В первые годы их супружества иногда возникали неловкие ситуации. Случалось, что друзья Эллен приглашали их на ужин, на обед или на пикник на берегу океана, и они принимали эти приглашения. Но Броди чувствовал себя не в своей тарелке, замечая снисходительное к себе отношение. Когда же они встречались с друзьями Броди, те вели себя скованно, словно боялись совершить какую-нибудь оплошность. Со временем неловкость исчезла, дружеские отношения укрепились. Но в кругу прежних друзей Эллен они никогда больше не появлялись. Хотя она избавилась от ярлыка «курортница» и снискала симпатии коренных жителей Эмити, ей было нелегко отказаться от всего того, к чему она привыкла до замужества. Иногда Эллен казалось, что она переселилась в другую страну.
Впрочем, до недавнего времени этот разрыв с прошлым не тревожил ее. Она была слишком счастлива и слишком занята воспитанием детей, чтобы позволить себе думать о возможностях, которые ею были упущены. Но когда ее младший сын пошел в школу, она вдруг ощутила вокруг себя вакуум и стала предаваться воспоминаниям о том, чем были заполнены дни ее матери, когда дети начали отдаляться от нее: поездки по магазинам (они доставляли удовольствие, так как денег хватало на все, за исключением самых дорогих вещей), обеды с друзьями, игра в теннис, коктейли, пикники в конце недели. И то, что раньше наводило на нее тоску, казалось мелким и скучным, теперь предстало все воображении как райская жизнь.
Эллен пыталась восстановить связи с друзьями, с которыми не встречалась десять лет, но общих интересов уже давно не было. Эллен с увлечением рассказывала о здешнем обществе, о разных событиях в городе, о своей работе сестрой милосердия в саутгемптонской больнице, — обо всем том, о чем ее бывшие друзья — многие из них приезжали в Эмити каждое лето в течение более тридцати лет — знали мало, да и знать не желали. Они же говорили о событиях нью-йоркской жизни, о картинных галереях, о художниках и писателях, с которыми были знакомы. Потом вспоминали что-нибудь из своей молодости, вспоминали старых друзей — где-то они теперь? На этом большинство разговоров и заканчивалось. Всякий раз, расставаясь, все клятвенно обещали звонить друг другу и снова собираться вместе.
Иногда Эллен пробовала заводить новых друзей среди приезжих, но эти знакомства были вымученными и непродолжительными. Они могли бы перерасти и в дружбу, если бы Эллен меньше стеснялась своего дома, работы мужа и его скудной зарплаты. Она непременно ставила в известность своих новых знакомых, что до замужества она занимала другое положение в обществе. Она понимала, что ей не следовало этого делать, и ненавидела себя за это, потому что горячо любила своего мужа, обожала детей и большую часть года была вполне довольна своей судьбой.
Теперь она уже больше не атаковала общество курортников, не пыталась там стать своей, но обида и тоска не проходили. Она Чувствовала себя несчастной и вымещала свою неудовлетворенность главным образом на муже, который понимал ее состояние и терпеливо сносил все ее капризы. Каждый год ей хотелось забыться глубоким сном на весь летний сезон.
Около половины седьмого Броди свернул на Оулд-Милл-роуд. Солнце стояло довольно высоко. Оно уже потеряло свой предрассветный багровый цвет и становилось оранжевым. На небе не было ни облачка.
Владельцы домов, стоявших на берегу океана, не имели права загромождать проходы между домами, доступ на пляжи должен быть свободным. Но в большинстве случаев эти проходы были заняты под гаражи или перегорожены живыми изгородями из бирючины. С дороги пляж не был виден. Броди мог разглядеть только верхушки дюн. Поэтому через каждые сто ярдов ему приходилось останавливать машину, выходить из нее и осматривать пляж.
Утопленницы он нигде не видел. На широком белом пространстве — только несколько коряг, одна или две консервные банки да длинная, шириной не больше ярда, лента морской травы и водорослей, принесенных к берегу южным ветерком.
Океан был спокоен, и если бы тело плавало на поверхности, он бы его увидел. «Но если оно под водой, — подумал Броди, — то мне остается только ждать, когда его выбросит на берег».
