Он нес его издалека, пробираясь через лес. Это были глухие места. Крис был уверен, что за ним не следили.
С помощью палок он установил лист так, чтобы он покрывал яму, как крыша. Потом вылез из темной норы, которую сам и вырыл. Он тщательно покрыл фанеру землей из ямы, выкопал папоротники и посадил их сверху.
Сделав шаг назад, оглядел свое сооружение. Свежевырытая земля казалась темной по сравнению с ярко-коричневой поверхностью земли в лесу. К завтрашнему дню она подсохнет, и яма будет не заметна. Довольный своей работой, Крис положил камень у входа в нору.
Он был готов. Оставалось нанести визит дантисту. Хорошо, что он отложил его на потом — визит отнимет у него уйму сил. Когда он вернется от дантиста, ему уже не понадобятся свечи, которые ему дал майор. Малярия — это пустяки по сравнению с тем, что ему предстоит.
16
— Мистер Бартоломью? — спросила Криса медсестра. Это была привлекательная панамка, чья темная кожа резко выделялась на фоне белой униформы. — Доктор не знал, что этот пациент займет у него так много времени. Вам придется несколько минут подождать.
Крис кивнул и поблагодарил ее. В Панаме два официальных языка — испанский и английский. Крис говорил на испанском, не считая еще трех языков, но, когда дня два назад он пришел к Дантисту, ему было проще объясняться по-английски.
— Но назовите причину, — сказал ему дантист.
— Это вам не нужно. Вот все, что вам нужно. — Крис снял свои золотые часы “ролекс” и отдал их дантисту. — Они стоят больше четырех тысяч долларов. Разумеется, это не все. Вы получите деньги. И это. — Крис показал ему драгоценную цепочку. — Но только когда будет сделана работа.
Глаза дантиста алчно блеснули. Потом он нахмурился.
— Я не хочу участвовать в чем-то противозаконном.
— Но разве дантисту запрещено законом удалять зубы? Дантист пожал плечами.
— Считайте, что я ненормальный, и сделайте мне одолжение, — сказал Крис. — Я приду через два дня. Не оставляйте никаких записей обо мне. И никаких рентгеновских снимков.
— Без них я не могу гарантировать качество работы. Могут быть осложнения.
— Это не имеет никакого значения.
Дантист нахмурился.
Сейчас Крис сидел в приемной, уставившись на дешевые деревянные стулья и на покрытый пластиком продавленный диван. Люминесцентные лампы слегка потрескивали. На столике лежали журналы на испанском языке. Вместо того чтобы взять один из них, он закрыл глаза и сосредоточился.
Скоро, думал он. Сегодня вечером перед тем, как уйти в лес, он вернется и уничтожит это помещение. Хоть дантист и пообещал соблюдать секретность, нельзя быть до конца уверенным в том, что не останутся записи или рентгеновские снимки — ведь он будет под наркозом. Не должно остаться никаких улик.
Пост — единственный способ самоубийства, разрешенный католической церковью. Все другие пути подразумевают отчаяние, безысходность, недоверие к мудрости Господа, нежелание терпеть лишения, которыми Господь испытывает своих чад. Самоубийство — смертный грех, и за него — вечное проклятие и Геенна Огненная. Пост же соблюдают для того, чтобы наказать себя, предаться размышлениям и испытать духовный экстаз. Пост очищает душу и умерщвляет плоть. Пост приближает душу к Богу.
По мнению Криса, размышление о своих грехах было единственным путем к спасению.
— Мистер Бартоломью, доктор сейчас вас примет, — сказала медсестра.
Он встал и прошел в комнату с зубоврачебным креслом. Он не видел самого доктора, но слышал, как за закрытой дверью течет вода.
— Я сделаю вам анестезию, — объяснила медсестра. Он сел в кресло. Она приготовила шприц.
— Что это? — спросил Крис.
— Атропин и вистарил.
Он кивнул. Он знал, что в качестве наркоза вводят амитал натрия, так называемую сыворотку правды, погружающую человека в бессознательное, почти гипнотическое состояние, в котором его воля ослабевает настолько, что он может ответить на любой вопрос из тех, отвечать на которые запрещено.
— Считайте в обратном порядке, — попросила медсестра.
