Оставался Центральный вокзал. Сейчас было бы легче, сейчас можно отправиться в любое ночное казино и даже развлечься.
Да, разных приходилось ждать, по-разному они опаздывали. Любая женщина поймёт меня. Женщине понятно, сколько требуется душевных сил, чтобы после многочасового ожидания, когда ты уже вся кипишь от сдерживаемой ярости, встретить вернувшегося мужчину радостной улыбкой и нежными словами: «Ах, как хорошо, дорогой, что ты уже вернулся!» Женщине понятно, как трудно иной раз не устроить вполне заслуженный скандал, если в долгие часы ожидания ты не раз видела хладный труп любимого на улицах города или в морге. А главное, откуда уверенность, что скандал заслуженный?
Так вот, ничего такого мне не приходилось переживать из-за Гжегожа, уж не знаю, как это у него получалось. Зациклившийся на жене, вечно с головой ушедший в работу и многочисленные житейские проблемы, которые ему то и дело подбрасывала жизнь, он, естественно, иногда опаздывал, но как-то по-другому. И если мне и приходилось его ждать, я это делала с удовольствием. Да, да, мне доставляло просто физическое наслаждение ждать любимого.
Может, он посылал мне какие-то флюиды? Вот интересно, что такое флюиды и как они до меня добирались. По ветру летели? А может, телепатия какая-то? Или плазма, исходящая от медиума гипнотизёра? Как бы то ни было, а ждала я Гжегожа всегда с удовольствием, вот как сейчас…
Повернула к себе зеркальце в машине, причёска и лицо в порядке. А вот и машина Гжегожа!
Гжегож легко открыл незнакомые ворота, мы оба въехали на травку, где намеревались оставить машины. Отсюда до дорожки, выложенной плитками, было четыре шага, и эти четыре шага по неровной травке я преодолела раскорякой, дождавшись, когда он повернулся ко мне спиной, сражаясь с замками входной двери. Не оглядываясь, он пожаловался:
— Меня предупредили, что верхний замок капризничает, и оказались правы. Извини, пожалуйста, что заставляю тебя ждать.
— Ну что ты! — искренне возразила я. — Какие милые люди!
Поскольку я ещё не полностью стряхнула с себя воспоминания, появление Гжегожа казалось мне каким-то нереальным. В Париже ещё куда ни шло, в Париже Гжегож имел право существовать, но здесь, под Варшавой?! Сколько лет представляла я нашу встречу в Варшаве, в ушах звучало ностальгическое танго «Ноктюрн», сколько раз я теряла надежду и вновь обретала её, сколько раз погружалась в сладкую грусть и опять всплывала на поверхность реальности… И вот теперь просто не верила своим глазам. До двери добрела как раз в тот момент, когда она распахнулась.
— Можно, я потрогаю тебя? — робко попросила я, не успев подумать над словами.
— И я тоже! — ответил он, тоже не раздумывая.
Все правильно, как в старые добрые времена. Сначала покончим с главным, чтобы потом спокойно заняться всем остальным. Боюсь, даже ту самую дверь мы как следует не прикрыли…
Немного погодя Гжегож занялся изучением содержимого бара, мне нечем было заниматься, и воображение, некогда чрезвычайно живое и яркое, притупившееся с годами, обрело былую мощь и свободно устремилось сразу в две противоположные стороны. Половина вновь занялась прошлым с его сравнениями в пользу Гжегожа, а вторая половина застряла в современности.
Мой первый муж охотно разрешил бы себя потрогать — разумеется, в те годы, когда ещё меня любил, в последующие гневно и высокомерно воспротивился бы. Второй назло мне ответил бы «нет», вызвав желанный скандал. Третий принялся бы расспрашивать о причинах столь необычного желания, а потом научно доказал бы вред таких спонтанных реакций. Интересно, чем эти мужчины думали и на кой черт они вообще были мне нужны? Хотя… ведь тогда у меня не было Гжегожа.
— Мне сказали, тут поблизости неплохое кафе, — сказал Гжегож. — Сбегаем туда пообедать, а пока давай выпьем что-нибудь.
— Давай, но только не крепкое, ведь нам предстоит обсудить весьма сложные проблемы, а для этого понадобится трезвая голова.