К семи часам Броди осмотрел весь пляж вдоль Оулд-Милл-роуд и Скотч-роуд, ничего необычного не увидел, обратил внимание только на бумажную тарелку, на которой лежали три чаши с зубчатыми краями, вырезанные из кожуры апельсина, — верный признак того, что в этот летний сезон в Эмити понаехала особенно изысканная публика. Броди направился обратно по Скотч-роуд, потом свернул к городу по Бейберри-Лейн и прибыл в полицейский участок в начале восьмого.
Когда Броди вошел, Хендрикс делал последние записи, сдавая дежурство. Похоже, он был разочарован тем, что Броди не приволок на себе труп.
— Невезение, шеф? — спросил он.
— Это зависит от того, что ты считаешь везением, а что невезением, Леонард. Тела я не нашел. Кимбл не появился?
— Нет.
— Ладно, надеюсь, он уже проснулся. Представляю себе зрелище: люди уже идут в магазины, а полицейский дрыхнет в своей машине.
— Он объявится здесь к восьми, — сказал Хендрикс. — Он всегда приезжает в это время.
Броди налил себе чашку кофе, прошел в свой кабинет и начал просматривать утренние газеты — ранний выпуск «Нью-Йорк Дейли Ньюс» и местную газету «Эмити лидер», которая выходила раз в неделю зимой и ежедневно летом.
Кимбл прибыл без пяти минут восемь. Вид у него был такой, будто он спал в форме. Кимбл сел рядом с Хендриксом и стал пить кофе, дожидаясь конца смены. Хендрикса сменили ровно в восемь, и он уже натягивал кожаную куртку, собираясь уходить, когда Броди вышел из своего кабинета.
— Я еду к Футу, Леонард, — сказал Броди. — У тебя нет настроения прокатиться со мной? Это не обязательно, но я подумал, может, ты хочешь довести до конца дело с... этой «водоплавающей»? — Броди улыбнулся.
— Конечно, с удовольствием, — сказал Хендрикс. — У меня сегодня нет больше никаких дел, а выспаться я могу и днем.
Они поехали в машине Броди. Когда они остановились у дома Фута, Хендрикс сказал:
— Держу пари, они еще спят. Прошлым летом, помню, в час ночи позвонила какая-то женщина и попросила меня приехать утром пораньше, потому что у нее такое чувство, будто часть ее драгоценностей пропала. Я сказал, что могу выехать сразу же, но она на это не согласилась, сказала, что ложится спать. Словом, я был у нее в десять утра, и она выставила меня за дверь. Сказала: «В такую рань я вас не просила приезжать».
— Посмотрим, — ответил Броди. — Если они действительно беспокоятся об этой дамочке, вряд ли они будут спать.
Дверь открыли сразу же.
— Мы ждали от вас вестей, — сказал молодой мужчина. — Я Том Кэссиди. Вы нашли ее?
— Я начальник полиции Броди. Это полицейский Хендрикс. Нет, мистер Кэссиди, мы не нашли ее. Можно войти?
— О, конечно, конечно. Извините. Проходите в гостиную. Я позову Футов.
Через каких-нибудь пять минут Броди знал все, что, по его мнению, ему необходимо было знать. Затем он попросил показать одежду пропавшей женщины — не потому, что надеялся узнать что-то новое, ему просто хотелось продемонстрировать; им как добросовестно выполняют полицейские свои обязанности. Его провели в спальню, и он осмотрел одежду, лежащую на кровати.
— Она не брала купальник с собой?
— Нет, — ответил Кэссиди. — Он в верхнем ящике, вон там. Я уже смотрел.
Броди помолчал с минуту, подбирая слова, затем сказал:
— Мистер Кэссиди, мне не хочется показаться бестактным, но не было ли у этой мисс Уоткинс каких-нибудь странностей? Имела она привычку, например, уходить из дому среди ночи... или гулять нагишом?
— Нет, насколько мне известно, — сказал Кэссиди. — Но я не слишком хорошо ее знаю.
— Ясно, — сказал Броди. — Тогда, я думаю, мы еще разок пройдемся по пляжу. Вам идти не обязательно. Хендрикс и я сами справимся.
— Если вы не возражаете, я бы пошел с вами.
— Я не возражаю. Я подумал, может быть, вы не хотите.
Трое мужчин вышли на пляж.
