоминали, что Богословский ночью стал требовать Шмидта и кричал, что хочет рассказать ему всю правду. За Шмидтом послали оперативника, тот от счастья в обморок не упал ("я ночью не допрашиваю, почему нельзя подождать до утра..."), но поехал. Действительно, случай неординарный и может украсить биографию любого следователя. Но меня, признаюсь, поразило не это, а другое - событие не событие, не знаю даже, как назвать.
Богословский, вызвав Александра Эдуардовича ночью, выдвинул новую версию - о том, что он убил Анну в другом месте. Когда они после гибели детей приехали в некое подмосковное место и там стали выяснять, как же все это могло случиться, Анна, по словам её бывшего мужа, сказала, что дети ещё будут - не беда. И вот тут-то он её и убил топором, труп закопал, а вещи сжег. Убил за детей.
Сказал, что покажет, где зарыт труп, и 1 мая следственная группа выехала на место, которое должен был указать Богословский.
Ситуация была из ряда вон.
Богословский назвал место, никаким образом не связанное географически с тем, где погибли дети. Вычислить его каким бы то ни было способом, включая отсутствующие у нас компьютеры, не представлялось возможным. Все, за исключением Богословского, шли наугад, шли долго, километра три, все устали, и все впустую. Шмидт, поняв, что Богословский не ищет, а просто, что называется, отдыхает от камеры, прекратил "турпоход". На обратном пути купили молоко и булочки и все разделили между всеми присутствующими. Никто из уставших и осатаневших оперативников не попрекнул Богословского ни намеком. И вот этот-то хлеб и это самое молоко, которое все молча ели-пили на далекой подмосковной станции, вот они потрясли меня - не подберу другого слова.
Я вдруг поняла, что все по-человечески очень хотели, чтобы Богословский оказался человеком, с горя совершившим непоправимое. Никто, в том числе и Шмидт, ломавший над всем голову больше других, - он отвечал за все, - никто не хотел обнаружить убийцу-зверя, всем, отдавали они себе в этом отчет или нет, хотелось надеяться на лучшее. На человеческое. Понимаете?
И тогда я подумала о той странной роли в жизни, которую избрали себе Шмидт и все, кто ищет истину за очень небольшую зарплату.
Как странно, что в то время, когда все у нас набросились на следователей со слезами, ненавистью, проклятьями и - самое мягкое - с обоснованными претензиями, - как странно, что в это же самое время ни у кого не нашлось досуга спросить: а что же все-таки руководит теми, кто тем не менее ищет и находит нелюдей, попирающих людские законы?
Ведь, если вдуматься, следователи принадлежат сегодня к немногочисленной группе людей, принимающих решения и БЕРУЩИХ НА СЕБЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ.
Ответственность, воспетую со всех трибун, попавшую в стихи и пропитавшую новейшую прозу.
Мы не заметили, как жизнь стала жестокой настолько, что вдруг начинаешь радоваться, простите мне это слово, когда узнаешь, что совершенное в некий день и час преступление имеет объяснение. То есть по большей части поступки наши объяснений не имеют.
И вот следователи в условиях неочевидности (специальный термин, как мне кажется, переходящий в разряд социальных терминов) тем не менее настаивают на необходимости жизненной логики, держатся за неё и ею руководствуются.
Это не так просто.
Шмидту трудно было мне объяснить, как он живет.
По тому, как он страдал, излагая подробности преступлений, совершенных Богословским, - долго подыскивал слова, молчал, колебался между нюансами, известными ему одному, - одно, по крайней мере, становилось все более очевидно: все в нем, в нем лично, восставало против того, с чем он столкнулся. И ему было не все равно, отчего так случилось.
И главное - тот пресловутый спорт, азарт погони, о котором нет-нет да расскажут нам авторы детективов, не имел, не имеет ничего общего с исступленным желанием человека восстановить все человеческое в пределах, отведенных ему судьбой событий.
Рассказывая, с чего началась его работа по делу Богословского, Александр Эдуардович не упустил ни одной возможности сказать доброе слово: он нашел какие-то особые слова, теплые и благодарные, вспоминая об учительнице убитой Юли; с безусловным восхищением говорил об оперативниках Степане Федоровиче Асташкине, Владимире Ивановиче Котове и следователе Викторе Васильевиче Камынине - трудное и запутанное начало поисков легло на их плечи, и они сделали все, что от них зависело, а также кое-что сверх того.
Никак не объяснишь служебным рвением за зарплату все, что пришлось пережить Шмидту, когда он понял, что Богословский, уже сидя в следственном изоляторе, совершает ещё одно преступление - против совести.
Четвертого ноября 1987 года Богословский поехал со своей бывшей женой в однодневный турпоход и в лесу, в районе станции Холщевики, зарубил её топором.
Бывшая жена мешала ему. Он влюбился в молодую женщину, а жена с двумя детьми оставалась в их двухкомнатной квартире, так как была там прописана и уходить ей было некуда.
И дети, и бывшая жена никак не вписывались в светлое будущее с новой женой. Где жить и на что, если придется платить алименты на четырехлетнюю Катю (Юля была ребенком от первого брака Анны Богословской)?
Анну он убил и зарыл в лесу 4 ноября, а Катю и Юлю утопил в заливе реки Нерской 5 ноября. И Анну, и детей он повез в турпоходы.
Потом вынес из квартиры и сжег все вещи детей и жены, привел в порядок квартиру, и его невеста уже стала привыкать к своей будущей двухкомнатной квартире. Родным и знакомым было подробно рассказано, когда и на какой машине укатила с любовником в Прибалтику Анна, передавались "разговоры по телефону", которые она якобы вела с покинутым мужем.
А преступление против совести - ещё одно в этой жуткой цепи и последнее из всех возможных?
Богословский настаивал, что убил жену за то, что она утопила детей.
Убитая пятью ударами топора, Анна посмертно была приговорена им к тягчайшему из возможных грехов - материнскому преступлению; Шмидт все вспоминал, как литературно, художественно отработал версию о погибших на глазах жены детях Богословский. Он подбежал к полынье, а там кружится вода с осколками льда, кружится, кружится... Именно эти художественные подробности, одни и те же слезы в одних и тех же местах рассказа, кажется, и навели Шмидта на мысль о том, что все это - ложь, ложь, ложь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89