Когда сюда втискивались двое детективов и подозреваемый, вдыхать и выдыхать приходилось разом.
Стены были нейтрального кремового цвета. Серый ковер. Вокруг маленького стола три стула с хромированными ножками и бежевой обивкой. Пустой стол – ни календаря, который напоминал бы заключенному об истекающем времени, ни пепельницы, которую он мог бы швырнуть, взбесившись. Собственно, на всех шести этажах было запрещено курить. Впрочем, безумцу, которому взбрело бы в голову закурить сигарету при закрытой двери, грозила смерть от удушения в считанные минуты.
Средний из трех стульев был снабжен микрофоном на гибкой ножке из нержавеющей стали. Камера, укрепленная под потолком на противоположной стене, не сводила глаза с этого стула.
В еще меньшую смежную каморку вела дверь налево от входной. Выкрашенная в тот же цвет, что и стены, она сливалась с ними и не привлекала внимания.
На стуле перед микрофоном, ссутулившись, сидел Черри Нго. Невысокий, очень худой. В блестящей черной кожаной куртке и черных джинсах, дешевых черных тапочках, без носков. В мочке левого уха пять – не больше, не меньше – серег с бриллиантиками. Лодыжку петлей охватывает толстая золотая цепочка. На тыльной стороне правой ладони татуировка – красный орел. Волосы свешиваются на нос-кнопку и тугой бутон рта.
Как он терпит такую прическу? – думала Паркер. Случись им встретиться в потасовке, она бы первым делом оттаскала его за длинные патлы, извозила лицом о тротуар. Чтобы стереть эту ухмылку.
Она сказала:
– Повтори-ка еще раз, когда ты впервые услышал, что подъехала машина.
– Не знаю. Поздно.
– Когда поздно?
Черри Нго пожал плечами.
– Что-то между полуночью и, может, тремя часами, половиной четвертого.
– Что потом?
– То, что я уже говорил. Ничего, я вошел в дом.
– Нет, было не так. Подумай хорошенько. Машина вернулась, верно?
– Да, да.
– И ты снова вышел на крыльцо.
Черри начинала нравиться эта женщина, такая терпеливая, ни разу не повысила на него голос, не бросила ни одного злобного взгляда. Она воображала себя крутой, но была слишком привлекательна, чтобы кого-нибудь напугать. Волосы, черные и гладкие, как у него, темно-карие глаза, влажные и бездонные. Она и сложена была недурно, длинноногая, тонкая. Черри Нго улыбнулся, сверкнув зубами, о которых мечтают дантисты, – чуть-чуть эмали и много-много золота.
– Верно, леди. Машина вернулась, и я снова вышел на крыльцо.
– Детектив.
Нго наморщил лоб. Клер Паркер сказала:
– Не «леди». Детектив. Это ты зажег свет на крыльце?
– Я похож на идиота?
– А кто зажег свет, Черри?
– Эмили.
– Эмили Чен. Твоя девушка.
Черри Нго улыбнулся. Его крошечное личико сморщилось, как высохшее яблоко, а дорогая кожаная куртка тихо скрипнула, когда он пошевелился на стуле. Он склонил голову набок, блеснуло созвездие дешевых бриллиантов.
– Бывшая, – сказал он. – Я не встречаюсь с мертвячками. – Он бросил на Паркер взгляд, откровенно говоривший: место свободно, интересуешься?
– Хорошо, Эмили включила свет. Что случилось потом?
– Машина торчала посреди улицы. Прямо напротив дома. Фары не горели, но было слышно, как работал мотор. Не тарахтел, как в старом кино. А вроде скулил. – Черри расстегивал и застегивал молнию на куртке. Тоненькие струйки блестящих черных волос плясали по лицу, попадали в глаза.
Паркер спросила:
– Что это была за машина?
– Черная.
– Это была черная машина?
– Ага, черная. А может, синяя, не знаю. Там темно было, на улице. Что у меня, рентген в глазах?