Когда Крис дошел до девяноста пяти, у него перед глазами пошли круги. Он думал о монастыре, о тех шести годах, проведенных под одной крышей с цистерцианцами, когда единственным средством общения был язык жестов, когда каждый день был похож на предыдущий — молитва, размышление, работа. Он думал о своем белом одеянии, таком же белом, каким сейчас было его сознание.
Он вернется в лес на то место, которое расчистил, и начнет свой пост. Он должен длиться примерно шестьдесят дней. Хотя когда москиты покусают его, и он схватит малярию, может хватить тридцати дней. Но больше шестидесяти он наверняка не протянет.
Он будет размышлять, молиться Господу, просить его о прощении, прощении за убийство бесчисленного множества людей. Не таких, как тот русский, кто должен был умереть, что травил людей опиумом, а тех, чья вина была лишь в том, что они жили на этом свете. С мучительной болью вспоминал он их имена, лица, то, как большинство просило о пощаде. Сейчас он сам будет просить о пощаде для себя. Он попытается очиститься от позора, избавиться от боли в душе, от укоров собственной совести.
Он будет поститься до тех пор, пока его мозг не озарится божественной правдой. Когда плоть начнет умирать, у него появятся галлюцинации, его сознание поплывет. И тогда, достигнув состояния экстаза, он поползет в нору, в свою могилу. Он выбьет столбы, поддерживающие лист фанеры. Лист упадет, на него опустится земля, и он задохнется.
Его тело окажется в укрытии. Им займутся черви, или же его откопают животные, питающиеся падалью. Они сгрызут его кости. Возможно, и останется только череп, но без зубов, его не смогут опознать.
Это самое важное. Он должен умереть безымянным. Ради Элиота и Сола. Для них, конечно же, потрясение узнать, что он нарушил закон. Но их стыд смягчится радостью, что его так и не нашли. Конечно, они будут ломать голову, куда он делся. Но эту Загадку он унесет в могилу. Так лучше. Ведь если они узнают, что он совершил самоубийство, им будет очень стыдно. Но все будет сделано чисто. Он не хочет быть обузой для самых близких людей — побратима и приемного отца.
Если бы его не попросили покинуть монастырь, если бы ему было не тридцать шесть, а на год меньше, он бы принял пострижение и спас бы свою душу.
Сейчас, когда он больше не может жить в миру, а в монастырь дороги нет, у него остается единственный выход — пост, ведущий к смерти и очищению, путь к полному совершенству.
Голова кружилась все сильней. Он почувствовал сухость во рту. Ему стало трудно дышать.
— Это не атропин, — шептал он. — Это что-то другое! Он попытался встать с кресла. Медсестра властным движением руки усадила его на место.
— Нет, — хрипел он.
Белое пятно перед его глазами стало приобретать какие-то очертания. В открытую дверь вошел человек в белом и остановился возле него. Он был похож на привидение.
— Нет! — воскликнул Крис.
Человек приблизил свое лицо — старое, сморщенное, серое. Неужели это дантист? Не может быть.
Он побледнел и, проваливаясь в кромешный мрак, вдруг понял, что это не дантист. Это был Элиот.
Книга вторая
«НАЙТИ И УНИЧТОЖИТЬ»
“Мои черные принцы”
1
Элиот прощупывал пульс Криса. Он нахмурился так, что явственнее проступили морщины на лице. Наконец он кивнул и повернулся к медсестре.
— Доктор в баре за углом, — хрипло сказал он. — Предлагаю и вам к нему присоединиться.
Испуганно раскрыв глаза, она попятилась к двери.
— И вот еще что. — Увидев, что он сунул руку под халат, она замерла. Он достал конверт. — Ваши деньги. И заприте за собой дверь.
Она облегченно вздохнула, выйдя из кабинета дантиста в приемную, и очутилась на улице.
Элиот слышал, как щелкнул замок. Он закрыл дверь кабинета и посмотрел на поднос с зубоврачебными инструментами.