— Скажу тебе откровенно, дорогая, в это болото я погружаюсь только потому, что ты в нем увязла по уши. Сиди, сиди, у меня пока обе ноги в порядке…
Попивая максимально не крепкий напиток — сухое белое вино, к тому же на две трети разбавленное минералкой — я информировала любимого о событиях последних дней, попутно присовокупляя некоторые собственные выводы и соображения.
Больше всего сомнений вызывал сам Ренусь как таковой. Я могла понять неприязнь ко мне, как-никак пыталась подпортить им бизнес. Логичным представлялось мне и стремление избавиться от Елены. Какой-то смысл был и в таинственных, якобы хранящихся у меня бумагах. А вот Ренусь… Ну никак он не подходил ни к одному из перечисленных выше моментов, не тот человек, не тот характер. Правда, лично его я не знала, но в последнее время переговорила с людьми, знавшими его хорошо, и вывод был один: на роль предприимчивого афериста и хладнокровного преступника он годился так же, как дохлая коза в качестве тягловой силы при золочёной карете. Разумеется, люди могли не заметить, как он изменился, как из рохли превратился в закоренелого преступника и законченного негодяя, у человека с годами меняется характер, но мне не давал покоя огонёк, сверкнувший в глубине глаз ксёндза викария.
И я задумчиво произнесла:
— Вот и смущает меня это обстоятельство, ну никак не укладывается в образ того Ренуся, которого все знали. Правда, он связался с Новаковским, настоящим подонком, но и Новаковский никогда не был орлом. Обычная вошь… И знаешь к чему я постепенно прихожу? К тому, что это не Ренусь кого-то убил, а его убили. Абсурдная идея, тем не менее не идёт из головы. Однако… если делом заправляет Мизюня — все возможно. Вот уж она всегда была девушкой неглупой, хотя, глядя на неё, такого не скажешь…
Гжегож перебил меня.
— Теперь моя очередь. Боюсь, телефонные разговоры меня разорят. Итак, по порядку. Дядюшка отпадает, Ренусь его не убивал, не было тогда Ренуся в США. И вообще, с тех пор как он после тридцатилетнего отсутствия на родине опять вернулся в Польшу, за океаном его никто не видел. Между континентами курсировала Мизюня, муж дал ей полную доверенность на ведение всех своих дел. Как-то на Ренуся наткнулся один из его приятелей студенческой поры, вряд ли ты его знала, некий Владек Ягелло…
— Знала, очень рассеянным парнем был этот король.
— Рассеянный не рассеянный, а с Ренусем они вместе учились, в одной группе. Так вот, Владек уверяет, что сразу узнал старого знакомого, тем более, что тот опять вернулся к давней студенческой моде — вся рожа заросла волосами: борода, бакенбарды и снова патлы до плеч. А вот что касается характера, в этом отношении Ренусь изменился до неузнаваемости. Раньше Ренусь был болтливым, теперь напротив, раньше симпатичный и открытый — теперь наоборот, ну и все в таком же духе. Мизюня же почти не изменилась, хотя неумолимое время её основательно поклевало. Оба супруга единодушно разорвали все связи с прежними знакомыми, стараются ни с кем не общаться. И рискну высказать предположение — Ренусь вовсе не Ренусь, как бы по-идиотски это ни звучало.
Я обрадовалась — хорошо, что он первым сказал это.
— Точно такая же мысль мелькнула у меня в голове, когда я сидела у постели ксёндза викария. Я вслух высказывала свои соображения, и, когда заявила — преступником является Иреней Либаш, у ксёндза лицо окаменело. Нет, не Либаш. Значит, если что — оба мы с тобой идиоты.
— Вместе с тобой — все, что угодно! Только вот сначала расскажи мне подробней о таинственных бумагах, что-то я не понял. У тебя и в самом деле они припрятаны?
Я вздохнула.
