Но Белов этого даже не заметил, потому что неожиданная и резкая боль вспыхнула вдруг в правой руке, затмив прочие неприятности.
Рука горела, но, что самое странное, Алексей никак не мог найти эту руку. Наконец он сообразил, что она почему-то находится где-то вверху, вытянутая в направлении потолка. Белов попробовал опустить ее, но немедленно получил новый взрыв боли.
Понемногу он приходил в себя, и, когда мысли в разбитой голове стали носиться с более-менее приличной скоростью, Алексей понял три вещи:
— все вещи и бумаги Бондарева украдены;
— сделал это тот помятый тип, которого Бондарев назвал «то ли просто псих, то ли псих на задании»;
— и этот же любитель жевательной резинки, разбив Алексею голову, вдобавок прибил его кисть к двери номера чем-то похожим на металлическую спицу;
— он же заклеил Алексею рот скотчем.
Белов попробовал привстать, чтобы левой рукой дотянуться до спицы и вытащить ее, но сразу же завыл от боли и замер на полусогнутых ногах. На лбу выступил пот, к горлу подкатил комок тошноты.
Поднимался он минут пятнадцать — каждое его движение увеличивало давление на прибитую кисть. Белов мычал, кусал до крови губы и медленно выпрямлял ноги, выворачивая правую руку.
Потом он наконец сел на корточки — спиной к двери, с пульсирующей болью рукой. Алексей стал тянуться левой рукой к спице, кое-как ухватился за нее, но потная ладонь соскользнула, а металл плотно сидел в дереве.
Алексей сделал передышку, и тут ему в голову пришла простая мысль: а если помятый мужчина собирается вернуться? Если он просто «наживил» Алексея, а потом, пристроив украденные вещи, собирается вернуться и довести дело до конца?
Белов вцепился в спицу, но пальцы снова соскользнули. Алексей лихорадочно вытер ладонь о брюки и снова взялся за дело. Как только он чуть пошевелил спицу, боль вспыхнула оранжевым цветком в мозгу, и Алексей зажмурился.
Чтобы вытащить спицу из двери, ее нужно было расшатать. Иначе говоря, Алексей должен был своей рукой дергать торчащее в ране оружие вправо-влево и вверх-вниз. Вспышки боли шли одна за другой, и, откликаясь на них обессиленным мычанием, Алексей едва не прослушал шаги в коридоре.
Они были быстрыми, но осторожными.
4
После разговора с соседом Насти Мироненко у Бондарева было такое ощущение, что оно вот-вот свалится ему в руки, что оно где-то неправдоподобно близко... Словно в воздухе перед глазами пляшут разрозненные буквы, и надо их по очереди осторожно взять в ладонь и сложить искомое слово.
И Бондарев торопился в архив, чтобы ухватить последнюю или предпоследнюю из этих букв. В такси, рассекавшем грязные лужи под блатняк из радиоприемника, Бондарев неожиданно отчетливо вспомнил папку из архива с фамилией Мироненко на титульном листе. То ли эта папка и вправду прошла через его руки, то ли это было ложное воспоминание, но Бондарев явственно, будто это было секунду назад, ощутил на кончиках пальцев серый шершавый картон, пожелтевшие протокольные листы, черно-белые фотографии...
Когда он вошел в архив, то ему казалось, будто он с порога видит те несколько нужных ему папок в общей кипе. Он ошибся.
Ошибся, и это дало ему повод успокоиться. Еще ничего не было решено. Пляшущие в воздухе буквы могли оказаться миражом. Или же из них могла получиться исключительная глупость. «Еще ничего не решено», — сказал он себе, обстоятельно усаживаясь за стол, будто собираясь провести здесь вечность. Непонятно кого обманывая, он стал нарочито медленно перекладывать папки, скользя взглядом по титульным листам, как делал все предыдущие дни, как будто бы и сегодня он ни на что особенно не надеялся...
Через три минуты он вытащил первую папку нужного дела. Всего в деле были три толстые папки. Номер, заведено такого-то января девяносто второго года... По факту гибели Мироненко Евдокии Семеновны, 1921 года рождения... Тело обнаружено... Многочисленные телесные повреждения... Резаные раны... Заключения патологоанатома...