Крис обмяк в кресле. Его дыхание было неглубоким. После того” как ему ввели амитал натрия, он потерял сознание. Лекарство подавляло сдерживающие центры, давая возможность получать информацию от человека, не желающего отвечать на вопросы. Однако допрашиваемый должен быть в состоянии отвечать на эти вопросы, а потому его сознание нельзя отключать полностью. Он должен пребывать в контролируемом полусне, не реагируя ни на что, кроме задаваемых вопросов. Сестре было ведено полностью отключить сознание Криса, поэтому Элиоту пришлось подождать, пока действие лекарства ослабнет.
Он взял иглу капельницы и ввел ее Крису в вену на руке, затем открыл шкафчик и достал два наполненных шприца, лежавших рядом с ампулой амитала. Лекарство было в виде порошка. Он растворил пятьсот миллиграммов в двадцати миллилитрах Дистиллированной воды для инъекций, вставил один из шприцев в отверстие капельницы, торчавшей из руки Криса, и нажал на поршень. В трубочке находился клапан, при помощи которого можно было регулировать поступление лекарства в организм. На всякий случай он положил рядом второй шприц, хотя, если допрос продлится более получаса, раствор придется готовить заново, потому что амитал быстро разлагается.
Как Элиот и ожидал, через пять минут веки Криса затрепетали. Элиот приоткрыл клапан капельницы и ввел в вену немного препарата. Когда речь Криса станет бессвязной, Элиот прикроет клапан, а когда Крис начнет очухиваться, откроет его снова. Процедура требовала внимательности и аккуратности.
Лучше начать с простых вопросов.
— Ты знаешь, кто я?
Не получив ответа, Элиот повторил вопрос.
— Элиот, — прошептал Крис.
— Очень хорошо. Правильно, я Элиот. — Он внимательно посмотрел на Криса и вспомнил его таким, каким увидел впервые, тридцать один год назад. Он хорошо помнил того пятилетнего мальчугана, тощего, оборванного, грязного. Отец умер, проститутка-мать бросила сына на произвол судьбы. Приют находился в пригороде Филадельфии, в трущобах. В помещении — множество столов. На каждом столе — аккуратно сложенная кучка мух. Мальчик ловил их с помощью полосок клейкой ленты. — Помнишь, — спросил Элиот, — как я заботился о тебе? Я тебе, можно сказать, отец, а ты мне — сын. Повтори.
— Отец, сын, — пробормотал Крис.
— Ты любишь меня.
— Люблю тебя, — безо всякого выражения повторил Крис.
— Ты мне доверяешь. Я всегда был так добр к тебе. Ты в безопасности. Тебе нечего бояться. Крис вздохнул.
— Хочешь порадовать меня? Крис кивнул. Элиот улыбнулся.
— Конечно, ты этого хочешь. Ты любишь меня. Слушай внимательно. Я хочу, чтобы ты ответил на несколько вопросов. Говори правду. — Внезапно Элиот почувствовал, что в кабинете пахнет перечной мятой. — Ты что-нибудь слышал о Соле?
Крис так долго молчал, что Элиот уже отчаялся получить ответ.
— Нет.
— Ты знаешь, где он?
— Нет, — еле слышно ответил Крис.
— Сейчас я произнесу одну фразу. Что она означает? Четыре дня назад из Атланты в Рим пришла телеграмма для Криса. На адрес Средиземноморского цветочного магазина, тамошней конторы ЦРУ. До того, как исчезнуть, Крис был помощником резидента. С испытательным сроком. Элиот выяснял, как повлияла на него жизнь в монастыре. Телеграмма была без подписи. Ничего необычного в этом не было, ее получение совпало с исчезновением Сола. Исходя из того, что Сол попытается выйти на Криса, Элиот решил, что эта телеграмма, в отличие от множества других, приходивших на имя Криса, не имеет отношения к используемым в управлении кодам.
— В корзинке яичко, — произнес Элиот.
— Весточка от Сола, — ответил Крис, опуская веки. Глаза у него были, как у пьяного.
— Продолжай.
— Он в беде. Ему нужна моя помощь.
— И это все?
— Сейф.
Элиот подался вперед.
— Где?
— Банк.
— Место?
— Санта-Фе. Ключи у нас обоих. Мы их спрятали. В сейфе будет письмо.
— Зашифрованное? — Костлявые пальцы Элиота вцепились в зубоврачебное кресло. Крис кивнул.
— Я смогу расшифровать код?