Кэссиди показал полицейским, где он заснул — на песке остался отпечаток его тела — и где лежала одежда женщины.
Броди окинул взглядом пляж. Более чем на милю в одну и другую сторону пляж был пуст, только кучи морских водорослей темными пятнами выделялись на белом песке.
— Пройдем немного, — предложил он. — Леонард, ты иди на восток вон до той косы. Мистер Кэссиди, мы с вами пойдем на запад. У тебя свисток с собой, Леонард? На всякий случай.
— Да, — ответил Хендрикс. — Ничего, если я сниму ботинки? Так легче идти по сырому песку, да и ботинки не промокнут.
— Мне лично все равно, — ответил Броди, — твое дежурство закончилось. Ты можешь даже снять штаны, если захочешь. Но тогда я арестую тебя за непристойное поведение.
Хендрикс зашагал в восточном направлении. Упругий влажный песок холодил ступни. Хендрикс шел, опустив голову и засунув руки в карманы, поглядывая на ракушки, на клубки водорослей. Какие-то букашки, похожие на маленьких черных паучков, вылетели у него из-под ног, а когда волна отхлынула, он увидел, что из дырочек, проделанных в песке песчаными червями, вылетают маленькие пузырьки воздуха. Он наслаждался прогулкой. Странная вещь, думал он, вот живешь здесь всю жизнь и почти никогда не делаешь того, ради чего приезжают сюда туристы, не бродишь, например, по пляжу, не плаваешь в океане. Он не помнил, когда купался в последний раз. Даже не знал, есть ли у него плавки или он потерял их. Что-то похожее он слышал и о жителях Нью-Йорка — будто половина из них никогда не поднималась на крышу небоскреба Эмпайр стейтбилдинг, ни разу не побывала у статуи Свободы.
Время от времени Хендрикс поднимал голову и смотрел, далеко ли еще до косы. Несколько раз он обернулся — вдруг Броди и Кэссиди нашли что-нибудь. Они были примерно в полумиле от него.
Пройдя еще немного вперед, Хендрикс увидел впереди кучу травы и водорослей, которая показалась ему очень уж большой. Когда он был от нее в ярдах тридцати, он подумал: водоросли, должно быть, на что-то намотались. Подойдя к куче, Хендрикс наклонился, чтобы снять немного водорослей, и вдруг замер. Несколько секунд он смотрел, не отрываясь, оцепенев от ужаса. Потом нашарил в кармане брюк свисток, приложил его к губам, хотел дунуть и не смог. Хендрикса вырвало. Он покачнулся и упал на колени.
На песке, опутанная водорослями, лежала женская голова. Целы были и плечи, часть руки и примерно треть туловища. Всю кожу покрывали серо-голубые пятна, мышцы свисали клочьями. Когда Хендрикса выворачивало наизнанку, он подумал — и это вызвало новый приступ рвоты, — что оставшаяся у женщины грудь такая же плоская, как цветок, засушенный в книге.
— Подождите, — сказал Броди и дотронулся до руки Кэссиди. — Мне послышался свист. — Щурясь от утреннего солнца, он разглядывал темное пятно на песке, это явно был Хендрикс, и тут он снова услышал свист, уже более отчетливо.
— Бежим, — сказал он.
Хендрикс все еще стоял на коленях, когда они подбежали к нему. Его уже не рвало, но голова безвольно свисала на плечо, рот был открыт, дышал он шумно, прерывисто.
Броди на несколько шагов опередил Кэссиди.
— Мистер Кэссиди, подождите немного, хорошо? — сказал он, раздвинув водоросли, и когда увидел, что там, почувствовал, как к горлу подкатил комок. Броди сглотнул и закрыл глаза. Спустя минуту он сказал: — Теперь вы можете посмотреть, мистер Кэссиди. Скажите, это она?
Кэссиди не мог двинуться с места. Он смотрел то на Хендрикса, стоявшего в изнеможении на коленях, то на водоросли.
— Это? — сказал он, указывая на кучу и невольно отступая назад. — Вы хотите сказать...
Броди все еще старался подавить тошноту.
— Я думаю, — ответил он, — это все, что от нее осталось.
Кэссиди нехотя приблизился. Броди раздвинул водоросли, чтобы тот мог хорошенько рассмотреть серое, с раскрытым ртом лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38