- Вы же родом из Ташкента? - спросил Тулаев.
- Ну и что? - глухо ответил Миус.
Голос у него оказался совсем не геройский. Как будто в ту минуту, когда ему при зачатии по описи выдавали все нужное для жизни, про голос забыли и потом сунули первый попавшийся. Может, он и молчал потому, что знал свой главный недостаток.
- Я бывал как-то в Ташкенте, - похвастался Тулаев. - Шикарный город. Правда, сейчас, говорят, поизносился. И победнел.
- Вы кто? - первой черточкой сомнения легла по лбу Миуса морщинка.
- Я? - Тулаев достал и положил на полочку перед отверстием блокнот. Я - журналист. Удостоверение показать?
- Не надо. Я таких ксив мог десяток за день сменить. Меня и без ксивы боялись.
- А меня не нужно бояться.
- Про меня писать будете?
Морщинка прилипшей соломинкой лежала на лбу Миуса. В маленьких глазках что-то плескалось, но они были все-таки настолько маленькими, что ничего не разобрать.
- Да, статью, - согласился Тулаев. - Европа требует от нас отмены смертной казни. Иначе даже из Совета Европы выгонят. Вот... И я хочу на живых примерах доказать необходимость отмены смертной казни и замены ее пожизненным заключением...
- А это не одно и то же? - прервал его Миус.
- Нет, я думаю, не одно и то же, - сразу ответил Тулаев. - Все-таки жизнь - это жизнь, а смерть - это смерть.
- Смотря какая жизнь.
Полоса жила на лбу странной меткой. За ней скрывалось ожидание. Казалось, когда она исчезнет, что-то произойдет.
- Извините, что я вторгаюсь в вашу личную жизнь, - по-журналистски завис капиллярной ручкой над страницей блокнота Тулаев, - но я хотел бы знать кое-какие детали. За что вас первый раз посадили?
- В "Деле" все записано. Там читайте, - ушел от ответа Миус и посмотрел на трубы в углу комнаты.
По ним густо стекала ржа. Трубы умирали от нее. А он умирал от сырости в камере, которая похлеще этой ржи расплескала по потолку и стенам сине-черные пятна плесени. Миусу хотелось бы еще час, а если можно, то и два сидеть в этой светлой, прогретой солнцем комнате, и он не замечал ни грязи стен, ни трещин на стекле, ни таракана, бегущего по подоконнику, но для того, чтобы сидеть здесь час, нужно было разговаривать с неприятным собеседником, а этого он не хотел еще больше, чем возвращения в камеру.
- Вы учились в военно-морском училище? - не унимался Тулаев.
- Учился, - еле выдавил из себя Миус.
- Сейчас бы, наверное, командиром подводной лодки были, - уколол его Тулаев. - Капитаном второго ранга...
- Я хотел бы вернуться в камеру...
Глаза Миуса, примагнитившись к желтому стеклу окна, пили и пили солнечный свет, словно вдосталь запасались им на долгие нудные дни жизни в камере.
- Мы же почти не беседовали, - не понимал его упрямства Тулаев. Ладно. Вам неприятен этот разговор. Тогда давайте о другом. Скажите, у вас не вызвало сомнения, что все пять убийств в ресторане приписали вам. Ведь судя по баллистической экспертизе, это было совсем не так...
Морщинка исчезла со лба Миуса. Он повернулся лицом к Тулаеву и безразлично произнес:
- Чего тебе надо? Я ж нюхом чую, ты - не журналист...
- Почему это?
- А у меня был один корешок из журналистской братии. Так
он про их писанину никогда не говорил "статья". Как ты брякнул. Он
завсегда бухтел - "материал". А статьями зовут только не
журналисты, а лохи всякие. Типа тебя...
- Ты ошибаешься.
Тулаев неприятно ощутил, как прихлынула кровь к лицу. Он еще совсем не научился врать.
- Я никогда не ошибаюсь, - все тем же безразличным тихим голосом произнес Миус и встал. - Разрешите идти в камеру, гражданин начальник? У нас обед сейчас. Пайку в коридор привезли.
- Но у меня еще есть ряд вопросов, - снизу вверх попросил Тулаев. Все-таки смертная казнь...
- С-сука позорная! - выхлестнул яростный, совершенно
непонятно откуда прорвавшийся вопль Миус и кулаком с размаху врезал по плексигласу.