– Это была большая машина, маленькая?
– Где-то посередке. Средняя? Точно не скажу. – Черри немного выпрямился. – Стойте. Вспомнил. Чудно: в голове вдруг возникла картинка. Я смотрю на блестящие черные волосы леди-детектива – мой любимый цвет – и ни с того ни с сего вижу «хонду». Черную «хонду».
– Сколько людей в машине?
Черри Нго пожал плечами, поиграл с волосами.
– Стекла были затемненные.
– Но кто-то же опустил окно. Или они стреляли сквозь стекло?
– Окно открылось в два счета. А потом я только и видел, что вспышки. – Черри Нго сделал вид, будто стреляет из пистолета в Паркер. – Пуф! Пуф! Пуф! Грохот, пули, черт бы их драл. Я торчу на свету. В стене дырки. Не дрейфь, Черри. Будь мужчиной. – Улыбаясь, он подался вперед. – Скажите-ка. Как это выходит, что нехорошие люди шныряют вокруг с автоматами и всяким таким дерьмом, а у вас, у полицейских, только и есть что игрушки тридцать восьмого калибра?
– На машине были какие-нибудь отметины? Вмятины, царапины, что-нибудь?
– Как с выставки. Красотка.
– Номера запомнил?
– Не-а.
– Ладно, Черри. Выстрелы, потом что?
– Эмили отпрянула. Вернее, я так думал. Теперь-то мы знаем, что было иначе, верно?
Темные глаза Черри изучали лицо Паркер. Она не ответила ему ничем, совершенно ничем.
Черри еще больше развалился на стуле.
– Что случилось дальше? Ничего особенного. Черная тачка отчалила. Полицейские подвалили. Кто-нибудь из соседей позвонил?
– Обеспокоенный гражданин.
– Да? Я думал, такие вымерли.
Паркер сказала:
– Твою девушку застрелили, а ты шутишь.
Черри Нго уставился на потолок. Закинул ногу на ногу и опять стал играть молнией. Паркер стиснула зубы, спросила:
– В чем дело, ты ее не любишь?
Черри ответил:
– Смех – лучшее лекарство. А ей влепили, я слышал, по меньшей мере три выстрела. Умерла прямо на ногах. Вот бы мне так. Быстро и легко. – Он усмехнулся. – Звучит как реклама, верно?
– Сколько лет было Эмили?
– Да, наверное, мало для смерти. Ну, а если бы выжила? Вся в шрамах, уродина, несчастная и одинокая. Так что, может, оно и к лучшему, верно?
Паркер сказала:
– Низ живота у нее был покрыт синяками. Ты ее бил?
Черри улыбнулся.
– Низ чего?
– Ты ее бил?
– Она вечно на все натыкалась. Неловкая. С чего мне ее бить?
Паркер сказала:
– Сиди, где сидишь. Я через минуту вернусь. Не двигайся с места.
– Не примите на свой счет, детектив , только в этом хреновом городе и так слишком много страхолюдин. Ну стало одной меньше, было бы из-за чего хай поднимать.
Паркер вышла в смежную комнату, затворив за собой дверь. Нечеловеческим усилием воли сдержалась, чтобы не захлопнуть ее с треском. Джек Уиллоус сидел за низким столом, на котором помещались цветной телевизор «Хитачи», двухкассетный магнитофон и два видеомагнитофона. Экран телевизора был комбинированный: большая картинка представляла Нго от талии вверх, лицо крупным планом было заключено в рамку в правом верхнем углу. Оператор мог наблюдать за мельчайшими оттенками чувств, которые отражались на лице подозреваемого во время допроса.
