Ему ли, столько раз проходившему через этот самообман дружеских попоек, не знать этого? И вот опять... Спиртное было самое дорогое, закусь - сплошной деликатес, а во рту словно кошки нагадили.
Александр Евгеньевич Плонский проснулся ночью от жжения в груди, в горле, в животе. С трудом заставил себя встать, хватаясь за стенку, за стулья, прошел на кухню, открыл кран и присосался к нему с жадностью бродяги, иссушенного пустыней.
- Чтобы еще раз!.. - страдальчески произнес он, раздеваясь, поскольку до этого лежал на кровати в чем пришел, и забираясь под одеяло. - Надо же так надраться! Никогда больше...
И подумал, что не надираться было никак нельзя. Поскольку все упивались: дело закручивалось общее, и выказывать свою особость не следовало. Вчера была получена последняя бумага, делающая его богатым человеком, очень богатым. Конечно, не одного его, там еще четверо таких же сообразительных администраторов. Но того, что они получили почти задаром, с лихвой хватило бы сотне ушлых предпринимателей. А может, и тысяче.
Вчера он стал настоящим миллионером, совладельцем недр, лесов, рудников, собственником одного из крупнейших предприятий района - горного комбината в Никше. А поскольку поселок целиком зависит от комбината, значит, и поселка тоже.
Застолье выглядело вполне обычным. Пили за дружбу и, конечно, за женщин, и еще за многое. Никто не вспоминал только о своем новом общественном статусе. Лишь один раз прорвалось, когда был тост за благодетеля-президента. Все вдруг заговорили возбужденно. И так же вдруг затихли: еще не освоились, не научились в открытую радоваться богатству.
И сейчас, лежа в постели, Плонский внезапно остро пережил новое для себя чувство не просто радости, скорее - властности. Чувство мазнуло душу ликованием и растворилось. Но он уже знал, что это повторится и со временем станет привычным.
Ему даже полегчало, когда он подумал об этом. И он начал засыпать, стараясь удержать в памяти огонек блаженства, задуваемый рвущейся наружу тошнотностью перепоя, как вдруг в успокоение дремоты грубо ворвался телефонный звонок.
Телефон стоял рядом, на тумбочке, только протянуть руку, но как раз на это не было ни желания, ни сил. Плонский сказал себе, что уснет, не обращая внимания на раздражающую трель. И он вроде бы уснул. Но телефон затрещал опять. Чтобы унять нетерпеливого абонента, надо было сбросить трубку. И он протянул руку, намереваясь сделать именно это, но рука сама, по-привычке, поднесла трубку к уху.
- Слушаю, - простонал Плонский тоном больного, которого только что вынули из реанимации.
То, что он услышал, заставило не просто очнуться, а сесть, сбросив ноги с кровати.
- Они здесь, вышли в Никшу, как вы и предполагали...
- Кто это? - машинально спросил Плонский, хотя сразу узнал голос человека, с которым у него давно были доверительные отношения.
- Грысин говорит. Сизов пришел из тайги. Он просил сказать вам, что все в порядке.
- Что-нибудь еще говорил?
- Только это: все в порядке. Сказал: вы поймете.
- Он один пришел?
- Нет, с ним этот беглый парень, я узнал его. И еще охотник-нанаец.
- Где они остановились?
- У Ивакиных.
- Вот что, Грысин, до моего приезда глаз с этого дома не спускай.
- А когда вы приедете?
- Завтра. То есть уже сегодня. Глаз не спускай, ты понял? И не ходи к ним, не напрягай.
- Понял, все понял. Не сомневайтесь, сделаем как надо.
Положив трубку, Плонский снова прошел на кухню, открыл кран, сунул голову под холодную воду. "Вот это день!.. Недаром говорят: деньги - к деньгам. Если и с золотом получится, можно будет развернуться так, что..." Он не нашел определения, сел на кровать, потер виски, тяжело, с трудом соображая.
Чтобы получилось, надо ехать в Никшу. И немедленно. Чего доброго, Сизов еще раззвонит про золото...
Однако ехать сразу после такой попойки трудновато. Дорога неблизкая и нелегкая. Таежная грунтовка - не европейская авеню. Надо бы с кем-то. И вдруг вспомнил про вертолет Толмача.
