- Поступил. И кандидатскую диссертацию защитил. Женился.
- Сколько же Коля у вас жил?
- Год, я думаю. Мы очень дружим.
- Светлана Михайловна, а вы что, в самом деле считаете, что человека, который убил ребенка, чтобы удовлетворить свою похоть, - что такую "биологическую массу" тоже можно очеловечить?
- Нет, потому что он ненормальный. Это не значит, что невменяемый. Но он ненормальный - в моем понимании. А с ненормальными людьми сделать практически ничего нельзя.
- Светлана Михайловна, много писем вы получали?
- Я получала до 80 писем в день. Иногда писали: Москва, адвокату Буниной - и такие доходили. Их разбирал мой старенький папа, раскладывал на кучки: кому-то надо отправить папиросы, кому-то книжки, а кому-то ответить.
- А как вообще родители относились к вашему "хобби"?
- Очень поддерживали. И когда на лето снимали дачу, квартиру они оставляли только на моих "клиентов" - чтобы охраняли от воров.
- Кстати, о воровстве. Можно ли полностью избавить человека от этого недуга? Есть такое понятие: динамический стереотип...
- У нас очень долго жил человек, назовем его Сашей. Он боялся выходить на улицу, потому что боялся своровать.
- А когда выходил?
- Воровал. Едет в трамвае, приходит домой, вытаскивает из кармана деньги и начинает: она сама виновата, сумку подставила... Муж стал водить его с собой в театр, за кулисы, чтобы он увлекся и забыл о своем любимом "деле". Один раз они возвращаются домой, он сам не свой: да что ж это такое, бросают вещи где ни попадя, вот пиджак бросили на стул, а в нем деньги. Муж в ужасе спрашивает: какой пиджак? Саша описал. Тогда Леня бросился к телефону, набрал номер и говорит: "Ростислав Янович, у нас с вами похожие пиджаки, извините ради бога, я у вас из кармана деньги забрал - думал, мои". Оказалось, это был пиджак Плятта. Он год просидел у меня в коммуналке, потому что я никуда не могла его устроить, и прописки у него не было. Правда, вскоре у меня наладились отношения с министром МВД Щелоковым. И я понимала, что в случае чего он меня спасет.
- Батюшки мои, какие отношения со Щелоковым?
- Ужасно смешной случай. А начинать надо издалека. Был такой поэт Митрейкин, про которого когда-то Маяковский писал "кудреватые митрейки" или что-то в этом роде. У него остался сын по имени Вольт. И Вольт Митрейкин организовал в какой-то московской школе группу по защите Конституции. Им нужно было печатать прокламации, они украли пишущую машинку - короче говоря, их арестовали и всем дали по 25 лет. И когда умер Сталин и началась реабилитация, ко мне домой пришли два человека, которые сидели с Вольтом. Они пришли просить, чтобы я помогла Вольту. И первое, что я сделала, это нашла ему "заочницу". Тамара жила в Пушкино, и она начала писать ему письма. А я начала хлопотать о снятии статьи по краже машинки, потому что 59-ю статью сняли сразу. И вот мы с этими двумя Арнольдами, так звали его друзей, и одной Тамарой довольно быстро преуспели в деле защиты Вольта, и он приехал. В московской прописке ему отказали сразу, потом отказали в областной, мы стали его прятать. Жил он у Тамары. А в это время уже появился на горизонте Ахто Леви, который написал про свои тюремные злоключения знаменитую книжку "Записки серого волка". Он занимался организацией статьи в "Литературной газете" о том, что преступность растет, потому что людей, которые возвращаются из мест лишения свободы, не прописывают дома и им некуда деться. И я принимала участие в подготовке этой статьи. Ну вот, звонит мне Леви и говорит: приезжайте, надо поговорить насчет статьи, я ему отвечаю, что мне не до этого, у меня Вольт Митрейкин не прописан, и неровен час его схватят, и будут неприятности. Да и что толку вам рассказывать об этом, вы же мне не поможете. И он мне отвечает: кто знает, я завтра буду у Щелокова. А я Щелокова тогда не знала и в сердцах говорю: ваш Щелоков говно и меценат.