Сложность заключалась в том, что Нго был не живее кирпичной стены. Все, что Уиллоус записал на пленку, можно было снять фотоаппаратом. Нго видел черную «хонду» – и все. Больше ничего. Врагов у него не было, никого, кто желал бы его смерти. У Эмили тоже. Чего ради кому-то вздумалось выпустить в них целую обойму пуль 45-го калибра, он представления не имел. Ни малейшего. Что до Паркер, раз Черри сказал: автомобиль был маленький и черный, она готова была поставить кругленькую сумму на длинный белый лимузин.
Паркер прислонилась бедром к столу.
– И что?
– Ты на высоте.
– Он смеется над нами, этот паршивец.
– Но не вслух, – улыбнулся Уиллоус.
– Есть соображения?
– Отпусти мальчика. Пусть его боссы с ним побеседуют. Может, и нам что перепадет.
– Бандиты. – Паркер произнесла это слово так, будто речь шла о чем-то, что надо соскребать с башмака.
Уиллоус вынул кассету, убедился, что пленки еще вдоволь. Он не доверял счетчику. Профессиональная болезнь. Всю свою сознательную жизнь он служил в полиции. Доверие, к людям ли, к машинам, никогда не было ему свойственно.
Паркер отрегулировала изображение, гладкое лицо Черри Нго и его пустые глаза заполнили рамку в углу экрана. Черри играл с волосами, с молнией на куртке.
Уиллоус убрал звук.
– Девушка, – сказал он, – Эмили. Может, его сводить в морг, проститься… по-твоему, будет какой-нибудь толк?
– Да ему на нее плевать. Счастлив небось: не надо беспокоиться о том, чтобы держала рот на замке.
Уиллоус взглянул на большие электрические часы, висевшие на стене над телевизором. Было 4.37. Черри Нго потянулся и отвернул микрофон в сторону. Еще ниже сполз на стуле и закрыл глаза. Уиллоус сказал:
– Можно отпускать его домой, пусть себе дырки в стенах конопатит.
– А ты тем временем пообедаешь где-нибудь и спокойно успеешь на игру.
– Какую игру?
– На бейсбол. Инспектор Бредли дал тебе два бесплатных билета.
– Кто тебе сказал?
– Он.
– А ты хочешь пойти?
– Может быть.
– Может быть что?
– Может быть, да, может быть, нет. Ты собирался пригласить меня, если бы я не заговорила сама?
Уиллоус улыбнулся. Он отлично выглядел в сером костюме и белоснежной рубашке с галстуком.
– Да, я собирался пригласить тебя, – сказал он. – Но я не собирался говорить тебе, что билеты бесплатные.
– Ты собирался продать мне билет?
– Предложил бы, чтобы ты заплатила за обед.
– Отлично, Джек. Первый класс.
Часы на стене показывали 4.39. На то, чтобы доехать домой, принять душ и переодеться, ей понадобится час. Еще часа полтора на обед плюс минут тридцать на дорогу до стадиона. Она сказала:
– Поработаем с ним до пяти, потом отпустим.
– Мы ничего от него не добьемся, Клер. Ты не хуже меня это знаешь.
Паркер подумала, пожала плечами. Вышла, чтобы сообщить Черри хорошие новости. Он, похоже, решил вздремнуть. Она присела рядом. Дышит ровно и глубоко. Вена на шее надувается и опадает.
Паркер вернулась за пленками и Уиллоусом. Они заперли дверь видеоотсека и тихо проскользнули мимо Черри Нго, оставив дверь нараспашку.
Не один Черри спал под этой крышей.
Рука детектива Эдди Оруэлла сжимала сандвич с сыром, из которого был выкушен большой полумесяц. Эдди развалился на стуле с широко разинутым ртом. Словно сон сразил его, когда он собирался откусить следующий кусок.
– Молодожены, – сказал Ферли Спирс, мотнув головой в сторону сопящего Оруэлла. Стальными ножницами он осторожно отрезал полоску от бумажного пакета.
Паркер спросила:
– А ты, Ферли? Ты давно женат?
– Давненько, так что ночью отлично высыпаюсь.
