.. Вилли позволяет себе своевольничать? Вскрывает и просматривает то, что адресовано лично мне?
– Я догадался о ее содержании по вашему вопросу, – сказал Вилли. – Никто не читал телеграмму.
– Я читал, – заметил Ойген. – Дважды.
– Поэтому меня и занимает вопрос, что станем делать? – Штирлиц пожал плечами.
– Вилли прав, – сказал Ойген. – Запросите указаний.
– После того как закончу работать с Хётлем.
– Будьте любезны, передайте мне пленку, – попросил Ойген.
Штирлиц досадливо поморщился:
– Слушайте, не надо считать всех идиотами. Не мог же я говорить с Хётлем о деле после того, как вы передали мне диктофон.
– Могли, – сказал Ойген. – Чтобы сравнить манеру его разговора, когда он знает, что его пишут, с той, когда он убежден, что говорит с глазу на глаз, доверительно.
– У нас нет времени крутить комбинации, – сказал Штирлиц. – Ясно вам? Нет. Но мы обязаны понять то, что нам вменено в обязанность понять.
– Вам, – уточнил Ойген. – Мы лишь охраняем вас.
– Тем более, – сказал Штирлиц. – Тогда не суйтесь не в свое дело, а занимайтесь моей охраной. – Поднявшись, он обернулся к Вилли: – Проводите меня к радистам.
...Мюллер прочитал телеграмму Штирлица уже вечером; весь день был в городе, еще и еще раз проходил явки ОДЕССы; лишь потом приехал к Кальтенбруннеру; шеф РСХА неожиданно поинтересовался – это было утром, – зачем в Альт Аусзее отправилась группа работников гестапо. В разговоре с ним вскользь пробросил, что бригада, отправленная в Линц, должна помочь местному РСХА. Где-то в горах, совсем неподалеку от виллы, активно работают партизаны. Об этом стало известно фюреру. Он обеспокоился. Спрашивает – нельзя ли проверить. Об исполнении необходимо доложить ему, хотя, понятно, подробный отчет о работе будет передан вам, группенфюрер.
– Кто там работает? – спросил Кальтенбруннер.
– Штандартенфюрер Штирлиц...
– Кто? – Кальтенбруннер сделал вид, что никогда и ничего не слыхал об этом человеке.
– Штирлиц из шестого отдела.
– А почему человек из разведки выполняет ваши поручения?
– Потому что он умеет работать как никто другой...
От продолжения этого разговора, Мюллеру весьма неприятного, спас звонок Геринга. Тот интересовался, в какой мере шведская гражданская авиация может быть использована в интересах рейха. Кальтенбруннер сразу же вызвал работников группы, занимавшихся люфтваффе. Воспользовавшись этим, Мюллер попросил разрешения уйти. Обергруппенфюрер ответил рассеянным согласием – в каждом запросе Геринга он видел подвох, не хотел, чтобы тот жаловался фюреру. При том, что Гитлер перестал относиться к рейхсмаршалу так, как прежде, все равно они часто уединялись. Гитлер поддавался влияниям; неизвестно, что может брякнуть Геринг, и уж реакция фюрера на его нашептывания совершенно непредсказуема.
Мюллер еще раз прочитал телеграмму Штирлица: «Штурмбанфюрер Хётль обещал подготовить ряд материалов, представляющих интерес, в течение ближайших трех дней. Считаю возможным работу продолжать. Каковы рекомендации?»
Сняв трубку, он вызвал радиоцентр, продиктовал:
«Альт Аусзее , Штирлицу .
Сообщите о проделанной работе развернуто. Три дня ждать нельзя.
Мюллер ».
...Хётль приехал через пять часов, предложил Штирлицу прогуляться. Когда они вышли, Штирлиц показал глазами на карман пальто; тот понял: беседа записывается; понизив голос, начал рассказывать о том, что Роберт Грюнберг и Константин Гюрат последние месяцы часто появляются в окрестностях замка; однако гауляйтер Айгрубер запрещает давать на них информацию в Берлин; дважды их появление казалось подозрительным, потому что они шли без фонарей, вечером, когда уже смеркалось; в один из этих именно дней был засечен выход в эфир неустановленного передатчика.