— Личный.
— Объясни его мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
С помощью палок он установил лист так, чтобы он покрывал яму, как крыша. Потом вылез из темной норы, которую сам и вырыл. Он тщательно покрыл фанеру землей из ямы, выкопал папоротники и посадил их сверху.
Сделав шаг назад, оглядел свое сооружение. Свежевырытая земля казалась темной по сравнению с ярко-коричневой поверхностью земли в лесу. К завтрашнему дню она подсохнет, и яма будет не заметна. Довольный своей работой, Крис положил камень у входа в нору.
Он был готов. Оставалось нанести визит дантисту. Хорошо, что он отложил его на потом — визит отнимет у него уйму сил. Когда он вернется от дантиста, ему уже не понадобятся свечи, которые ему дал майор. Малярия — это пустяки по сравнению с тем, что ему предстоит.
16
— Мистер Бартоломью? — спросила Криса медсестра. Это была привлекательная панамка, чья темная кожа резко выделялась на фоне белой униформы. — Доктор не знал, что этот пациент займет у него так много времени. Вам придется несколько минут подождать.
Крис кивнул и поблагодарил ее. В Панаме два официальных языка — испанский и английский. Крис говорил на испанском, не считая еще трех языков, но, когда дня два назад он пришел к Дантисту, ему было проще объясняться по-английски.
— Но назовите причину, — сказал ему дантист.
— Это вам не нужно. Вот все, что вам нужно. — Крис снял свои золотые часы “ролекс” и отдал их дантисту. — Они стоят больше четырех тысяч долларов. Разумеется, это не все. Вы получите деньги. И это. — Крис показал ему драгоценную цепочку. — Но только когда будет сделана работа.
Глаза дантиста алчно блеснули. Потом он нахмурился.
— Я не хочу участвовать в чем-то противозаконном.
— Но разве дантисту запрещено законом удалять зубы? Дантист пожал плечами.
— Считайте, что я ненормальный, и сделайте мне одолжение, — сказал Крис. — Я приду через два дня. Не оставляйте никаких записей обо мне. И никаких рентгеновских снимков.
— Без них я не могу гарантировать качество работы. Могут быть осложнения.
— Это не имеет никакого значения.
Дантист нахмурился.
Сейчас Крис сидел в приемной, уставившись на дешевые деревянные стулья и на покрытый пластиком продавленный диван. Люминесцентные лампы слегка потрескивали. На столике лежали журналы на испанском языке. Вместо того чтобы взять один из них, он закрыл глаза и сосредоточился.
Скоро, думал он. Сегодня вечером перед тем, как уйти в лес, он вернется и уничтожит это помещение. Хоть дантист и пообещал соблюдать секретность, нельзя быть до конца уверенным в том, что не останутся записи или рентгеновские снимки — ведь он будет под наркозом. Не должно остаться никаких улик.
Пост — единственный способ самоубийства, разрешенный католической церковью. Все другие пути подразумевают отчаяние, безысходность, недоверие к мудрости Господа, нежелание терпеть лишения, которыми Господь испытывает своих чад. Самоубийство — смертный грех, и за него — вечное проклятие и Геенна Огненная. Пост же соблюдают для того, чтобы наказать себя, предаться размышлениям и испытать духовный экстаз. Пост очищает душу и умерщвляет плоть. Пост приближает душу к Богу.
По мнению Криса, размышление о своих грехах было единственным путем к спасению.
— Мистер Бартоломью, доктор сейчас вас примет, — сказала медсестра.
Он встал и прошел в комнату с зубоврачебным креслом. Он не видел самого доктора, но слышал, как за закрытой дверью течет вода.
— Я сделаю вам анестезию, — объяснила медсестра. Он сел в кресло. Она приготовила шприц.
— Что это? — спросил Крис.
— Атропин и вистарил.
Он кивнул. Он знал, что в качестве наркоза вводят амитал натрия, так называемую сыворотку правды, погружающую человека в бессознательное, почти гипнотическое состояние, в котором его воля ослабевает настолько, что он может ответить на любой вопрос из тех, отвечать на которые запрещено.
— Считайте в обратном порядке, — попросила медсестра.