На другой день дежурю в консультации и вдруг звонок: Леви. И он кричит в трубку: Махаловна (у него акцент был такой), Щелоков очень смеялся. Я спрашиваю - почему? А я, говорит, про говно ему не сказал, а про мецената сказал. Так он ходуном ходил от смеха и распорядился твоего Вольта прописать. Наверное, его уже прописали. И вечером мне звонит Тамара и рассказывает. Приехали за Вольтом из местной милиции, а она его запихала в шкаф и говорит: он уехал прописываться в Рязанскую область. А милиционеры в один голос: а что же делать, срочный приказ Щелокова, давай хоть паспорт. И тогда она достала Вольта из шкафа, его посадили на мотоцикл и покатили срочно ставить на воинский учет, без чего нельзя было прописать. И выяснилось, что у дамы из военкомата, которая должна была сделать соответствующую запись, сын женился. Милиция поехала на эту свадьбу, несчастную женщину посадили на тот же мотоцикл и привезли в военкомат. Одним словом, в тот же день Вольт был прописан. А потом они с Тамарой уехали в Прибалтику. Вольт писал детские стихи и присылал мне свои книжки.
- Вот вы все время говорите: "когда я начала ездить в лагеря, в колонии"... А почему, собственно, вы начали туда ездить?
- Еще девчонкой, едва кончив институт, я вела какое-то дело в военном трибунале, и там был военный прокурор Гурген Иванович Агаджанян. Он все время ездил по колониям в порядке ревизии, не знаю, как это правильно назвать. И он стал брать меня с собой. И вот тогда я увидела, что такое колония, и поняла, что это школа преступности. Но когда мы ездили с Гургеном Ивановичем, я могла только поздороваться с людьми. А мне нужно было приезжать в колонию и иметь контакт с глазу на глаз. И я стала ездить как журналист из журнала "К новой жизни". В одной колонии меня по ошибке чуть не прикончили. Это была колония особого режима. Случилось так, что начальник колонии был в отъезде и какой-то капитан пустил меня в его кабинет, я там сидела и принимала людей - каждый приходил со своей жалобой, с приговором, хотя они не знали, что я адвокат. К окошку кабинета подошел один осужденный, разбил окно и в дырку бросил железную банку, набитую льдом. Он считал, что бросил эту банку в начальника, а попал мне в голову.
- Как вы считаете, у нас в стране есть правосудие?
- Думаю, нет. За полвека работы адвокатом мне довелось встретить только отдельных представителей истинного правосудия, а правосудия, как такового, у нас в стране нет. И быть не может, потому что оно несовместимо с пытками, а сейчас это главный инструмент, при помощи которого добываются доказательства на следствии. Если вы можете "доказать" только при помощи издевательства - значит, вы ничтожество. Был такой следователь по особо важным делам при прокуроре республики Леонид Мариупольский. Он был не самый добрый человек на земле и, может быть, многие вспоминают его со страхом, но если человек не признавал себя виновным, он сначала искал доказательства, а потом уже предъявлял их обвиняемому и допрашивал его. Если человек не признается - это его личное дело. Но личное дело следователя либо доказать его вину, либо отпустить.
Я перестала чувствовать уважение к стране, в которой живу всю жизнь, из-за того, что милиция занимается самым легким делом на свете: избивает и истязает людей, которые им ответить не могут. В показания, добытые таким путем, я не верю. У меня был подзащитный Леонов, который ничего не скрывал, которого взяли с поличным и которого руоповцы просто так жарили включенным утюгом. Мне было плохо, когда я его увидела в милиции, я вызвала "скорую помощь": на лбу, на животе и на половых органах были следы раскаленного утюга. И после всех жалоб я получила ответ: вина оперативных работников не подтверждена, так как он мог получить эти ожоги в какой-нибудь бане. Это вошло в плоть и кровь. Так же, как вошло в плоть и кровь снимать золотые украшения и часы и не вписывать их в протокол. Знаете, все арестованные, как один, ходят без копейки денег, их арестовывают на улице, и у них ни у кого в кармане рубля нет, потому что в протоколах обыска указывают копейки. А куда деваются эти деньги, что, все наши бандиты ходят без денег?