Штирлиц снова показал глазами, лицом, руками, что, мол, надо еще, говори больше, пусть кончится пленка. Хётль кивнул, продолжил рассказ.
Наконец Штирлиц – так же, полушепотом, – спросил:
– Как реагировал на эти сообщения Обергруппенфюрер Кальтенбруннер?
Хётль ответил так, как ему еще утром посоветовал Штирлиц:
– Гауляйтер Айгрубер запретил отправлять Кальтенбруннеру негативную информацию, чтобы не нервировать его попусту...
Штирлиц посмотрел на часы: пленка должна была вот-вот кончиться; она и кончилась, потому что в диктофоне тихонько щелкнуло...
– Все, – сказал Штирлиц облегченно. – А теперь вот что, милый Хётль, передачи из Швейцарии не было, я уже узнал у радистов, Даллес молчит. Поэтому готовьте мне встречу с вашими контактами...
– Это ж невозможно. Вас не выпускают из-под опеки.
– Верно. Поэтому готовьте встречу здесь, в парке, возле ворот. Сколько человек вы сможете привести?
– Что-то я вас не понимаю, штандартенфюрер...
– Проще простого, Хётль. Вы приводите ваших людей, мы снимаем охрану, я ликвидирую моих стражников, и все вместе уходим в горы... Вашу семью советовал бы перевезти сегодня же куда-нибудь подальше, нечего им делать дома...
– Это слишком рискованно.
– Конечно, – согласился Штирлиц. – Но еще рискованнее держать жену и детей в качестве заложников... Вы же понимаете, что наша команда сюда не в серсо приехала играть... Не я, так другой схватит вас за руку... Только другой начнет с того, что бросит вашу жену и детей в подвал и применит к ним третью степень устрашения... В вашем присутствии...
– Мои контакты из австрийских подпольных групп наверняка запросят Даллеса. Их код не раскрыт Мюллером?
И Штирлиц совершил ошибку, ответив:
– Читай он эти телеграммы, вы бы уже стали крематорским дымом...
...Пообещав Штирлицу налет на замок, уговорившись, что он, Хётль, подготовит за сегодняшнюю ночь план операции вместе с теми, кто выступает против рейха, штурмбанфюрер зашел в коттедж, где работал Ойген и Курт с Вилли, рассказал пару еврейских анекдотов, обсудил план работы на завтра и уехал в Линц. Оттуда-то он и позвонил по личному телефону Кальтенбруннера, сказав:
– Команда идет по следу, пусть их заберут отсюда.
И – положил трубку.
Поступив так, он выполнил рекомендацию Даллеса, только что переданную им по запасному каналу связи: «Уберите из Альт Аусзее того человека, который понудил вас отправить его шифрограмму, адресованную русским».
...Кальтенбруннер, который знал о его контактах с Западом, – был тем не менее прикрытием, на какое-то время, во всяком случае.
Дома Хётль выпил бутылку коньяку, но опьянеть не мог; позвонив Кальтенбруннеру, он поступил так, как ему подсказала его духовная структура. Однако облегчения не наступало; страх не проходил; то и дело он вспоминал слова Штирлица, что семья может оказаться в заложниках. Но он не мог жить сам , ему был нужен приказ, совет, рекомендация того, кто стоял над ним, иначе он просто-напросто не умел – руки становились ледяными, мучала бессонница, бил озноб.
Хётль попросил жену сразиться с ним в карты, веселая игра «верю – не верю»; проигрывая, начал злиться; выпил две таблетки снотворного и провалился в тревожный, холодный сон.
...В два часа ночи Кальтенбруннер позвонил Мюллеру.
– Послушайте-ка, – сказал он, – мне не нравится ситуация в Альт Аусзее. Пусть ваши люди сейчас же выезжают оттуда и днем явятся ко мне для доклада, подумаем вместе, как организовать надежный поиск вражеских радистов.
– Хорошо, обергруппенфюрер, – ответил Мюллер. – Я подготовлю телеграмму Штирлицу.
Телеграмму отправлять не стал, а поехал в бункер, к Борману.
Тот, выслушав его, сказал:
– Что ж, значит, Кальтенбруннер тоже играет свою карту, честному человеку нечего бояться проверки... Молодец Штирлиц...