Он вскочил, пометался по комнате, снова сел и снял телефонную трубку. Больше всего опасался, что Миша Толмач, любивший выпить, окажется в том же, что и он сам, недееспособном состоянии. И очень обрадовался, услышав в трубке вполне бодрый, будто и не ночь на дворе, голос:
- Слушаю вас.
- Это я. Узнаешь?
Толмач помолчал и произнес непонятное:
- Я знал, что смогу вернуть долг.
- Какой долг? - удивился Плонский. - Это я. Понял кто?
- Помните мои слова: "Я ваш должник"?
- Да ладно тебе!
- Я свои долги привык возвращать.
- Дело-то было пустяковое.
- Не пустяковое. Я в Уголовном кодексе разбираюсь.
Дело, и верно, было весьма серьезное. Но зампрокурора тогда предусмотрительно рассудил: если всех ловких пересажать, с кем потом оставаться?
- Ты почему не спишь? - раздраженно спросил он.
- Я спал. Но это неважно. Что случилось?
- Почему именно случилось?
- Ну, как же... Ночной звонок... Нужна помощь?
- Нужна, Миша. Можешь меня выручить?
- Что за вопрос? Обижаете.
- Мне надо срочно попасть в Никшу.
- Не терпится поглядеть на собственность? - засмеялся Толмач.
- Откуда тебе известно? Этого еще никто не знает.
- Опять обижаете. Деловые люди такие вещи должны знать заранее.
- Нет... То есть, да. - Плонский обрадовался подсказке. В самом деле, вполне логичное объяснение: стал хозяином, появились новые заботы. Понимаешь, уснуть не могу, мы вчера гудели.
- Понимаю...
- Да дело не в этом. Мне утром надо быть в Никше.
- Надо, так будем. Сейчас позвоню пилоту.
- А как... на аэродром?..
- Заеду за вами, о чем разговор. Спите пока, я разбужу.
Лаконичность и уверенность, с какими Толмач говорил, успокоили настолько, что Плонский сразу лег. Последней мыслью, перед тем как провалиться в сон, было: вот кого надо приблизить к себе, вот на кого опереться. Не так уж много кадров, способных понять хозяина с полуслова. А кадры, как правильно говорили большевики, решают все...
Плонский был в полной похмельной прострации, когда пришел Толмач, заставил его, ничего не соображающего, одеться. Затем он вывел его на улицу, на которой только занимался рассвет, уложил на заднее сиденье и сел за руль.
Спал Плонский и в вертолете. Очнулся от тишины. Вскинулся к иллюминатору и не увидел никакого поселка, только лес. И блестела неподалеку речка, на зеленом берегу которой сидели Толмач с пилотом, закусывали.
- Где мы?! - крикнул испуганно, высунувшись в раскрытую дверь.
Толмач подошел, помог ему выбраться из вертолета.
- Я подумал, что вам перед Никшей полезно освежиться.
Плонский умылся в речке, высосал, не отрываясь, бутылку минералки, поданную предусмотрительным Толмачом, и обессиленно повалился в траву, приходя в себя, собирая расползающиеся мысли.
Да, ему требовалось все хорошенько обдумать. Как сделать, чтобы и золото взять, и чтобы никто ничего не заподозрил. Договориться с Сизовым? Бесполезное дело. Да и не хотелось ни с кем делиться. Значит, Сизова надо убрать. С Красюком будет проще: он - беглый, его вправе застрелить любой милиционер. Скажем, при сопротивлении, при попытке к бегству. Остается нанаец. Но, во-первых, еще не известно, знает ли он о золоте. А если и знает, то ничего страшного, уйдет в тайгу и не скоро появится в Никше. Если появится. Да, еще Ивакин, дружок Сизова. Но куда он денется? Живет в Никше, жена, ребенок. Опять же геолог, его дело искать месторождения касситерита для комбината. А комбинат теперь чей?.. Не совсем же безголовый этот Ивакин, сообразит...
Солнце, едва проглядывавшее из-за высокой облачности, не припекало, как в последние дни. Лежать было - одно удовольствие, и вставать Плонскому совсем не хотелось. Хотелось опохмелиться. Но Плонский не тянулся к пухлой сумке Толмача, в которой, он знал, имелось все для такого случая. Он вообще не шевелился, делая вид, что отходит от вчерашней выпивки. А сам все думал, как без шума взять золото, как разобраться с Сизовым...