Ножницы блеснули в воздухе. Спирс трудился не покладая рук. Взглянув на Дэна Оикаву, который на цыпочках обходил окна с пластиковой коробочкой наготове, он спросил:
– Как дела, Дэнни?
– Пока никак.
Паркер поинтересовалась:
– Что это вы затеяли, ребята?
– Дэн охотится на мух. – Ферли положил на свой стол еще несколько бумажных полосок.
Дэн Оикава сказал:
– Почему в этом чертовом доме нет мух?
Уиллоус отозвался:
– Может, Эдди уже их слопал?
Оикава улыбнулся.
– Ты все на лету схватываешь, Джек. Как дела с главным свидетелем?
– Толку как от козла молока. К несчастью, он, оказывается, глух и слеп.
Спирс сказал:
– Потише, ладно?
Зазвонил телефон. Уиллоус снял трубку. Прикрыл рукой микрофон.
– Это Джудит. Она хочет поговорить с Эдди.
– Погоди минуточку, – сказал Спирс. – Дэн, как дела?
– В этой конторе ни одной мухи, что живой, что мертвой. Пауков я тоже не нашел.
– Ладно, придется, видно, обходиться подручными материалами. – Спирс подкрался к столу Оруэлла, раскрыл сандвич и засунул в него дюжину бумажных полосок. Потом мягко потряс Оруэлла за могучее плечо. – Эдди, проснись. Тебя к телефону.
Уиллоус сказал:
– Третья линия.
Оруэлл широко зевнул, протер глаза.
Спирс нажал кнопку на аппарате Эдди и протянул ему трубку.
– Это твоя жена, Джудит.
– Я знаю, кто моя жена, – буркнул Оруэлл. Откусил кусок сандвича и медленно стал жевать. Полоска бумаги свисала у него изо рта. Он втянул ее, как отставшую макаронину, и произнес в трубку:
– Привет, детка, это я.
Оикава заморгал Спирсу.
Оруэлл сказал:
– Нет, я никогда такого не делаю!
Еще одна огромная порция сандвича исчезла в его пасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Стены были нейтрального кремового цвета. Серый ковер. Вокруг маленького стола три стула с хромированными ножками и бежевой обивкой. Пустой стол – ни календаря, который напоминал бы заключенному об истекающем времени, ни пепельницы, которую он мог бы швырнуть, взбесившись. Собственно, на всех шести этажах было запрещено курить. Впрочем, безумцу, которому взбрело бы в голову закурить сигарету при закрытой двери, грозила смерть от удушения в считанные минуты.
Средний из трех стульев был снабжен микрофоном на гибкой ножке из нержавеющей стали. Камера, укрепленная под потолком на противоположной стене, не сводила глаза с этого стула.
В еще меньшую смежную каморку вела дверь налево от входной. Выкрашенная в тот же цвет, что и стены, она сливалась с ними и не привлекала внимания.
На стуле перед микрофоном, ссутулившись, сидел Черри Нго. Невысокий, очень худой. В блестящей черной кожаной куртке и черных джинсах, дешевых черных тапочках, без носков. В мочке левого уха пять – не больше, не меньше – серег с бриллиантиками. Лодыжку петлей охватывает толстая золотая цепочка. На тыльной стороне правой ладони татуировка – красный орел. Волосы свешиваются на нос-кнопку и тугой бутон рта.
Как он терпит такую прическу? – думала Паркер. Случись им встретиться в потасовке, она бы первым делом оттаскала его за длинные патлы, извозила лицом о тротуар. Чтобы стереть эту ухмылку.
Она сказала:
– Повтори-ка еще раз, когда ты впервые услышал, что подъехала машина.
– Не знаю. Поздно.
– Когда поздно?
Черри Нго пожал плечами.
– Что-то между полуночью и, может, тремя часами, половиной четвертого.
– Что потом?
– То, что я уже говорил. Ничего, я вошел в дом.
– Нет, было не так. Подумай хорошенько. Машина вернулась, верно?
