Если только сами в живых останетесь.
Л е ж а н д р. …
К у д р и е. Я не собираюсь давать вам советы, Лежандр, но, откровенно говоря, в вашем положении держать инспекторов Титюса, Карегга и Силистри в запасе – это чистое самоубийство.
***
Уже с порога он обернулся:
– Ах да! чуть не забыл. Это дело: самоубийство комиссара Серкера.
Он опять открыл свой старый портфель бычьей кожи и достал конверт:
– Держите.
Он протянул конверт, не сделав ни шагу вперед. Дивизионный комиссар Лежандр собрал последние силы, чтобы подойти к тестю.
– Что это?
– Признание инспектора Пастора.
– Инспектора Пастора?
– Да, инспектора Пастора… Не чета вам, уважаемый.
59
Жизнь господина Лемана с каждым днем осложнялась все больше и больше. Привидения как с цепи сорвались. Они слали ему сообщения в любой час дня и ночи, доставая его там, где он меньше всего этого ожидал. Спрашивал ли Леман счет в баре за какой-нибудь аперитив – чья-то рука успевала оставить на листке пару слов, всего-то: «Кажется, Казо не доехал».
Леман кидался к официанту со счетом в руке:
– Кто это написал?
Официант отстранялся:
– Спокойно! Это же ваш приятель, вон там, у бильярда.
– Где?
Естественно, никакого приятеля.
– Наверное, ушел. Он хотел сделать вам сюрприз.
Отправлялся ли он в сортир отлить свой страх, разглядывая привычные взгляду настенные надписи, – натыкался на безобидный вопросик: «Да? с фонариком, что ли?»
На улице прямо перед ним, откуда ни возьмись, появляются какие-то ужасные дети:
– Ты тоже в деле? Ты тоже в деле? Ты тоже в деле?
Он не стал гоняться за детьми.
Он перестал заглядывать в кафе.
Он обходил стороной общественные туалеты.
Он поливал теперь городские стены.
Он боялся вообще куда-нибудь пойти.
Он подумывал, как бы ему убежать от себя, чтобы больше не возвращаться.
Один сутенер-итальянец попытался как-то вступиться за беднягу, обратившись к инспектору, который, кстати, тоже был наполовину итальянец:
– Перестаньте вы над ним издеваться, Силистри, а то он пустит себе пулю в лоб – и все дела.
Это не входило в планы инспектора Силистри.
– Это нежелательно для тебя, Рыбак.
– Но как же я ему помешаю? Он совсем уже с катушек съехал. Не найдет веревку, чтобы повеситься, так просто перестанет дышать, вот и все.
Однако инспектору Силистри важно было не потерять господина Лемана.
– Ладно. Попробуем еще один фокус, последний.
Последний фокус нащупали пятки Лемана, когда он залез тем вечером в спальный мешок: теперешняя его постель, под лестницей одного старого дома, предназначенного на снос, на улице Туртий. Леман забрюзжал, вылез из мешка, чтобы посмотреть, что туда еще набилось. Он вытащил оттуда пластмассовый футляр, холодный и гладкий. Ему пришлось выползти в поисках фонаря, чтобы определить, что это такое. Оказалось – магнитофонная кассета. Надпись гласила, яснее некуда:
Убийство сосунка записали, нужно предупредить остальных.
***
Реакция была мгновенной. Внезапно избавившись от своих привидений, забыв все меры предосторожности, которые он принимал до сих пор, полагая, возможно, что его друзья подвергаются огромному риску, пока он их не предупредит, или, напротив, думая, что эта запись – проделки кого-то из банды, Леман припустил по улицам Парижа.
В приступах паники люди сегодня уже не обрывают шнурки колокольчиков, они вдавливают кнопки домофонов, по локоть проваливаясь в толщу пластика и бетона.
Какой-то странный голос ответил на звонок Лемана:
– Кто там?
Голос не слишком приветливый, однако мягкий. Женский.
– Это я. Это Леман!