— Если бы знать! Бумаг у меня в чулане побольше, чем на складе макулатуры, а вот есть ли среди них секретные — одному Богу известно. Знаешь, мой бывшенький недоумок из тайных служб был прямо маньяком по части собирания вссвозможного компромата на всех и вся. Возможности у него были, вот и пользовался ими. Правда, ограничивался только сбором, на то, чтобы привести в порядок архив, у него не было ни времени, ни желания. Сколько раз его драгоценный блокнот извлекала я из-под дивана. Мне вменялось в обязанности беречь его как зеницу ока, впрочем, не только блокнот, но и бесчисленные записки, а такими наша квартира была просто усыпана. Поскольку я была лично ответственной за бесценные записи, старалась их собирать в кучу. Сам знаешь, я тоже не отношусь к аккуратным педанткам, но много раз выскакивала за своим повелителем в парадное и возвращала его с лестницы, ибо снова забыл у телефона очередную бесценную запись. Господи, сколько нервов мне все это стоило! Часами спорил со мной о двадцати злотых, которые якобы я осталась ему должна или он мне, без разницы, а может, не двадцать, а двести, памяти у него — никакой, все путал, перевирал и из-за этого становился ещё более дотошным. Раз помню, довёл меня до нервного припадка из-за ста злотых, которые у него куда-то задевались, а когда я, желая прекратить спор, вручила ему свои сто злотых, обиделся на меня смертельно.
— Так что же ты в нем такого нашла?
— Были у него и достоинства. Хотя, с другой стороны, тоже оборачивались недостатками. Вот представь, тебе захотелось… иметь дело с твоим собственным мужчиной…
— Такого не могу представить! — решительно заявил Гжегож.
— Ну ладно, в твоём случае тебе захотелось со своей женщиной… поговорить в постели. А она намертво приросла к кухонной мойке и бренчит бесконечными грязными тарелками…
— Тарелки отберу, кран прикручу, а её силой утащу в спальню.
— Возможно, но наверняка в твоей женщине нет ста восьмидесяти сантиметров роста и мускулов как у борца-тяжеловеса. Тебе хватит сил, возможно, не просто утащишь, но по дороге ещё и подтолкнёшь пару раз… Нет, ты представь эти два метра с мускулами, как они скалой высятся посередине кухни. Попробуй подтолкни такой памятник! А посуду он мыл по собственному почину, добровольно, хотя я почему-то не испытывала особой радости по этому поводу. Ну, ещё тяжести таскал свободно… И внешне был красив, к тому же чистюля. Не вонял!
— Послушай, давай лучше вернёмся к нашим баранам, а то мне что-то нехорошо становится, из двух зол уж лучше преступление.
— Согласна. Так вот, чем черт не шутит, возможно, кое-что из записей этого моего детектива и валяется у меня в чулане до сих пор. Думаю, это скоро обнаружится, потому что я рассказала полиции о чулане и даже дала капитану ключ от него. Не исключено, они в данный момент там шуруют, и я им не завидую.
— А что ты вообще держишь в своём чулане?
— Я не держу, оно там просто лежит само. Дубовые двухдюймовые доски четырехметровой длины, стремянка, изумительно сохранившаяся деталь обшивки парусника, выброшенная морем на пляж, громадное количество бутылок, запчасти к автомашине, в том числе часть кузова, поломанная мебель и немного дров, книги, которые я никогда не стану читать, неисправная газовая колонка, водопроводные трубы, два велосипедных колёса и многое другое, чего я уже и не помню, но его намного больше того, что я запомнила. Ага, ещё три пластиковых ящика для рыбы, тоже выброшенных морем.
Смеясь, Гжегож принялся приготавливать нам ещё по одному лёгкому коктейлю.
— Кончай смеяться, я ещё не закончила.
— Погоди, давай я тебе вот ещё что скажу. В числе моих бесчисленных телефонных разговоров был один особенный. Ты помнишь Ганю? Она до сих пор сидит в Канаде.
Я вся превратилась в слух. Ганя была некогда лучшей подругой Мизюни, так что следовало ожидать сенсации. И я не была обманута в своих ожиданиях.