– Да, да.
– И ты снова вышел на крыльцо.
Черри начинала нравиться эта женщина, такая терпеливая, ни разу не повысила на него голос, не бросила ни одного злобного взгляда. Она воображала себя крутой, но была слишком привлекательна, чтобы кого-нибудь напугать. Волосы, черные и гладкие, как у него, темно-карие глаза, влажные и бездонные. Она и сложена была недурно, длинноногая, тонкая. Черри Нго улыбнулся, сверкнув зубами, о которых мечтают дантисты, – чуть-чуть эмали и много-много золота.
– Верно, леди. Машина вернулась, и я снова вышел на крыльцо.
– Детектив.
Нго наморщил лоб. Клер Паркер сказала:
– Не «леди». Детектив. Это ты зажег свет на крыльце?
– Я похож на идиота?
– А кто зажег свет, Черри?
– Эмили.
– Эмили Чен. Твоя девушка.
Черри Нго улыбнулся. Его крошечное личико сморщилось, как высохшее яблоко, а дорогая кожаная куртка тихо скрипнула, когда он пошевелился на стуле. Он склонил голову набок, блеснуло созвездие дешевых бриллиантов.
– Бывшая, – сказал он. – Я не встречаюсь с мертвячками. – Он бросил на Паркер взгляд, откровенно говоривший: место свободно, интересуешься?
– Хорошо, Эмили включила свет. Что случилось потом?
– Машина торчала посреди улицы. Прямо напротив дома. Фары не горели, но было слышно, как работал мотор. Не тарахтел, как в старом кино. А вроде скулил. – Черри расстегивал и застегивал молнию на куртке. Тоненькие струйки блестящих черных волос плясали по лицу, попадали в глаза.
Паркер спросила:
– Что это была за машина?
– Черная.
– Это была черная машина?
– Ага, черная. А может, синяя, не знаю. Там темно было, на улице. Что у меня, рентген в глазах?
– Это была большая машина, маленькая?
– Где-то посередке. Средняя? Точно не скажу. – Черри немного выпрямился. – Стойте. Вспомнил. Чудно: в голове вдруг возникла картинка. Я смотрю на блестящие черные волосы леди-детектива – мой любимый цвет – и ни с того ни с сего вижу «хонду». Черную «хонду».
– Сколько людей в машине?
Черри Нго пожал плечами, поиграл с волосами.
– Стекла были затемненные.
– Но кто-то же опустил окно. Или они стреляли сквозь стекло?
– Окно открылось в два счета. А потом я только и видел, что вспышки. – Черри Нго сделал вид, будто стреляет из пистолета в Паркер. – Пуф! Пуф! Пуф! Грохот, пули, черт бы их драл. Я торчу на свету. В стене дырки. Не дрейфь, Черри. Будь мужчиной. – Улыбаясь, он подался вперед. – Скажите-ка. Как это выходит, что нехорошие люди шныряют вокруг с автоматами и всяким таким дерьмом, а у вас, у полицейских, только и есть что игрушки тридцать восьмого калибра?
– На машине были какие-нибудь отметины? Вмятины, царапины, что-нибудь?
– Как с выставки. Красотка.
– Номера запомнил?
– Не-а.
– Ладно, Черри. Выстрелы, потом что?
– Эмили отпрянула. Вернее, я так думал. Теперь-то мы знаем, что было иначе, верно?
Темные глаза Черри изучали лицо Паркер. Она не ответила ему ничем, совершенно ничем.
Черри еще больше развалился на стуле.
– Что случилось дальше? Ничего особенного. Черная тачка отчалила. Полицейские подвалили. Кто-нибудь из соседей позвонил?
– Обеспокоенный гражданин.
– Да? Я думал, такие вымерли.
Паркер сказала:
– Твою девушку застрелили, а ты шутишь.
Черри Нго уставился на потолок. Закинул ногу на ногу и опять стал играть молнией. Паркер стиснула зубы, спросила:
– В чем дело, ты ее не любишь?
