- Почему?
Тулаев спросил то, что как раз и требовалось. Начальники любят, когда проявляются явные признаки того, что подчиненные глупее их.
- Миусу отказано в помиловании.
- Так уже ведь был отказ? - попытался вспомнить разговор с заместителем начальника тюрьмы Тулаев.
- Тогда был отказ от Верховного Суда. Сейчас - от президента... Все. Выше уровня уже нет.
- Зак знает об этом?
- Не сомневаюсь. Наверняка он знает и другое: теперь приговор могут привести в исполнение в любую минуту. Я сердцем чувствую, что они готовы пойти на любой теракт, чтобы спасти... Зак - горячо любимого братца, эта девица - любовника...
Под Тулаевым стал горячим стул.
- Неужели они решатся на теракт? - не поверил он.
- Решатся, - жестко ответил Межинский. - Неужели ты забыл, с чего все начиналось? С того, что Миус угрожал в адрес президента! Это были не шуточки. Я боюсь, что замысел чудовищнее, чем мы предполагаем. Если честно, я даже в идею с атомными лодками не верю. Да, не верю... Но проверить хочу!.. Знаешь, как звали Зака в военном училище, когда он был курсантом?.. Мюнхгаузен!.. Он всех поражал своей необузданной фантазией. Если бы не болезнь, он бы многого достиг. Активные люди всегда многого достигают...
Потом последовала загадочная фраза о "вечере", и они расстались.
Тулаев так долго думал, не стреляя, что его удивило молчание соседа слева. А им вновь оказался все тот же говорливый капитан, с которым они вместе когда-то испытывали новую модель пистолета "Гюрза". Тулаев повернулся к нему и увидел, что капитан, плотно прильнув к окуляру оптики, сладко спит. Приподнявшись над огневым рубежом, Тулаев рассмотрел других стрелков. Судя по всему, они выцеливали по последнему патрону. А сосед слева, скорее всего, уже всадил все свои пули в мишень и теперь, наслаждаясь паузой, сладко спал.
Опустив голову, Тулаев снова посмотрел на него и вспомнил, как тщательно их учили, не меняя выжидательной позы-лежки снайпера, ходить в туалет и по-маленькому, и по-большому. Но спать за "оптикой" не учили. Хотя лежа это делать было гораздо легче, чем ходить в тулает и по-маленькому, и по-большому.
Щека соседа побелела, упираясь в ствольную коробку, а обод оптического прицела прилип ко лбу, как будто на нем там появился третий глаз. У Тулаева возникло странное ощущение, что сосед отдаляется от него. Нет, он лежал все там же и никуда не двигался, но чувство плавного полета осталось. Или это Тулаев отдалялся от себя прежнего, тоже сонного и тоже не знающего, что существует мир наждаков и заков, миусов-фугасов и цыпленков?
Положив "винторез" на плащ-палатку, он сел и встряхнул головой. Наваждение исчезло. Сосед слева уже никуда не уплывал. Но ощущение движения осталось. Рядом с Тулаевым действительно спало его недавнее прошлое. А настоящее там, вдали, упрямо тащило заложника по фанерной мишени. Тащило, несмотря на две дырки в плече, от которых - хоть их и оценивали четверками, - бросил бы свою жертву любой здоровяк. Даже такой буйволино мощный, как Цыпленок.
Что-то новое, страшное, разбудило Тулаева, и он шагнул в него.
Игра в войнушку издалека превратилась в сражение, которое шло
совсем рядом, в опасной близости от тебя. Он впервые так плотно
увидел эту опасность. И будто впервые узнал, что есть
исключительная мера наказания.
Но почему впервые? Неужели до этого он не знал, что каждый живущий на земле обречен? Что исключительная мера наказания оглашается при первом крике младенца? Знал, конечно же, знал! Но думать об этом не хотел. Если долго об этом думать, то тогда еще додумаешься до того, что и сама жизнь исключительная мера наказания.
Пятерней Тулаев провел по мокрому лицу. Странно, но даже в наступившей спасительной прохладе ему стало нестерпимо жарко. Нет, жизнь - не исключительная мера наказания. Только дьявол может внушить такую мысль. Жизнь - это не только горе, но и счастье. Просто горе запоминается сильнее, чем счастье. Вот люди и горюют над жизнью. А она дана для другого, для совсем другого...