– Что ты здесь делаешь? Говорили ведь, что ты…
– Это ты послала мне кассету?
– Какую кассету? Я не…
– Открой, это важно! Нужно прослушать, нужно…
Раздался щелчок.
Леман растворился во мраке парадной.
Напротив кнопки, на которую только что наседал Леман, инспектор Силистри прочел имя, до странности безобидное, какое-то средневековое, удачная находка для трубадура: Пернетта Дютиёль.
***
В характере инспектора Силистри не было ничего, что роднило бы его с трубадуром. Пернетту Дютиёль долго обхаживать не пришлось: как только ее взяли, она сразу и выдала имя некоего Казнёва (или Казо), который в свою очередь решил воспротивиться инспекторам Карегга и Силистри, что обернулось ему пулей в правом локте – вооруженное сопротивление – и еще одной, под левым коленом – попытка к бегству. Если Леман был уже на пенсии, то Дютиёль и Казо работали на журнал «Болезнь», медицинское издание некоего Сенклера. Пути всех четверых, Сенклера, Казнёва, Лемана и Дютиёль, сходились в одной точке прошлого: Магазин, где все они отправляли службу как раз в то время, когда Бенжамен Малоссен исполнял там весьма спорные обязанности козла отпущения. Когда инспекторы Карегга и Силистри явились на квартиру к господину Сенклеру, там никого не было. Когда же они прибыли с обыском по юридическому адресу издательства, то и здесь его не оказалось. Впрочем, вряд ли журнал сильно страдал от отсутствия директора: номера на следующие четыре месяца были уже полностью составлены, да и на будущее материала было предостаточно. Среди прочих готовящихся к выпуску статей инспектор Силистри отметил следующие:
«Болезни в истории кино», специальный номер, подготовленный к столетию этого вида искусства;
«Татуировка и ее мотивации»;
«Пластическая хирургия как одно из изящных искусств»;
«Ложь, патология или умение жить?»;
«Пересадка преступления» (Об изменениях в психике пациентов, перенесших операцию по пересадке органов, на примере недавнего громкого дела, развернувшегося вокруг подозрительной личности некоего Малоссена). Статья, набранная заранее, описывала, предвосхищая события, не состоявшийся пока еще процесс.
Каждый из этих сюжетов живо заинтересовал инспектора Силистри. Особенно два последних. Тем более что при обыске на квартире у Сенклера нашли фотографию зеленоглазой красавицы в розовом английском костюме, значащейся в полиции под именем Мари-Анж Куррье и имеющей репутацию большой лгуньи.
***
Так как связь между Титюсом и Силистри была прервана, информация передавалась через Жервезу. Таким образом, инспектор Титюс, проникнув в тот день в камеру Мари-Анж, явился не с пустыми руками.
– У меня плохая новость, Мари-Анж.
Инспектор Титюс не знал, с чего начать.
– Вряд ли это вас обрадует.
Он поставил термос на привинченный к полу столик.
– Сегодня – шоколад. Лучший! Как у шеф-повара: плиточку развели на медленном огне, и капельку молотого кофе, в самом конце.
И позолоченные ложечки: всё для вашего удовольствия.
– Я опять в фаворе, Мари-Анж.
Она взглянула на него в упор.
– Да, у Лежандра с его методистами что-то не заладилось. Вот он и вспомнил про меня.
Он захотел ее ободрить:
– Эй! У меня пока испытательный срок. Нужно еще, чтобы я прошел.
К шоколаду он захватил коробку бельгийского песочного печенья, белого, как пляжи южных морей.
– Весь интерес в том, что теперь я могу проходить к вам бесплатно, экономя на пошлине. И у вас больше нет возможности меня выставить. Может быть, вы предпочитаете разговаривать в комнате для допросов? То есть как положено…
Нет, очевидно, она не предпочитала. Держа в пальцах маленькую солонку, Титюс посыпал чашку Мари-Анж.