Через семь минут после этого разговора Мюллер отправил телеграмму Ойгену: «Вывезите Штирлица и доставьте его ко мне не медля ни часа».
30. ТРАГИЧЕСКОЕ И ПРЕКРАСНОЕ, УМЕНИЕ ПОНЯТЬ ПРАВДУ
(12 апреля 1945 года)
Получив подробный меморандум Гопкинса о последних акциях ОСС, поняв сразу же, какие узлы генерал Донован опускал в своих сообщениях, каких деталей касался вскользь, о чем вовсе не писал, словно бы того, что было, и не было вовсе, Рузвельт попросил адъютанта по ВМФ принести папку, где хранилась переписка со Сталиным, и отложил те телеграммы, которые были связаны с операцией «Санрайз».
Президент прочитал свои послания и ответы русского маршала дважды, снова пробежал записку Донована, посвященную переговорам Аллена Даллеса с обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом, пролистал меморандум, составленный и по этому вопросу другом и советником Гарри Гопкинсом, и ощутил вдруг, как заполыхали щеки.
«Будто брал без спроса апельсиновое варенье у бабушки, – подумал Рузвельт. – Его хранили для рождественского чая, а я лакомился им в ноябре, и это увидели, и я тогда впервые сделался пунцовым от стыда...»
– У меня чертовски устали глаза, если вас не затруднит, прочитайте мне, пожалуйста, всю переписку с Дядей Джо, – попросил Рузвельт адъютанта. – Я хочу понять общий стиль диалога. Иначе мне будет трудно составить такую телеграмму русскому лидеру, в которой будет зафиксировано не только мое нынешнее отношение к факту переговоров, но и некое извинение за то недостойное поведение, которое позволили себе – видимо, по недоразумению – наши люди в Берне и здесь, в штабе Донована.
Адъютант надел очки и начал читать – громко, монотонно (Рузвельт всегда просил читать именно так, ибо опасался эмоций, которые придают слову совершенно иной смысл; если слушать предвыборные речи республиканского соперника Дьюи, то, казалось, его устами вещает сама Правда, но стоило прочитать речь, и можно было только диву даваться: полная пустота, никаких мыслей, бухгалтерский отчет, составленный к тому же человеком не очень-то чистым на руку).
«Лично и секретно от премьера Сталина президенту Рузвельту... – зачитал адъютант и откашлялся. – Я разобрался с вопросом, который Вы поставили передо мной в письме... и нашел, что Советское Правительство не могло дать другого ответа после того, как было отказано в участии советских представителей в переговорах в Берне с немцами о возможности капитуляции германских войск и открытии фронта англо-американским войскам в Северной Италии.
Я не только не против, а, наоборот, целиком стою за то, чтобы использовать случаи развала в немецких армиях и ускорить их капитуляцию на том или ином участке фронта, поощрить их в деле открытия фронта союзным войскам.
Но я согласен на переговоры с врагом по такому делу только в том случае, если эти переговоры не поведут к облегчению положения врага, если будет исключена для немцев возможность маневрировать и использовать эти переговоры для переброски своих войск на другие участки фронта, и прежде всего на советский фронт.
Только в целях создания такой гарантии и было Советским Правительством признано необходимым участие представителей Советского военного командования в таких переговорах с врагом, где бы они ни происходили – в Берне или Казерте. Я не понимаю, почему отказано представителям Советского командования в участии в этих переговорах и чем они могли бы помешать представителям союзного командования.
К Вашему сведению должен сообщить Вам, что немцы уже использовали переговоры с командованием союзников и успели за этот период перебросить из Северной Италии три дивизии на советский фронт.
Задача согласованных операций с ударом на немцев с запада, с юга и с востока, провозглашенная на Крымской конференции, состоит в том, чтобы приковать войска противника к месту их нахождения и не дать противнику возможности маневрировать, перебрасывать войска в нужном ему направлении. Эта задача выполняется Советским командованием. Эта задача нарушается фельдмаршалом Александером. Это обстоятельство нервирует Советское командование, создает почву для недоверия.