- Закончить стрельбу! - объявил подполковник после трех
легких хлопков справа. - А ты почему не стрелял? - шагнул он к Тулаеву.
- Расхотелось, - вздохнул он.
- Я почему-то думаю, Саша, что ты уже к нам не вернешься.
- С чего ты взял?
- Не знаю. Просто чувствую - и все.
У подполковника были бездонные глаза. Такими глазами можно увидеть то, что Тулаев еще неспособен разглядеть. Но в них можно и утонуть. Тулаев с облегчением отвел взгляд, посмотрел на ровную шеренгу мишеней и только сейчас заметил, что его мишень отличается по цвету от остальных.
48
Тулаев вышел из автобуса на остановку раньше. Он так устал на стрельбище от солнца, что идти под его тяжелыми, давящими на плечи лучами еще двести метров через двор казалось пыткой. А от этой остановки можно было добраться до подъезда по сухим полосам теней вдоль домов. Метров на триста дальше, но зато прохладнее.
К тому же Тулаеву до сих пор мешал взгляд подполковника. Он упрямо стоял перед глазами и на что-то намекал. Хотелось побыстрее забыть его. В автобусе это не получилось. Тулаев выпрыгнул на тротуар у остановки, густо усыпанный окурками, нырнул в тень у девятиэтажки, но облегчения не почувствовал. Наверное, только провальный черный сон или двести граммов водки могли спасти от мистического взгляда подполковника.
Навстречу Тулаеву, тоже точно по серой полосе тени зигзагами шел кот. У него был вид бездомного бродяги: узкое, вывалянное в грязи и песке, тельце, голова, наполовину закрытая черной тряпкой.
- М-мяу-у, - сказал он что-то свое, кошачье.
"Валерьянки накушался," - посочувствовал ему Тулаев. А кот шел, упрямо выписывая пьяный слалом. Размерами он смахивал на Прошку, но Прошка никогда не мяукал.
А кот, еле переставляя качающиеся, слабые лапки, добрел до Тулаева и под странный звук, похожий и на стон, и на всхлип, и на мяуканье сразу, упал метрах в трех от него. У кота на левой, не укрытой черным стороне головы белело овальное пятно. Точно такое, как у Прошки.
Тулаев нагнулся над пропыленным серым комком и только тогда заметил, что нет на его голове никакой тряпки. Черной маской лежал на выбитом глазу, лбу и ухе плотный сгусток запекшейся крови.
- Про-о-ошка! - не сдержался, узнав своего кота, Тулаев. - Ты чего?.. Ты откуда?.. Где ты так?..
Зеленой мутной каплей высветился приоткрывшийся левый глазик. Передние лапки Прошки попытались поднять узкое тельце с асфальта, но так и не смогли.
Дрожащими руками Тулаев сгреб кота, начал стряхивать с него пыль.
В левую ладонь слабыми толчками тыкалось сердечко. Оно пыталось рассказать хозяину то, что не мог рассказать Прошка.
- Ты чего, родной? Ты чего? - никак не мог успокоиться Тулаев.
Он сел на корточки, приютил неподвижного Прошку на колени и вырвал из кармана телефон сотовой связи. Крышечку рванул так, что она чуть не оторвалась.
- На связи, - глухо, сквозь шум работающего двигателя, ответил Межинский.
- Виктор Иванович, это я - Тулаев. Извините, но я не смогу сегодня вечером быть у вас...
- Почему?
- Что-то произошло.
- С тобой?
- Нет, не со мной... Ко мне только что пришел мой кот...
- Кто?!
- Кот. Прошка. Его так зовут - Прошка. Это мой кот. Он весь избит. Он прошел метров... метров четыреста от подъезда... Понимаете, я закрыл Прошку дома, в пустой квартире...
- А он не мог сорваться с балкона?
- Я закрыл все форточки, чтобы не шел в квартиру горячий воздух.
Я все дни жары так делал...
В трубке стало слышно, как скрипнули тормоза. Под стук сердца Тулаев услышал гул мощного, похожего на шум водопада автомобильного потока. Начальник ехал куда-то по делам. Может быть, даже к президенту. А он тут со своим котом... Все-таки кот и президент - не одно и то же...