— …расчувствовалась и разговорилась, — продолжал Гжегож. — Как только я упомянул Ренуся, она ударилась в воспоминания. Воспоминания, так что речь шла только о прошлом, но я узнал одну очень важную вещь, а именно: в этом прошлом Мизюня пережила любовную драму. Тот, которого она пламенно любила, разбил её сердце, так что Мизюня вышла за Ренуся, чтобы забыться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Да, разных приходилось ждать, по-разному они опаздывали. Любая женщина поймёт меня. Женщине понятно, сколько требуется душевных сил, чтобы после многочасового ожидания, когда ты уже вся кипишь от сдерживаемой ярости, встретить вернувшегося мужчину радостной улыбкой и нежными словами: «Ах, как хорошо, дорогой, что ты уже вернулся!» Женщине понятно, как трудно иной раз не устроить вполне заслуженный скандал, если в долгие часы ожидания ты не раз видела хладный труп любимого на улицах города или в морге. А главное, откуда уверенность, что скандал заслуженный?
Так вот, ничего такого мне не приходилось переживать из-за Гжегожа, уж не знаю, как это у него получалось. Зациклившийся на жене, вечно с головой ушедший в работу и многочисленные житейские проблемы, которые ему то и дело подбрасывала жизнь, он, естественно, иногда опаздывал, но как-то по-другому. И если мне и приходилось его ждать, я это делала с удовольствием. Да, да, мне доставляло просто физическое наслаждение ждать любимого.
Может, он посылал мне какие-то флюиды? Вот интересно, что такое флюиды и как они до меня добирались. По ветру летели? А может, телепатия какая-то? Или плазма, исходящая от медиума гипнотизёра? Как бы то ни было, а ждала я Гжегожа всегда с удовольствием, вот как сейчас…
Повернула к себе зеркальце в машине, причёска и лицо в порядке. А вот и машина Гжегожа!
Гжегож легко открыл незнакомые ворота, мы оба въехали на травку, где намеревались оставить машины. Отсюда до дорожки, выложенной плитками, было четыре шага, и эти четыре шага по неровной травке я преодолела раскорякой, дождавшись, когда он повернулся ко мне спиной, сражаясь с замками входной двери. Не оглядываясь, он пожаловался:
— Меня предупредили, что верхний замок капризничает, и оказались правы. Извини, пожалуйста, что заставляю тебя ждать.
— Ну что ты! — искренне возразила я. — Какие милые люди!
Поскольку я ещё не полностью стряхнула с себя воспоминания, появление Гжегожа казалось мне каким-то нереальным. В Париже ещё куда ни шло, в Париже Гжегож имел право существовать, но здесь, под Варшавой?! Сколько лет представляла я нашу встречу в Варшаве, в ушах звучало ностальгическое танго «Ноктюрн», сколько раз я теряла надежду и вновь обретала её, сколько раз погружалась в сладкую грусть и опять всплывала на поверхность реальности… И вот теперь просто не верила своим глазам. До двери добрела как раз в тот момент, когда она распахнулась.
— Можно, я потрогаю тебя? — робко попросила я, не успев подумать над словами.
— И я тоже! — ответил он, тоже не раздумывая.
Все правильно, как в старые добрые времена. Сначала покончим с главным, чтобы потом спокойно заняться всем остальным. Боюсь, даже ту самую дверь мы как следует не прикрыли…
Немного погодя Гжегож занялся изучением содержимого бара, мне нечем было заниматься, и воображение, некогда чрезвычайно живое и яркое, притупившееся с годами, обрело былую мощь и свободно устремилось сразу в две противоположные стороны. Половина вновь занялась прошлым с его сравнениями в пользу Гжегожа, а вторая половина застряла в современности.
Мой первый муж охотно разрешил бы себя потрогать — разумеется, в те годы, когда ещё меня любил, в последующие гневно и высокомерно воспротивился бы. Второй назло мне ответил бы «нет», вызвав желанный скандал. Третий принялся бы расспрашивать о причинах столь необычного желания, а потом научно доказал бы вред таких спонтанных реакций. Интересно, чем эти мужчины думали и на кой черт они вообще были мне нужны? Хотя… ведь тогда у меня не было Гжегожа.
— Мне сказали, тут поблизости неплохое кафе, — сказал Гжегож. — Сбегаем туда пообедать, а пока давай выпьем что-нибудь.
— Давай, но только не крепкое, ведь нам предстоит обсудить весьма сложные проблемы, а для этого понадобится трезвая голова.