На нем сгустком проступило пятно крови. Размытое, с рваными краями, оно казалось чужим в следственной комнате, где все вокруг было зеленым стены, стулья, трубы, подоконник.
- Пошел на хрен! Я тебя на воле найду, ноги повырываю!
А-ак! - еще раз ударом посадил он пятно на мутное стекло плексигласа.
Сзади Миуса распахнулась дверь, одновременно две дубинки опустились на его обритую голову. Он всхрипнул, сразу ощутил, что ему заламывают руки, и заматюгался в пол. Два прапорщика, младшие инспекторы, выволокли Миуса из следственной комнаты, что-то отрывистое крикнул начальник дежурной смены, майор, хлопнула дверь, и сразу все стихло.
Тулаев ошарашенно посмотрел на бурые подсыхающие пятна на плексигласе и углом глаза поймал открывшуюся слева, уже в его части комнаты, дверь.
- Познакомились? - одними глазами хитро улыбался майор, заместитель начальника тюрьмы. - Истерика могла и раньше начаться. Не зря ж у него кличка такая...
Тулаев нахмурил брови, но все же вспомнил единственную страницу в семи томах, на которой его недавний собеседник был назван не Миусом, а Фугасом. Значит, взрывается он круто.
- И давно его Фугасом зовут? - спросил Тулаев.
- С первой отсидки. Еще с колонии малолеток. Он там за
кусок хлеба так одного отметелил за полминуты, что его в отряде сразу Фугасом прозвали. К тому же очень на его настоящую фамилию похоже...
- Д-да, характерец, - сокрушенно вздохнул Тулаев.
Никакого толку с этого разговора.
- Соседа его приводить?
- Соседа?
Тулаев непонимающе смотрел на майора и только секунд через десять вспомнил, что приехал-то он сюда беседовать скорее не с этим Миусом-Фугасом, а его соседом по камере, запуганным и, скорее всего, отчаявшимся уж и дождаться "добро" на свое прощение о помиловании неким Семеном Куфяковым.
13
- Здравствуйте, гражданин начальник! - в полупоклоне согнулся за перегородкой новый собеседник Тулаева. - Слава Богу, что вы пришли! А то я уж думал, что и не поверят, значится, мне. А ведь, значится, поверили... Ну и слава
Богу!
- Присаживайтесь, - укоротил говорливого осужденного Тулаев.
- Очень вам благодарен. Обязательно, значится, присяду. С удовольствием полным, значится, присяду...
Играть в журналиста больше не требовалось. Тулаев убрал блокнот и ручку в карман брюк и сразу удивился ординарности, обычности лица Куфякова. Ему было уже явно за пятьдесят, но глаза, нос, рот, морщинистый лоб совершенно не запоминались, словно у мужика вообще не существовало ни возраста, ни лица. Вот выйди сейчас из следственной комнаты и тут же забудешь его. Такие лица Тулаев встречал у слесарей и электриков, у грузчиков в магазинах и водителей такси. Список можно было продолжать бесконечно. Наверное, жизнь специально создает такие лица, чтобы люди не могли их запомнить и, значит, не забивать понапрасну свою голову.
Раньше Тулаев считал, что именно на таких тихих, безликих трудягах держится жизнь. Так оно, может, и было бы, если бы иногда внутри них не оживал дьявол. А для того, чтобы он ожил, требовалось совсем немного - пару поллитровок водки и косой взгляд собутыльника.
У Семена Куфякова примерно с год назад таких собутыльников оказалось двое. Он притащил их в свою холостяцкую квартиру-хрущевку с улицы. Начали с вина, перешли на водку, потом опять скатились по градусному склону на вино, и вот тогда, после очередного стакана, Куфякову почудилось, что гости начали странно переглядываться. Он решил, что его сейчас будут грабить, и ударом кухонного ножа в сердце убил одного, а уже в прихожке, куда вскинулся второй перепуганный собутыльник, - и его. Потом почему-то решил, что пора расплатиться за старое соседу этажом выше, к которому ушла от него жена. Тот, ни о чем не подозревая, дверь открыл и сразу рухнул от уже отработанного удара в сердце. Оставалось еще разобраться с бывшей женой, но по пути к ней на работу его остановил на улице милицейский патруль. Куфяков еще успел проткнуть сержанту плечо вырванным из-под куртки ножом, но большего сделать не успел.