Черри ответил:
– Смех – лучшее лекарство. А ей влепили, я слышал, по меньшей мере три выстрела. Умерла прямо на ногах. Вот бы мне так. Быстро и легко. – Он усмехнулся. – Звучит как реклама, верно?
– Сколько лет было Эмили?
– Да, наверное, мало для смерти. Ну, а если бы выжила? Вся в шрамах, уродина, несчастная и одинокая. Так что, может, оно и к лучшему, верно?
Паркер сказала:
– Низ живота у нее был покрыт синяками. Ты ее бил?
Черри улыбнулся.
– Низ чего?
– Ты ее бил?
– Она вечно на все натыкалась. Неловкая. С чего мне ее бить?
Паркер сказала:
– Сиди, где сидишь. Я через минуту вернусь. Не двигайся с места.
– Не примите на свой счет, детектив , только в этом хреновом городе и так слишком много страхолюдин. Ну стало одной меньше, было бы из-за чего хай поднимать.
Паркер вышла в смежную комнату, затворив за собой дверь. Нечеловеческим усилием воли сдержалась, чтобы не захлопнуть ее с треском. Джек Уиллоус сидел за низким столом, на котором помещались цветной телевизор «Хитачи», двухкассетный магнитофон и два видеомагнитофона. Экран телевизора был комбинированный: большая картинка представляла Нго от талии вверх, лицо крупным планом было заключено в рамку в правом верхнем углу. Оператор мог наблюдать за мельчайшими оттенками чувств, которые отражались на лице подозреваемого во время допроса.
Сложность заключалась в том, что Нго был не живее кирпичной стены. Все, что Уиллоус записал на пленку, можно было снять фотоаппаратом. Нго видел черную «хонду» – и все. Больше ничего. Врагов у него не было, никого, кто желал бы его смерти. У Эмили тоже. Чего ради кому-то вздумалось выпустить в них целую обойму пуль 45-го калибра, он представления не имел. Ни малейшего. Что до Паркер, раз Черри сказал: автомобиль был маленький и черный, она готова была поставить кругленькую сумму на длинный белый лимузин.
Паркер прислонилась бедром к столу.
– И что?
– Ты на высоте.
– Он смеется над нами, этот паршивец.
– Но не вслух, – улыбнулся Уиллоус.
– Есть соображения?
– Отпусти мальчика. Пусть его боссы с ним побеседуют. Может, и нам что перепадет.
– Бандиты. – Паркер произнесла это слово так, будто речь шла о чем-то, что надо соскребать с башмака.
Уиллоус вынул кассету, убедился, что пленки еще вдоволь. Он не доверял счетчику. Профессиональная болезнь. Всю свою сознательную жизнь он служил в полиции. Доверие, к людям ли, к машинам, никогда не было ему свойственно.
Паркер отрегулировала изображение, гладкое лицо Черри Нго и его пустые глаза заполнили рамку в углу экрана. Черри играл с волосами, с молнией на куртке.
Уиллоус убрал звук.
– Девушка, – сказал он, – Эмили. Может, его сводить в морг, проститься… по-твоему, будет какой-нибудь толк?
– Да ему на нее плевать. Счастлив небось: не надо беспокоиться о том, чтобы держала рот на замке.
Уиллоус взглянул на большие электрические часы, висевшие на стене над телевизором. Было 4.37. Черри Нго потянулся и отвернул микрофон в сторону. Еще ниже сполз на стуле и закрыл глаза. Уиллоус сказал:
– Можно отпускать его домой, пусть себе дырки в стенах конопатит.
– А ты тем временем пообедаешь где-нибудь и спокойно успеешь на игру.
– Какую игру?
– На бейсбол. Инспектор Бредли дал тебе два бесплатных билета.
– Кто тебе сказал?
– Он.
– А ты хочешь пойти?