- Светлана Михайловна, вы же знаете, какой на это ответ: милиции мало платят.
- Всем мало платят! Рабочие на заводе месяцами зарплату не получают, пенсионеры на копейки живут и никого утюгами не жарят! Пытки стали почерком российского правосудия. Ведь уже стали открыто говорить (я сама слышала по телевидению), что пытки - единственный способ раскрыть преступление. Так вы тогда распишитесь в том, что вы не юристы. Вы другого просто не умеете, и вы - никто. В свое время, когда Хрущев придумал смертную казнь за валютные операции, нас выкинули из мирового юридического сообщества, а сейчас мы опять в него вошли. Но мы не вошли, а влезли, нам дверь не открывали. Вот вы меня как-то спросили, считаю ли я правильной отмену смертной казни. Да! Потому что наша страна - это страна, в которой могут признаться в том, чего не совершали.
Если уж говорить о доказанности, я вспоминаю историю, которая произошла с Мариупольским. Знаете, этот человек был женат на следствии. Он мало читал и его интересовала только работа. Так вот. К нему попало дело, которое принято называть "висяком". Десять лет назад в Ленинграде кого-то убили, и вот в Москву доставили подозреваемого по этому делу, которого только что поймали, и Мариупольский по этому делу работал. Подозреваемый ни в чем не признавался, и доказательств по делу не было. И хоть завтра его отпускай. Мариупольский не любил сдавать оружие, когда приходил в тюрьму, потому что была очередь сдавать и получать. Так вот, он с оружием прошел в Бутырскую тюрьму, и привели подозреваемого. Он его допрашивал, хотя про него это трудно даже сказать, - он разговаривал. И ему стало дурно, потому что он был сердечник. Он потерял сознание. Арестованный нажал кнопку, вызвали врача, врач сделал укол и сказал, что в таком состоянии работать не надо, а надо ехать домой. И вдруг подследственный ему говорит: "Леонид Абрамович, не надо сейчас уезжать, я сейчас настроился вам рассказать, как я убивал этого человека". И Мариупольский выгнал врача, конвой, и тот ему сказал: "Возьмите свой пистолет. Он выпал у вас, когда вы потеряли сознание. У вас, я знаю, могли быть неприятности. А рассказывать вам я ничего не буду". В конце концов Мариупольский доказал его вину. Дело слушал Верховный суд, и Мариупольский ездил туда, страшно переживал, рассказал эту историю и говорил о том, что этот человек совершил преступление много лет назад и раз он мог так поступить, вернуть пистолет, значит, у него уже очищенная душа. Я с ним очень подружилась. И однажды он мне сделал уникальный подарок...
- Вы же говорите, что он был абсолютный бессребреник...
- Да, абсолютный. А подарок был потрясающий. Это был воскресный день, я стираю, на голове бигуди, звонит телефон. Мариупольский мне говорит: "Светлана Михайловна, срочно приходите играть в преферанс", - и короткие гудки. Я решила, что случилась какая-то беда и о ней нельзя говорить по телефону. Как полоумная, все бросаю, и приезжаю у Мариупольскому. Он и ещё двое незнакомых мне пожилых мужчин играют в преферанс. Часа через два я пошла на кухню кофе сварить. А Мариупольский мне там шепнул, что справа от меня сидит Рудольф Абель, с которым я мечтала познакомиться. У меня задрожали руки. Я наизусть выучила двухтомник Джона Донована, адвоката Абеля. Посреди ночи Абель сказал, что он едет домой и подвезет меня. Воспоминание на всю жизнь.
- Раз уж мы с вами заговорили о замечательных людях, расскажите об Окуджаве.
- Помню, в Политехническом был вечер Жени Евтушенко. Завтра его "Бабий Яр" должен был выйти в "Известиях", а сегодня он не имел права читать его, но он прочел. У нас с Буниным билетов на этот вечер не было, и нас провели куда-то... черт его знает, вроде оркестровой ямы. И там оказался и Окуджава, тоже без билета. Мы ещё не были с ним знакомы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89