— Скажу тебе откровенно, дорогая, в это болото я погружаюсь только потому, что ты в нем увязла по уши. Сиди, сиди, у меня пока обе ноги в порядке…
Попивая максимально не крепкий напиток — сухое белое вино, к тому же на две трети разбавленное минералкой — я информировала любимого о событиях последних дней, попутно присовокупляя некоторые собственные выводы и соображения.
Больше всего сомнений вызывал сам Ренусь как таковой. Я могла понять неприязнь ко мне, как-никак пыталась подпортить им бизнес. Логичным представлялось мне и стремление избавиться от Елены. Какой-то смысл был и в таинственных, якобы хранящихся у меня бумагах. А вот Ренусь… Ну никак он не подходил ни к одному из перечисленных выше моментов, не тот человек, не тот характер. Правда, лично его я не знала, но в последнее время переговорила с людьми, знавшими его хорошо, и вывод был один: на роль предприимчивого афериста и хладнокровного преступника он годился так же, как дохлая коза в качестве тягловой силы при золочёной карете. Разумеется, люди могли не заметить, как он изменился, как из рохли превратился в закоренелого преступника и законченного негодяя, у человека с годами меняется характер, но мне не давал покоя огонёк, сверкнувший в глубине глаз ксёндза викария.
И я задумчиво произнесла:
— Вот и смущает меня это обстоятельство, ну никак не укладывается в образ того Ренуся, которого все знали. Правда, он связался с Новаковским, настоящим подонком, но и Новаковский никогда не был орлом. Обычная вошь… И знаешь к чему я постепенно прихожу? К тому, что это не Ренусь кого-то убил, а его убили. Абсурдная идея, тем не менее не идёт из головы. Однако… если делом заправляет Мизюня — все возможно. Вот уж она всегда была девушкой неглупой, хотя, глядя на неё, такого не скажешь…
Гжегож перебил меня.
— Теперь моя очередь. Боюсь, телефонные разговоры меня разорят. Итак, по порядку. Дядюшка отпадает, Ренусь его не убивал, не было тогда Ренуся в США. И вообще, с тех пор как он после тридцатилетнего отсутствия на родине опять вернулся в Польшу, за океаном его никто не видел. Между континентами курсировала Мизюня, муж дал ей полную доверенность на ведение всех своих дел. Как-то на Ренуся наткнулся один из его приятелей студенческой поры, вряд ли ты его знала, некий Владек Ягелло…
— Знала, очень рассеянным парнем был этот король.
— Рассеянный не рассеянный, а с Ренусем они вместе учились, в одной группе. Так вот, Владек уверяет, что сразу узнал старого знакомого, тем более, что тот опять вернулся к давней студенческой моде — вся рожа заросла волосами: борода, бакенбарды и снова патлы до плеч. А вот что касается характера, в этом отношении Ренусь изменился до неузнаваемости. Раньше Ренусь был болтливым, теперь напротив, раньше симпатичный и открытый — теперь наоборот, ну и все в таком же духе. Мизюня же почти не изменилась, хотя неумолимое время её основательно поклевало. Оба супруга единодушно разорвали все связи с прежними знакомыми, стараются ни с кем не общаться. И рискну высказать предположение — Ренусь вовсе не Ренусь, как бы по-идиотски это ни звучало.
Я обрадовалась — хорошо, что он первым сказал это.
— Точно такая же мысль мелькнула у меня в голове, когда я сидела у постели ксёндза викария. Я вслух высказывала свои соображения, и, когда заявила — преступником является Иреней Либаш, у ксёндза лицо окаменело. Нет, не Либаш. Значит, если что — оба мы с тобой идиоты.
— Вместе с тобой — все, что угодно! Только вот сначала расскажи мне подробней о таинственных бумагах, что-то я не понял. У тебя и в самом деле они припрятаны?
Я вздохнула.