– Немного горького шоколада, сверху…
Он прилежно ухаживал за ней. Ему хотелось бы, чтобы она представила, что сидит на террасе кафе с видом на Люксембургский сад, к примеру.
– Не люблю я тюрьму.
Титюс говорил правду. Но это у него вырвалось невольно. И он решил воспользоваться своей же оплошностью.
– И мне не нравится, что вы сидите за решеткой вместо другого.
Полный провал. Он никогда не думал, что женщина может вложить столько презрения в одну улыбку. Он тут же попытался исправить промах:
– Я хочу сказать, что предпочел бы видеть вас вдвоем в одной камере.
Улыбка Мари-Анж несколько изменилась.
– Вы думаете, что существует такая любовь, которая вынесет это? Медленное старение в одной камере?
Улыбка Мари-Анж начала бледнеть.
– Во всяком случае, нам с моей лапуней это не под силу. Даже нам! А мы уже пережили все, что только можно.
Улыбка Мари-Анж совсем исчезла. Мари-Анж было глубоко плевать на любовь Титюса.
– Нет, нет, вы правы, в конечном счете пусть лучше он будет гулять, а вы сидеть.
Она глубоко вздохнула. Она едва сдерживалась, чтобы не выцарапать ему глаза.
– Заметьте, бывает и похуже! Каково попасть в тюрьму ни за что?! Как этому Малоссену… которого вы не знаете.
Упоминание о Малосене, сидящем за решеткой, немного ее успокоило. И потом, ей следовало быть терпеливой с инспектором Титюсом. Он рассказал ей немало интересного.
И он на этом не остановился.
– Вот уж кому не везет, так это Малоссену! Как вляпался с самого рождения, так и сидит теперь в этом, невероятно! Представьте, вы не единственная, кто хочет его потопить. Тут еще одна компания скинула ему связку трупов на шею. Будто бы он взорвал целую семью в Веркоре, ну, в этом партизанском крае. Оказалось, что это неправда, вы подумайте! Скажу больше: наглая ложь! Они сами все устроили. Мы их прижали на прошлой неделе, голубчиков: двое мужиков и баба. Работали на журнал «Болезнь». Знаете такой?
Она едва дышала.
– Главный, кажется, тоже в деле. Сенклер его зовут…
Внутри у нее все напряглось.
– Но ему удалось улизнуть.
Отпустило.
Титюс смотрел на нее, поверх печенья.
– Вот я и сопоставил. Что-то не верится мне, чтобы люди, которые знать друг друга не знают, стали зачем-то топить одного и того же несчастного олуха. Для простой случайности это слишком. Не может быть, чтобы эти два дела, ваше и их, не были связаны между собой. К тому же они-то прекрасно его знают, этого Малоссена. Так вот я и хочу спросить, эти взрыватели из Веркора случаем не ваши друзья, Мари-Анж? Если честно… Какие-нибудь дальние знакомые? Нет?
Нет, нет, что-то она не припоминает.
– Леман, Дютиёль, Казнёв и Сенклер, эти имена ни о чем вам не говорят?
Нет, с именами, тем более.
Титюс расплылся в широкой улыбке облегчения.
– Вот и прекрасно! Потому что, скажу вам по правде, такое не часто встречается.
На дне термоса шоколад был более густой. Еще по глотку и одно печенье, последнее. Но он отдал его ей. Она же разделила поровну.
– Спасибо, – сказал он.
И продолжил:
– Для меня это ничего не меняет, все та же нерешенная проблема на руках…
Пауза.
– Вы помните, отец…
Он нахмурился.
– Что меня выводит, так это то, что сколько я ни бьюсь над этим, не вижу никакого другого кандидата, кроме одного. Одного!
Чело его разгладилось, пылая яростью.
– Я не понимаю, как этот подонок мог сделать такое Жервезе! Он! Жервезе! Черт!
В уголках губ у нее остался след от шоколада.