С трезвостью пришло раскаяние и длилось оно до сих пор. Но суд на его слезы внимания не обратил. Осталась одна надежда - просьба о помиловании к президенту. Он написал ее месяц назад, но ответа все не было, а Куфяков хорошо знал, что тюремное начальство не сообщает лишь об одном - об отказе.
И он с ужасом думал, что самое худшее уже состоялось.
А Тулаев знал, что Куфякову заменили "вышак" на пожизненное, но не имел права ему об этом сказать да и не хотел. Еще не известно, что испытал бы его собеседник от известия о таком исходе. Может, отчаялся бы еще сильнее. Ведь некоторым заменяли "вышак" на пятнадцать-двадцать лет строгого режима, и хоть для Куфякова при его пятидесяти с лишним это тоже ничего не давало, радости могло бы вызвать больше.
- Расскажите, при каких обстоятельствах гражданин Миус
угрожал президенту, - прервал свои мысли Тулаев.
Куфяков встрепенулся, точно лист, тронутый легким ветерком, облизнул мелкие шершавые губки и заторопился:
- Очень, значится, простые обстоятельства. Получил я письмо
от брательника с воли, прочел, положил на свои нары,
значится, а он подошел, взял энто письмо и тоже прочел...
- Чужое письмо? - удивился Тулаев.
- Так точно, гражданин начальник, - подался вперед, к отверстию в перегородке Куфяков, и оттуда на Тулаева дохнуло дурманящим запахом пота, мочи и плесени. - Именно так, значится. Совсем чужое, то есть братнино письмо...
- И что же он?
- Он?.. Ах да, прочел, в чистом виде прочел, значится, улыбнулся, подошел к стене, где его нары, и ложкой, значится, на той стене точку прокарябал...
- Ложкой?
- Ну да, ложкой, гражданин начальник, - Куфяков энергично посопел и все-таки избавился от соплей, забивших нос.
Громко сглотнул их и продолжил: - Концом, который на ручке ложки, значится...
- А потом?
- Вот, значится, потом он ко мне повернулся и про свои угрозы сказанул.
- Вот эту фразу? - протянул Тулаев в окошко бумагу с напечатанными на ней словами Миуса-Фугаса.
- Совершенно точно, гражданин начальник, - умудрился даже сидя изобразить поклон Куфяков и бережно, как самую великую ценность своей жизни, положил бумажку на полочку перед отверстием. - До точечки точно...
- А он сам письма получает?
Тулаев сложил бумагу вчетверо и сунул в карман, рядом с блокнотом, и почему-то сразу из кармана снизу вверх ударил запах пота, мочи и плесени, хотя вряд ли листок мог пропитаться ими за секунду нахождения в дрожащих пальцах Куфякова.
- Что, извините, вы спросили?
- Письма, говорю, он сам-то получает?
- Никак нет. Вот совершенно никак не получает.
- А где это, ну, вашего брата, письмо?
- Он сжег его.
Фраза прозвучала сразу после того, как Тулаев успел ее подумать, и порядок слов оказался так точен, что осталось неверие, что их произнесли вслух. Голова дернулась сама собой, стряхивая наваждение, а Куфяков подумал, что это резкое, из стороны в сторону, движение означает отказ ему в чем-то.
- Вы, значится, не подумайте, гражданин на...
- А содержание того письма вы помните?
- Гражданин на... Да-да, кое-что помню. Про квартеру мою он писал, значится, что квартирантов пустил, про свою работу... Он, как и я, слесарит... Про жену, значится, мою, про жизнь вообще...
- А до этого вы письма получали? - прервал его Тулаев.
- Нам только раз в месяц можно, значится... Еще в прошлем месяце одно было. От братухи тоже...
- Он его читал?
- Так точно. Потому как просил, чтоб я брату написал, чтоб он одному человеку от него привет передал.
- И что это за человек?
- Он... он... нет, не упомню. Может, у брата, значится, письмецо мое сохранилось.
Подобострастные глаза Куфякова так и елозили, так и елозили по лицу Тулаева. Они вымаливали то, что Тулаев никак не мог дать, потому что не имел на это право.
- Хотите, гражданин начальник, я брату пропишу, чтоб он вам письмо принес?
Тулаев встал, отвернулся к окну и с облегчением ощутил, что больше никто не лижет его невидимым языком по лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64