«Как военный человек, – пишете Вы мне, – Вы поймете, что необходимо быстро действовать, чтобы не упустить возможности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Я догадался о ее содержании по вашему вопросу, – сказал Вилли. – Никто не читал телеграмму.
– Я читал, – заметил Ойген. – Дважды.
– Поэтому меня и занимает вопрос, что станем делать? – Штирлиц пожал плечами.
– Вилли прав, – сказал Ойген. – Запросите указаний.
– После того как закончу работать с Хётлем.
– Будьте любезны, передайте мне пленку, – попросил Ойген.
Штирлиц досадливо поморщился:
– Слушайте, не надо считать всех идиотами. Не мог же я говорить с Хётлем о деле после того, как вы передали мне диктофон.
– Могли, – сказал Ойген. – Чтобы сравнить манеру его разговора, когда он знает, что его пишут, с той, когда он убежден, что говорит с глазу на глаз, доверительно.
– У нас нет времени крутить комбинации, – сказал Штирлиц. – Ясно вам? Нет. Но мы обязаны понять то, что нам вменено в обязанность понять.
– Вам, – уточнил Ойген. – Мы лишь охраняем вас.
– Тем более, – сказал Штирлиц. – Тогда не суйтесь не в свое дело, а занимайтесь моей охраной. – Поднявшись, он обернулся к Вилли: – Проводите меня к радистам.
...Мюллер прочитал телеграмму Штирлица уже вечером; весь день был в городе, еще и еще раз проходил явки ОДЕССы; лишь потом приехал к Кальтенбруннеру; шеф РСХА неожиданно поинтересовался – это было утром, – зачем в Альт Аусзее отправилась группа работников гестапо. В разговоре с ним вскользь пробросил, что бригада, отправленная в Линц, должна помочь местному РСХА. Где-то в горах, совсем неподалеку от виллы, активно работают партизаны. Об этом стало известно фюреру. Он обеспокоился. Спрашивает – нельзя ли проверить. Об исполнении необходимо доложить ему, хотя, понятно, подробный отчет о работе будет передан вам, группенфюрер.
– Кто там работает? – спросил Кальтенбруннер.
– Штандартенфюрер Штирлиц...
– Кто? – Кальтенбруннер сделал вид, что никогда и ничего не слыхал об этом человеке.
– Штирлиц из шестого отдела.
– А почему человек из разведки выполняет ваши поручения?
– Потому что он умеет работать как никто другой...
От продолжения этого разговора, Мюллеру весьма неприятного, спас звонок Геринга. Тот интересовался, в какой мере шведская гражданская авиация может быть использована в интересах рейха. Кальтенбруннер сразу же вызвал работников группы, занимавшихся люфтваффе. Воспользовавшись этим, Мюллер попросил разрешения уйти. Обергруппенфюрер ответил рассеянным согласием – в каждом запросе Геринга он видел подвох, не хотел, чтобы тот жаловался фюреру. При том, что Гитлер перестал относиться к рейхсмаршалу так, как прежде, все равно они часто уединялись. Гитлер поддавался влияниям; неизвестно, что может брякнуть Геринг, и уж реакция фюрера на его нашептывания совершенно непредсказуема.
Мюллер еще раз прочитал телеграмму Штирлица: «Штурмбанфюрер Хётль обещал подготовить ряд материалов, представляющих интерес, в течение ближайших трех дней. Считаю возможным работу продолжать. Каковы рекомендации?»
Сняв трубку, он вызвал радиоцентр, продиктовал:
«Альт Аусзее , Штирлицу .
Сообщите о проделанной работе развернуто. Три дня ждать нельзя.
Мюллер ».
...Хётль приехал через пять часов, предложил Штирлицу прогуляться. Когда они вышли, Штирлиц показал глазами на карман пальто; тот понял: беседа записывается; понизив голос, начал рассказывать о том, что Роберт Грюнберг и Константин Гюрат последние месяцы часто появляются в окрестностях замка; однако гауляйтер Айгрубер запрещает давать на них информацию в Берлин; дважды их появление казалось подозрительным, потому что они шли без фонарей, вечером, когда уже смеркалось; в один из этих именно дней был засечен выход в эфир неустановленного передатчика.