— Если бы знать! Бумаг у меня в чулане побольше, чем на складе макулатуры, а вот есть ли среди них секретные — одному Богу известно. Знаешь, мой бывшенький недоумок из тайных служб был прямо маньяком по части собирания вссвозможного компромата на всех и вся. Возможности у него были, вот и пользовался ими. Правда, ограничивался только сбором, на то, чтобы привести в порядок архив, у него не было ни времени, ни желания. Сколько раз его драгоценный блокнот извлекала я из-под дивана. Мне вменялось в обязанности беречь его как зеницу ока, впрочем, не только блокнот, но и бесчисленные записки, а такими наша квартира была просто усыпана. Поскольку я была лично ответственной за бесценные записи, старалась их собирать в кучу. Сам знаешь, я тоже не отношусь к аккуратным педанткам, но много раз выскакивала за своим повелителем в парадное и возвращала его с лестницы, ибо снова забыл у телефона очередную бесценную запись. Господи, сколько нервов мне все это стоило! Часами спорил со мной о двадцати злотых, которые якобы я осталась ему должна или он мне, без разницы, а может, не двадцать, а двести, памяти у него — никакой, все путал, перевирал и из-за этого становился ещё более дотошным. Раз помню, довёл меня до нервного припадка из-за ста злотых, которые у него куда-то задевались, а когда я, желая прекратить спор, вручила ему свои сто злотых, обиделся на меня смертельно.
— Так что же ты в нем такого нашла?
— Были у него и достоинства. Хотя, с другой стороны, тоже оборачивались недостатками. Вот представь, тебе захотелось… иметь дело с твоим собственным мужчиной…
— Такого не могу представить! — решительно заявил Гжегож.
— Ну ладно, в твоём случае тебе захотелось со своей женщиной… поговорить в постели. А она намертво приросла к кухонной мойке и бренчит бесконечными грязными тарелками…
— Тарелки отберу, кран прикручу, а её силой утащу в спальню.
— Возможно, но наверняка в твоей женщине нет ста восьмидесяти сантиметров роста и мускулов как у борца-тяжеловеса. Тебе хватит сил, возможно, не просто утащишь, но по дороге ещё и подтолкнёшь пару раз… Нет, ты представь эти два метра с мускулами, как они скалой высятся посередине кухни. Попробуй подтолкни такой памятник! А посуду он мыл по собственному почину, добровольно, хотя я почему-то не испытывала особой радости по этому поводу. Ну, ещё тяжести таскал свободно… И внешне был красив, к тому же чистюля. Не вонял!
— Послушай, давай лучше вернёмся к нашим баранам, а то мне что-то нехорошо становится, из двух зол уж лучше преступление.
— Согласна. Так вот, чем черт не шутит, возможно, кое-что из записей этого моего детектива и валяется у меня в чулане до сих пор. Думаю, это скоро обнаружится, потому что я рассказала полиции о чулане и даже дала капитану ключ от него. Не исключено, они в данный момент там шуруют, и я им не завидую.
— А что ты вообще держишь в своём чулане?
— Я не держу, оно там просто лежит само. Дубовые двухдюймовые доски четырехметровой длины, стремянка, изумительно сохранившаяся деталь обшивки парусника, выброшенная морем на пляж, громадное количество бутылок, запчасти к автомашине, в том числе часть кузова, поломанная мебель и немного дров, книги, которые я никогда не стану читать, неисправная газовая колонка, водопроводные трубы, два велосипедных колёса и многое другое, чего я уже и не помню, но его намного больше того, что я запомнила. Ага, ещё три пластиковых ящика для рыбы, тоже выброшенных морем.
Смеясь, Гжегож принялся приготавливать нам ещё по одному лёгкому коктейлю.
— Кончай смеяться, я ещё не закончила.
— Погоди, давай я тебе вот ещё что скажу. В числе моих бесчисленных телефонных разговоров был один особенный. Ты помнишь Ганю? Она до сих пор сидит в Канаде.
Я вся превратилась в слух. Ганя была некогда лучшей подругой Мизюни, так что следовало ожидать сенсации. И я не была обманута в своих ожиданиях.
— …расчувствовалась и разговорилась, — продолжал Гжегож. — Как только я упомянул Ренуся, она ударилась в воспоминания. Воспоминания, так что речь шла только о прошлом, но я узнал одну очень важную вещь, а именно: в этом прошлом Мизюня пережила любовную драму. Тот, которого она пламенно любила, разбил её сердце, так что Мизюня вышла за Ренуся, чтобы забыться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42