– Может быть.
– Может быть что?
– Может быть, да, может быть, нет. Ты собирался пригласить меня, если бы я не заговорила сама?
Уиллоус улыбнулся. Он отлично выглядел в сером костюме и белоснежной рубашке с галстуком.
– Да, я собирался пригласить тебя, – сказал он. – Но я не собирался говорить тебе, что билеты бесплатные.
– Ты собирался продать мне билет?
– Предложил бы, чтобы ты заплатила за обед.
– Отлично, Джек. Первый класс.
Часы на стене показывали 4.39. На то, чтобы доехать домой, принять душ и переодеться, ей понадобится час. Еще часа полтора на обед плюс минут тридцать на дорогу до стадиона. Она сказала:
– Поработаем с ним до пяти, потом отпустим.
– Мы ничего от него не добьемся, Клер. Ты не хуже меня это знаешь.
Паркер подумала, пожала плечами. Вышла, чтобы сообщить Черри хорошие новости. Он, похоже, решил вздремнуть. Она присела рядом. Дышит ровно и глубоко. Вена на шее надувается и опадает.
Паркер вернулась за пленками и Уиллоусом. Они заперли дверь видеоотсека и тихо проскользнули мимо Черри Нго, оставив дверь нараспашку.
Не один Черри спал под этой крышей.
Рука детектива Эдди Оруэлла сжимала сандвич с сыром, из которого был выкушен большой полумесяц. Эдди развалился на стуле с широко разинутым ртом. Словно сон сразил его, когда он собирался откусить следующий кусок.
– Молодожены, – сказал Ферли Спирс, мотнув головой в сторону сопящего Оруэлла. Стальными ножницами он осторожно отрезал полоску от бумажного пакета.
Паркер спросила:
– А ты, Ферли? Ты давно женат?
– Давненько, так что ночью отлично высыпаюсь.
Ножницы блеснули в воздухе. Спирс трудился не покладая рук. Взглянув на Дэна Оикаву, который на цыпочках обходил окна с пластиковой коробочкой наготове, он спросил:
– Как дела, Дэнни?
– Пока никак.
Паркер поинтересовалась:
– Что это вы затеяли, ребята?
– Дэн охотится на мух. – Ферли положил на свой стол еще несколько бумажных полосок.
Дэн Оикава сказал:
– Почему в этом чертовом доме нет мух?
Уиллоус отозвался:
– Может, Эдди уже их слопал?
Оикава улыбнулся.
– Ты все на лету схватываешь, Джек. Как дела с главным свидетелем?
– Толку как от козла молока. К несчастью, он, оказывается, глух и слеп.
Спирс сказал:
– Потише, ладно?
Зазвонил телефон. Уиллоус снял трубку. Прикрыл рукой микрофон.
– Это Джудит. Она хочет поговорить с Эдди.
– Погоди минуточку, – сказал Спирс. – Дэн, как дела?
– В этой конторе ни одной мухи, что живой, что мертвой. Пауков я тоже не нашел.
– Ладно, придется, видно, обходиться подручными материалами. – Спирс подкрался к столу Оруэлла, раскрыл сандвич и засунул в него дюжину бумажных полосок. Потом мягко потряс Оруэлла за могучее плечо. – Эдди, проснись. Тебя к телефону.
Уиллоус сказал:
– Третья линия.
Оруэлл широко зевнул, протер глаза.
Спирс нажал кнопку на аппарате Эдди и протянул ему трубку.
– Это твоя жена, Джудит.
– Я знаю, кто моя жена, – буркнул Оруэлл. Откусил кусок сандвича и медленно стал жевать. Полоска бумаги свисала у него изо рта. Он втянул ее, как отставшую макаронину, и произнес в трубку:
– Привет, детка, это я.
Оикава заморгал Спирсу.
Оруэлл сказал:
– Нет, я никогда такого не делаю!
Еще одна огромная порция сандвича исчезла в его пасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34