Штирлиц снова показал глазами, лицом, руками, что, мол, надо еще, говори больше, пусть кончится пленка. Хётль кивнул, продолжил рассказ.
Наконец Штирлиц – так же, полушепотом, – спросил:
– Как реагировал на эти сообщения Обергруппенфюрер Кальтенбруннер?
Хётль ответил так, как ему еще утром посоветовал Штирлиц:
– Гауляйтер Айгрубер запретил отправлять Кальтенбруннеру негативную информацию, чтобы не нервировать его попусту...
Штирлиц посмотрел на часы: пленка должна была вот-вот кончиться; она и кончилась, потому что в диктофоне тихонько щелкнуло...
– Все, – сказал Штирлиц облегченно. – А теперь вот что, милый Хётль, передачи из Швейцарии не было, я уже узнал у радистов, Даллес молчит. Поэтому готовьте мне встречу с вашими контактами...
– Это ж невозможно. Вас не выпускают из-под опеки.
– Верно. Поэтому готовьте встречу здесь, в парке, возле ворот. Сколько человек вы сможете привести?
– Что-то я вас не понимаю, штандартенфюрер...
– Проще простого, Хётль. Вы приводите ваших людей, мы снимаем охрану, я ликвидирую моих стражников, и все вместе уходим в горы... Вашу семью советовал бы перевезти сегодня же куда-нибудь подальше, нечего им делать дома...
– Это слишком рискованно.
– Конечно, – согласился Штирлиц. – Но еще рискованнее держать жену и детей в качестве заложников... Вы же понимаете, что наша команда сюда не в серсо приехала играть... Не я, так другой схватит вас за руку... Только другой начнет с того, что бросит вашу жену и детей в подвал и применит к ним третью степень устрашения... В вашем присутствии...
– Мои контакты из австрийских подпольных групп наверняка запросят Даллеса. Их код не раскрыт Мюллером?
И Штирлиц совершил ошибку, ответив:
– Читай он эти телеграммы, вы бы уже стали крематорским дымом...
...Пообещав Штирлицу налет на замок, уговорившись, что он, Хётль, подготовит за сегодняшнюю ночь план операции вместе с теми, кто выступает против рейха, штурмбанфюрер зашел в коттедж, где работал Ойген и Курт с Вилли, рассказал пару еврейских анекдотов, обсудил план работы на завтра и уехал в Линц. Оттуда-то он и позвонил по личному телефону Кальтенбруннера, сказав:
– Команда идет по следу, пусть их заберут отсюда.
И – положил трубку.
Поступив так, он выполнил рекомендацию Даллеса, только что переданную им по запасному каналу связи: «Уберите из Альт Аусзее того человека, который понудил вас отправить его шифрограмму, адресованную русским».
...Кальтенбруннер, который знал о его контактах с Западом, – был тем не менее прикрытием, на какое-то время, во всяком случае.
Дома Хётль выпил бутылку коньяку, но опьянеть не мог; позвонив Кальтенбруннеру, он поступил так, как ему подсказала его духовная структура. Однако облегчения не наступало; страх не проходил; то и дело он вспоминал слова Штирлица, что семья может оказаться в заложниках. Но он не мог жить сам , ему был нужен приказ, совет, рекомендация того, кто стоял над ним, иначе он просто-напросто не умел – руки становились ледяными, мучала бессонница, бил озноб.
Хётль попросил жену сразиться с ним в карты, веселая игра «верю – не верю»; проигрывая, начал злиться; выпил две таблетки снотворного и провалился в тревожный, холодный сон.
...В два часа ночи Кальтенбруннер позвонил Мюллеру.
– Послушайте-ка, – сказал он, – мне не нравится ситуация в Альт Аусзее. Пусть ваши люди сейчас же выезжают оттуда и днем явятся ко мне для доклада, подумаем вместе, как организовать надежный поиск вражеских радистов.
– Хорошо, обергруппенфюрер, – ответил Мюллер. – Я подготовлю телеграмму Штирлицу.
Телеграмму отправлять не стал, а поехал в бункер, к Борману.
Тот, выслушав его, сказал:
– Что ж, значит, Кальтенбруннер тоже играет свою карту, честному человеку нечего бояться проверки... Молодец Штирлиц...