Решение пришло внезапно. Зачем он летит? Посмотреть, как работает комбинат? Значит, туда и надо в первую очередь. И туда же позвать Сизова. И пусть принесет золото. А на комбинате механизмы всякие, долго ли до несчастного случая! Взять бункер. Когда в него ссыпается руда, грохот стоит такой, что кричи - не услышишь. Случайно поскользнуться да свалиться в бункер - раз плюнуть...
Он привстал, спросил, не поднимая головы:
- Сумку мою не забыл взять?
- Не забыл, Александр Евгеньевич. В вертолете она.
Там, в сумке, был мелкокалиберный пистолет, который он всегда брал с собой. Если договориться с Толмачом, посадить его с пистолетом недалеко от бункера. И когда они с Сизовым подойдут к грохочущему зеву... Выстрела никто не услышит. А он, Плонский, будет рядом, подтолкнет падающего куда надо... Никакая экспертиза не определит, что было первопричиной, поскольку в бункере от человека ничего не останется...
- Значит, помнишь о долге? - спросил он, покосившись на сидевшего рядом Толмача.
- Что-то надо сделать? - тотчас отозвался тот, даже не повернув головы, будто ждал этого вопроса.
Плонский промолчал, и Толмач, правильно поняв это молчание, махнул рукой пилоту.
- Сейчас вылетаем. Иди, проверь там все.
- Мешает мне один человек, - сказал Плонский, когда пилот ушел. Можешь помочь.
- Что за вопрос!
- Дело абсолютно безопасное.
- Тем более.
Он рассказал о грохочущем бункере, о пистолете, о том, что будет делать он и что должен сделать Толмач.
- Обязательно я? - спросил тот. - Может, закажем?
- Некогда. Это надо сделать сегодня, сейчас же, как приедем на комбинат.
- Этот человек уже там?
- Он придет потом, как я позову.
- Значит, у нас есть время немного порубать?
- Конечно! - воскликнул Плонский, обрадованный таким обещающим оборотом разговора.
* * *
Сизов проснулся в первом часу пополудни. Удивился, что так долго спал. Накопившееся в тайге утомление брало свое.
Чумбоки не было, всего скорей, он встал рано и ушел по своим делам. Красюк крепко спал, разметавшись на шубах, постланных вместо постели на чисто вымытый пол.
Сашу Ивакина он нашел сидящим на крыльце. Присел рядом.
- По-моему, Плонский прилетел, - сказал Ивакин. - Вертолет сел на площадке за комбинатом.
- Так быстро?
- Значит, торопится.
- Куда ему торопиться?
- Вот и я думаю - куда?
- Что ты хочешь этим сказать?
- Подумай сам. Это же зампрокурора, его, хоть все леса вокруг сгори, с места не сдвинешь. А тут всего и делов - сактировать принятое золото и передать его в банк. Это что - дело большого начальника?
- Так ведь и золота немало. К тому же он сам сподобил меня сопровождать Красюка. На вахту приезжал.
- Это тоже странно. Не его это дело. Если только не личное его...
- Я и сам думал...
- С другой стороны - что ему это золото? Говорят, все окрестные леса и земли скоро будут его собственностью.
- Это как? - удивился Сизов.
- Покупает.
- Откуда у него такие деньги?
- Какие деньги? Сейчас все, бывшее ничейным, продают за бесценок. Своим, конечно. А кто у нас в районе и свой, как не Плонский.
- Все равно нужна куча денег.
- Подкинут. Может, Плонский - подставное лицо какого-нибудь иностранца. Но для нас это ничего не меняет. Будем вкалывать на новоявленных капиталистов, искать для них новые месторождения касситерита.
- О том, у Долгого озера, ты, случаем, не доложил?
- Не знаю кому и докладывать.
- А золотой ручей?
- На нем мы сами попробуем разжиться. Мы же вчера с тобой обо всем договорились.
- Ну, жизнь настала!
- Она, такая, давно уж настала. Только мы никак к ней не привыкнем.
- А я там, в заключении, об этом беспределе и вовсе забыл.
Ивакин грустно усмехнулся.
- Говорят, в тюрьмах - беспредел. А он тут, на воле.
- Дожили!
- Да, брат, дожили!..
Они повздыхали. В точности так же, как миллионы других работяг в стране, ошалевшей от перемен, не укладывающихся в наивные представления людей о жизни.
Из дома выглянула Татьяна, воскликнула радостно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28