Бондарев был как будто подросток, дорвавшийся до долгожданного продолжения любимой приключенческой книжки.
Он не заметил, как со спины к нему подошли.
— Зачем вам это?
Бондарев вздрогнул от неожиданности, обернулся:
— Как — зачем? — Он быстро восстановил в памяти подзабытую в последние секунды легенду: московский автор бестселлеров, серийный убийца и так далее...
— Как — зачем? Это моя работа...
— Зачем вы это смотрите? — повторил майор свой вопрос. Бондарев не сразу сообразил, что голос у него сейчас был какой-то особенно сухой, буквально скрипящий в воздухе.
— Это как раз тот случай, про который мне надо...
Бондарев замолчал, потому что майор изменился в лице.
— Значит, его все-таки поймали, — сказал майор.
— Кого?
— Убийцу. Вы же сказали, что двадцать пятая жертва была подставой и его взяли.
— А-а... Да, его взяли.
— Мне бы надо обрадоваться, но мне почему-то все равно.
Висящие в воздухе буквы вдруг вспыхнули, сами поменялись местами, заняли нужную позицию и влетели в мозг Бондареву.
Он отложил папки, встал из-за стола и ошарашенно уставился на майора:
— Ваша фамилия Афанасьев?
— Да, — сказал майор.
— И у вас есть приемная дочь Настя. Вы женились на ее матери. Светлане Мироненко.
— Да, — сказал майор, абсолютно не удивляясь познаниям Бондарева. — Только одно «но». У меня была приемная дочь. И ее звали Настя.
— Расскажите мне, — сказал Бондарев. — Расскажите мне о Насте.

Глава 20
Ее серьезные проблемы
1
Просто удивительно, до чего легкомысленным был Мезенцев той весной. После того как генеральская дочь явилась однодневным кошмаром, а потом растворилась в пространстве, Мезенцев посчитал, что все пришло в норму. Ненужные воспоминания продолжили ржаветь и обрастать илом где-то там, на океанском дне. Теплая и слякотная зима так и не переросла ни во что серьезное и закончилась одним большим всхлипом ботинка, угодившего в лужу талой воды.
Ни во что серьезное не переросли и отношения Мезенцева с тридцатичетырехлетней дамой из банка напротив, которая регулярно посещала бизнес-ленчи в ресторане «Русский трактир», а потом основательно запала на его хозяина. Мезенцев не возражал, особенно когда дама с рвением принялась наводить уют в квартире, приводить в порядок гардероб и делать прочие полезные для хозяйства вещи. В постели она тоже проявляла энтузиазм и изобретательность, однако серьезно зацепить Мезенцева ей все же не удалось. Как только она забрасывала очередной крючок, Мезенцев немедленно уворачивался. Он был не против постоянных отношений, но только чтобы при этом за ним сохранялось право иногда закрыться на все замки, не отвечать на телефонные звонки и дрейфовать в легком тумане, пуская в потолок прозрачные облачка сладковатого дыма. Не для того он разводился с одной женщиной, чтобы другая оккупировала часть его мира и установила там свои дурацкие порядки.
У банковской дамы были другие взгляды на двусторонние отношения, и она махнула на Мезенцева рукой, как на неоперабельного больного. Мезенцев, в свою очередь, помахал ей вслед, посчитав, что с такими талантами и такой грудью ей не составит труда устроить личную жизнь.
Бывшая жена тоже стала подавать признаки жизни — она не справлялась с потоком подростковых глупостей, которые успевал творить их с Мезенцевым сын, и теперь требовала вмешательства твердой отцовской руки. Мезенцев пару раз заехал, выслушал долгий перечень совершенных проступков, подивился размаху и изобретательности сына. Пока жена не видела, потрепал его по непутевой голове и спросил:
— Летом-то что делать собираешься?
— К бабке поеду. В деревню.
— Интересно в деревне?
— Не-а. Тоска.
— Пошли ко мне, в ресторан, заработаешь пару копеек.
— А чего там делать-то?
— Можно посуду мыть, можно официантам помогать.
— На мобильник заработаю?
— Заработаешь.
— А на мопед? — заинтересовался сын.
— Если постараешься, можно и на мопед.
— Ну... Можно и поработать.
— Только учти...
— Чего?
— У меня заведение солидное, всяких малолетних преступников нам не надо.