Через семь минут после этого разговора Мюллер отправил телеграмму Ойгену: «Вывезите Штирлица и доставьте его ко мне не медля ни часа».
30. ТРАГИЧЕСКОЕ И ПРЕКРАСНОЕ, УМЕНИЕ ПОНЯТЬ ПРАВДУ
(12 апреля 1945 года)
Получив подробный меморандум Гопкинса о последних акциях ОСС, поняв сразу же, какие узлы генерал Донован опускал в своих сообщениях, каких деталей касался вскользь, о чем вовсе не писал, словно бы того, что было, и не было вовсе, Рузвельт попросил адъютанта по ВМФ принести папку, где хранилась переписка со Сталиным, и отложил те телеграммы, которые были связаны с операцией «Санрайз».
Президент прочитал свои послания и ответы русского маршала дважды, снова пробежал записку Донована, посвященную переговорам Аллена Даллеса с обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом, пролистал меморандум, составленный и по этому вопросу другом и советником Гарри Гопкинсом, и ощутил вдруг, как заполыхали щеки.
«Будто брал без спроса апельсиновое варенье у бабушки, – подумал Рузвельт. – Его хранили для рождественского чая, а я лакомился им в ноябре, и это увидели, и я тогда впервые сделался пунцовым от стыда...»
– У меня чертовски устали глаза, если вас не затруднит, прочитайте мне, пожалуйста, всю переписку с Дядей Джо, – попросил Рузвельт адъютанта. – Я хочу понять общий стиль диалога. Иначе мне будет трудно составить такую телеграмму русскому лидеру, в которой будет зафиксировано не только мое нынешнее отношение к факту переговоров, но и некое извинение за то недостойное поведение, которое позволили себе – видимо, по недоразумению – наши люди в Берне и здесь, в штабе Донована.
Адъютант надел очки и начал читать – громко, монотонно (Рузвельт всегда просил читать именно так, ибо опасался эмоций, которые придают слову совершенно иной смысл; если слушать предвыборные речи республиканского соперника Дьюи, то, казалось, его устами вещает сама Правда, но стоило прочитать речь, и можно было только диву даваться: полная пустота, никаких мыслей, бухгалтерский отчет, составленный к тому же человеком не очень-то чистым на руку).
«Лично и секретно от премьера Сталина президенту Рузвельту... – зачитал адъютант и откашлялся. – Я разобрался с вопросом, который Вы поставили передо мной в письме... и нашел, что Советское Правительство не могло дать другого ответа после того, как было отказано в участии советских представителей в переговорах в Берне с немцами о возможности капитуляции германских войск и открытии фронта англо-американским войскам в Северной Италии.
Я не только не против, а, наоборот, целиком стою за то, чтобы использовать случаи развала в немецких армиях и ускорить их капитуляцию на том или ином участке фронта, поощрить их в деле открытия фронта союзным войскам.
Но я согласен на переговоры с врагом по такому делу только в том случае, если эти переговоры не поведут к облегчению положения врага, если будет исключена для немцев возможность маневрировать и использовать эти переговоры для переброски своих войск на другие участки фронта, и прежде всего на советский фронт.
Только в целях создания такой гарантии и было Советским Правительством признано необходимым участие представителей Советского военного командования в таких переговорах с врагом, где бы они ни происходили – в Берне или Казерте. Я не понимаю, почему отказано представителям Советского командования в участии в этих переговорах и чем они могли бы помешать представителям союзного командования.
К Вашему сведению должен сообщить Вам, что немцы уже использовали переговоры с командованием союзников и успели за этот период перебросить из Северной Италии три дивизии на советский фронт.
Задача согласованных операций с ударом на немцев с запада, с юга и с востока, провозглашенная на Крымской конференции, состоит в том, чтобы приковать войска противника к месту их нахождения и не дать противнику возможности маневрировать, перебрасывать войска в нужном ему направлении. Эта задача выполняется Советским командованием. Эта задача нарушается фельдмаршалом Александером. Это обстоятельство нервирует Советское командование, создает почву для недоверия.
«Как военный человек, – пишете Вы мне, – Вы поймете, что необходимо быстро действовать, чтобы не упустить возможности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66