Когда Крис дошел до девяноста пяти, у него перед глазами пошли круги. Он думал о монастыре, о тех шести годах, проведенных под одной крышей с цистерцианцами, когда единственным средством общения был язык жестов, когда каждый день был похож на предыдущий — молитва, размышление, работа. Он думал о своем белом одеянии, таком же белом, каким сейчас было его сознание.
Он вернется в лес на то место, которое расчистил, и начнет свой пост. Он должен длиться примерно шестьдесят дней. Хотя когда москиты покусают его, и он схватит малярию, может хватить тридцати дней. Но больше шестидесяти он наверняка не протянет.
Он будет размышлять, молиться Господу, просить его о прощении, прощении за убийство бесчисленного множества людей. Не таких, как тот русский, кто должен был умереть, что травил людей опиумом, а тех, чья вина была лишь в том, что они жили на этом свете. С мучительной болью вспоминал он их имена, лица, то, как большинство просило о пощаде. Сейчас он сам будет просить о пощаде для себя. Он попытается очиститься от позора, избавиться от боли в душе, от укоров собственной совести.
Он будет поститься до тех пор, пока его мозг не озарится божественной правдой. Когда плоть начнет умирать, у него появятся галлюцинации, его сознание поплывет. И тогда, достигнув состояния экстаза, он поползет в нору, в свою могилу. Он выбьет столбы, поддерживающие лист фанеры. Лист упадет, на него опустится земля, и он задохнется.
Его тело окажется в укрытии. Им займутся черви, или же его откопают животные, питающиеся падалью. Они сгрызут его кости. Возможно, и останется только череп, но без зубов, его не смогут опознать.
Это самое важное. Он должен умереть безымянным. Ради Элиота и Сола. Для них, конечно же, потрясение узнать, что он нарушил закон. Но их стыд смягчится радостью, что его так и не нашли. Конечно, они будут ломать голову, куда он делся. Но эту Загадку он унесет в могилу. Так лучше. Ведь если они узнают, что он совершил самоубийство, им будет очень стыдно. Но все будет сделано чисто. Он не хочет быть обузой для самых близких людей — побратима и приемного отца.
Если бы его не попросили покинуть монастырь, если бы ему было не тридцать шесть, а на год меньше, он бы принял пострижение и спас бы свою душу.
Сейчас, когда он больше не может жить в миру, а в монастырь дороги нет, у него остается единственный выход — пост, ведущий к смерти и очищению, путь к полному совершенству.
Голова кружилась все сильней. Он почувствовал сухость во рту. Ему стало трудно дышать.
— Это не атропин, — шептал он. — Это что-то другое! Он попытался встать с кресла. Медсестра властным движением руки усадила его на место.
— Нет, — хрипел он.
Белое пятно перед его глазами стало приобретать какие-то очертания. В открытую дверь вошел человек в белом и остановился возле него. Он был похож на привидение.
— Нет! — воскликнул Крис.
Человек приблизил свое лицо — старое, сморщенное, серое. Неужели это дантист? Не может быть.
Он побледнел и, проваливаясь в кромешный мрак, вдруг понял, что это не дантист. Это был Элиот.
Книга вторая
«НАЙТИ И УНИЧТОЖИТЬ»
“Мои черные принцы”
1
Элиот прощупывал пульс Криса. Он нахмурился так, что явственнее проступили морщины на лице. Наконец он кивнул и повернулся к медсестре.
— Доктор в баре за углом, — хрипло сказал он. — Предлагаю и вам к нему присоединиться.
Испуганно раскрыв глаза, она попятилась к двери.
— И вот еще что. — Увидев, что он сунул руку под халат, она замерла. Он достал конверт. — Ваши деньги. И заприте за собой дверь.
Она облегченно вздохнула, выйдя из кабинета дантиста в приемную, и очутилась на улице.
Элиот слышал, как щелкнул замок. Он закрыл дверь кабинета и посмотрел на поднос с зубоврачебными инструментами.