- Вы извините, - уловив, что начальник совсем не рад их разговору, решил закончить его Тулаев. - Но я просто вот... ну, хотел предупредить, что не смогу, скорее всего, вечером... Не успею... Пока домой с котом...
Он никогда не чувствовал себя таким растерявшимся. Левая ладонь лежала на спине Прошки и, ловя каждый робкий удар его сердечка, нервно подрагивала, как будто сама стала отдельным от Тулаева живым существом и сейчас больше всего боялась, что только что замеченный, только что пойманный удар сердца окажется последним.
- Я... я...
- В пустой квартире? - задумчиво повторил Межинский. - Неужели они узнали твой адрес?
В горле у Тулаева стало горько. Все та же тайна, одна и та же тайна упорно не отпускала его от себя. Неужели ему суждено вечно носить ее в себе? Он вздохнул и уж собрался рассказать начальнику о романе с Ларисой, но Межинский опередил его:
- Значит, так, от того места, где ты находишься, - ни шагу! Сейчас вышлю на твою квартиру группу захвата. Жди на связи.
49
В камине сочно потрескивали дрова.
Невидящими глазами Зак смотрел на огонь и упрямо молчал. От него
ждали ответа, а он все молчал и молчал. И это все больше смахивало
на пренебрежение к тому, кто задал ему вопрос. Наверное, самое
трудное в жизни - это давать ответы. Почти ни у кого это не
получается. Даже у тех, кому кажется, что получается.
Зак плотнее запахнул на груди халат, под которым бузуспешно пытался согреть грудь исландский свитер двойной вязки, и вместо ответа все-таки спросил:
- Как он себя чувствует?
- Попка талдычит, что немного оклемался...
- Не попка, а младший инспектор, - не оборачиваясь, поправил собеседника Зак.
Он не любил его. У собеседника были слишком здоровое, с бабьим румянцем на щеках лицо и насмешливый взгляд. Если бы не знал, что он сидел год вместе с Наждаком, никогда бы не подумал, что у этого Боксера - а именно такая прилепилась к нему в зоне кликуха - за спиной есть срок. У зэков таких лиц не бывает. Они все тронуты каким-то серо-землистым налетом.
Когда готовили нападение на инкассатора, Наждак уговаривал Зака взять Боксера четвертым в группу. Зак не согласился. Четвертым и так был водитель. Он и водителю - как оказалось, не зря - не доверял, несмотря на уверения Наждака. А тут еще один лишний в группе. У всех существовали четко расписанные роли, и Боксер со своими габаритами не вписывался в группу. И вообще, что бы они делали с ним потом, когда пришлось лезть в трубу коллектора?
Боксер бы точно застрял затычкой на радость оперативникам.
Зак вспомнил, как из того клятого подвала, оказавшегося
вшивой мебельной фабричкой, Наждак ныл по рации, что им кранты, вспомнил, как он посоветовал им найти выход в коллектор, а когда услышал, что всхлипы сменились на чуть более уверенный тон, рассказал, как сделать инсценировку с магнитофоном. А чтобы она получилась, ему пришлось разжалобить оцепление возле жилого дома, изобразив из себя умирающего от болезни инвалида, скользнуть в подъезд, подняться на лифте и включить на техническом этаже вентилятор вытяжки на полную мощность.
Мысли о прошлом сделали настоящее чуть светлее. Нет, не зря он когда-то заканчивал общевойсковое училище, а потом служил в разведвзводе спецназа в Западной группе войск, дислоцированной в Германии. Тогда еще с западными немцами готовились воевать, и их кое-чему научили. А может, и зря научили. Все бы закончилось еще тогда, в подвале, и не требовалось бы сейчас напрягаться, хотя напрягаться, что-то выдумывать, как-то выкручиваться Зак любил больше всего в жизни. Это напоминало шахматную партию, когда в совершенно проигрышной позиции находился один вроде бы тихий ход, который неожиданно приводил к разгрому противника.
Кашель оборвал мысли Зака. Брошенный им вперед, он еле задержался на краю кресла, а жесткие, злые удари изнутри все рвали и рвали его, как будто что-то страшное, живущее в нем пыталось вывернуть Зака наизнанку.
- На, Савельич! - выплыла сбоку красивая женская рука с флаконом.
Неимоверным усилием задержав кашель в горле, Зак послушно открыл рот. Три резких струи аэрозоля ударили по языку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64