— Так я же не преступник. Я так... Балуюсь.
— Успеешь до лета добаловаться. Вступит какая-нибудь блажь в голову — и все...
— Не, не вступит.
— Короче говоря, — со значением произнес Мезенцев. — Тебе решать. Только матери до лета ничего не говори. А то она...
А то она немедленно подымет крик, что ребенок в кабаке сопьется, развратится, насмотрится, наслушается и так далее... Как будто для всего этого необходимо идти именно в кабак.
В самом ресторане все шло неплохо, разве что Алик, заматерев, стал пробовать, насколько безразмерно терпение хозяина. Его излюбленным трюком было сдавать выручку с недостачей, а когда Мезенцев интересовался «где?», Алик немедленно хлопал себя по карману, жаловался на забывчивость и с дико смущенным видом сдавал недостающее. Но если Мезенцев не спрашивал, то недостача так и оставалась в кармане широких штанов Алика. Мезенцев пока терпел этот цирк, дожидаясь момента, когда Алик спрячет в карман половину выручки и тогда нарвется на полномасштабное промывание мозгов через задний проход.
Так он и жил, не принимая близко к сердцу ни одну из возникающих неприятностей. Будто бы знал, что сердце понадобится ему для неприятности, несравнимой со всеми предыдущими.
2
— Евгений Петрович? Евгений Петрович?
Телефон, включенный на громкую связь, надрывался женским голосом. Мезенцев оторвал тяжелый затылок от дивана, выдержал несколько секунд, пока кровь отольет к голове, и взял трубку.
— Я...
Спросонья у него всегда был низкий и хриплый голос, не все узнавали.
— Евгений Петрович? — требовали подтверждения в трубке.
— Тридцать пять лет как Евгений Петрович...
— Это Лена.
— Какая Лена?..
— Лена Стригалева. Я к вам приезжала в прошлом году, в ноябре...
— В ноябре, — повторил Мезенцев как попугай. — Минутку.
Он отложил трубку и от души выругался. С ненавистью поглядывая на трубку, как на свернувшуюся змею, от которой можно ожидать чего угодно, Мезенцев встал с дивана, умылся холодной водой и потом долго вытирался в надежде, что за это время что-нибудь случится со связью, или же Лене просто надоест ждать, и она повесит трубку.
Ничего подобного. Когда он снова взял трубку, генеральская дочь была на месте.
— Евгений Петрович...
— Слушаю, — сказал Мезенцев.
— Вы помните тот наш разговор, осенью?
— Частично.
— В общем, у меня возникли кое-какие проблемы...
Ну конечно. Вот говорил же, предупреждал же...
— Что? Евгений Петрович, что вы говорите?
— Я ничего не говорю. Я внимательно слушаю.
— Возникли проблемы... И я хотела бы с вами встретиться...
— Лена, — Мезенцев боролся с искушением просто повесить трубку и забыть о звонке, как о ночном кошмаре. — У меня столько дел в ресторане... Нет у меня времени ехать в вашу Москву...
— Вы не поняли...
— То есть?
— Я в Ростове. Я звоню с автовокзала. Я приехала к вам.
На этот раз Мезенцев не сдержался и выговорился непосредственно в трубку.
— Я понимаю ваши эмоции, — почти неизменившимся голосом сказала Лена. — Но возникла такая ситуация...
— Эмоции, хреноции! — продолжал бушевать Мезенцев. — Ситуации, хренации... Ничего ты не понимаешь!
— Короче говоря, сейчас я приеду, и вы мне все выскажете в лицо, договорились?
— Стоп! — Мезенцев слегка потряс трубку в воздухе, как бы примериваясь для процедуры вправления мозгов кому-нибудь, неважно кому, Алику или Лене Стригалевой. — Ничего мы не договорились...
— Почему?
— Что у тебя там за проблемы?
— Ну, это долгая история...
— Они серьезные, эти проблемы?..
— Да, — здесь она не колебалась ни секунды.
— Тогда не надо ко мне ехать.
— А-а... Поняла.
— Возьми такси и поезжай к парку Первого мая. Жди меня там.
— Вы приедете?
Куда вдруг делась вся ее наработанная деловитость и самоуверенность и откуда пробилась детская надежда, что сейчас придет сильный и хороший.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71