Крис обмяк в кресле. Его дыхание было неглубоким. После того” как ему ввели амитал натрия, он потерял сознание. Лекарство подавляло сдерживающие центры, давая возможность получать информацию от человека, не желающего отвечать на вопросы. Однако допрашиваемый должен быть в состоянии отвечать на эти вопросы, а потому его сознание нельзя отключать полностью. Он должен пребывать в контролируемом полусне, не реагируя ни на что, кроме задаваемых вопросов. Сестре было ведено полностью отключить сознание Криса, поэтому Элиоту пришлось подождать, пока действие лекарства ослабнет.
Он взял иглу капельницы и ввел ее Крису в вену на руке, затем открыл шкафчик и достал два наполненных шприца, лежавших рядом с ампулой амитала. Лекарство было в виде порошка. Он растворил пятьсот миллиграммов в двадцати миллилитрах Дистиллированной воды для инъекций, вставил один из шприцев в отверстие капельницы, торчавшей из руки Криса, и нажал на поршень. В трубочке находился клапан, при помощи которого можно было регулировать поступление лекарства в организм. На всякий случай он положил рядом второй шприц, хотя, если допрос продлится более получаса, раствор придется готовить заново, потому что амитал быстро разлагается.
Как Элиот и ожидал, через пять минут веки Криса затрепетали. Элиот приоткрыл клапан капельницы и ввел в вену немного препарата. Когда речь Криса станет бессвязной, Элиот прикроет клапан, а когда Крис начнет очухиваться, откроет его снова. Процедура требовала внимательности и аккуратности.
Лучше начать с простых вопросов.
— Ты знаешь, кто я?
Не получив ответа, Элиот повторил вопрос.
— Элиот, — прошептал Крис.
— Очень хорошо. Правильно, я Элиот. — Он внимательно посмотрел на Криса и вспомнил его таким, каким увидел впервые, тридцать один год назад. Он хорошо помнил того пятилетнего мальчугана, тощего, оборванного, грязного. Отец умер, проститутка-мать бросила сына на произвол судьбы. Приют находился в пригороде Филадельфии, в трущобах. В помещении — множество столов. На каждом столе — аккуратно сложенная кучка мух. Мальчик ловил их с помощью полосок клейкой ленты. — Помнишь, — спросил Элиот, — как я заботился о тебе? Я тебе, можно сказать, отец, а ты мне — сын. Повтори.
— Отец, сын, — пробормотал Крис.
— Ты любишь меня.
— Люблю тебя, — безо всякого выражения повторил Крис.
— Ты мне доверяешь. Я всегда был так добр к тебе. Ты в безопасности. Тебе нечего бояться. Крис вздохнул.
— Хочешь порадовать меня? Крис кивнул. Элиот улыбнулся.
— Конечно, ты этого хочешь. Ты любишь меня. Слушай внимательно. Я хочу, чтобы ты ответил на несколько вопросов. Говори правду. — Внезапно Элиот почувствовал, что в кабинете пахнет перечной мятой. — Ты что-нибудь слышал о Соле?
Крис так долго молчал, что Элиот уже отчаялся получить ответ.
— Нет.
— Ты знаешь, где он?
— Нет, — еле слышно ответил Крис.
— Сейчас я произнесу одну фразу. Что она означает? Четыре дня назад из Атланты в Рим пришла телеграмма для Криса. На адрес Средиземноморского цветочного магазина, тамошней конторы ЦРУ. До того, как исчезнуть, Крис был помощником резидента. С испытательным сроком. Элиот выяснял, как повлияла на него жизнь в монастыре. Телеграмма была без подписи. Ничего необычного в этом не было, ее получение совпало с исчезновением Сола. Исходя из того, что Сол попытается выйти на Криса, Элиот решил, что эта телеграмма, в отличие от множества других, приходивших на имя Криса, не имеет отношения к используемым в управлении кодам.
— В корзинке яичко, — произнес Элиот.
— Весточка от Сола, — ответил Крис, опуская веки. Глаза у него были, как у пьяного.
— Продолжай.
— Он в беде. Ему нужна моя помощь.
— И это все?
— Сейф.
Элиот подался вперед.
— Где?
— Банк.
— Место?
— Санта-Фе. Ключи у нас обоих. Мы их спрятали. В сейфе будет письмо.
— Зашифрованное? — Костлявые пальцы Элиота вцепились в зубоврачебное кресло. Крис кивнул.
— Я смогу расшифровать код?
— Личный.
— Объясни его мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59