– Извините. Я начинаю нервничать, только представлю этот пронырливый сперматозоид. У вас шоколад остался, вот здесь, в уголках…
Он протянул руку и вытер след кончиком мизинца. Она не отстранилась. За все эти недели он впервые прикоснулся к ней.
– Мне нужно идти.
Он встал.
– Все бы хорошо, да только теперь мне придется каждый раз составлять отчет.
Она помогла ему уложить грязную посуду в корзину.
Стоя на пороге камеры, когда дверь уже чуть приоткрылась, он сказал:
– Ах да! Я и забыл. Скоро Малоссена отпускают. Лежандр и следователь Кеплен не вполне с этим согласны, но их понемногу выводят на правильный путь.
60
Кудрие лично приехал за мной в следственный изолятор, даже в камеру зашел. Такое не часто случается, и нашего маленького капрала, должно быть, в этой лавочке боялись как огня, если судить по тому, с какой нежностью стали относиться ко мне за неделю до его посещения: отдельная камера после косметического ремонта, роскошная постель, отличное трехразовое питание, читай, сколько хочешь, витамины по часам, в общем, настоящий кошмар заслуженного налогоплательщика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Л е ж а н д р. …
К у д р и е. Я не собираюсь давать вам советы, Лежандр, но, откровенно говоря, в вашем положении держать инспекторов Титюса, Карегга и Силистри в запасе – это чистое самоубийство.
***
Уже с порога он обернулся:
– Ах да! чуть не забыл. Это дело: самоубийство комиссара Серкера.
Он опять открыл свой старый портфель бычьей кожи и достал конверт:
– Держите.
Он протянул конверт, не сделав ни шагу вперед. Дивизионный комиссар Лежандр собрал последние силы, чтобы подойти к тестю.
– Что это?
– Признание инспектора Пастора.
– Инспектора Пастора?
– Да, инспектора Пастора… Не чета вам, уважаемый.
59
Жизнь господина Лемана с каждым днем осложнялась все больше и больше. Привидения как с цепи сорвались. Они слали ему сообщения в любой час дня и ночи, доставая его там, где он меньше всего этого ожидал. Спрашивал ли Леман счет в баре за какой-нибудь аперитив – чья-то рука успевала оставить на листке пару слов, всего-то: «Кажется, Казо не доехал».
Леман кидался к официанту со счетом в руке:
– Кто это написал?
Официант отстранялся:
– Спокойно! Это же ваш приятель, вон там, у бильярда.
– Где?
Естественно, никакого приятеля.
– Наверное, ушел. Он хотел сделать вам сюрприз.
Отправлялся ли он в сортир отлить свой страх, разглядывая привычные взгляду настенные надписи, – натыкался на безобидный вопросик: «Да? с фонариком, что ли?»
На улице прямо перед ним, откуда ни возьмись, появляются какие-то ужасные дети:
– Ты тоже в деле? Ты тоже в деле? Ты тоже в деле?
Он не стал гоняться за детьми.
Он перестал заглядывать в кафе.
Он обходил стороной общественные туалеты.
Он поливал теперь городские стены.
Он боялся вообще куда-нибудь пойти.
Он подумывал, как бы ему убежать от себя, чтобы больше не возвращаться.
Один сутенер-итальянец попытался как-то вступиться за беднягу, обратившись к инспектору, который, кстати, тоже был наполовину итальянец:
– Перестаньте вы над ним издеваться, Силистри, а то он пустит себе пулю в лоб – и все дела.
Это не входило в планы инспектора Силистри.
– Это нежелательно для тебя, Рыбак.
– Но как же я ему помешаю? Он совсем уже с катушек съехал. Не найдет веревку, чтобы повеситься, так просто перестанет дышать, вот и все.
Однако инспектору Силистри важно было не потерять господина Лемана.
– Ладно. Попробуем еще один фокус, последний.
Последний фокус нащупали пятки Лемана, когда он залез тем вечером в спальный мешок: теперешняя его постель, под лестницей одного старого дома, предназначенного на снос, на улице Туртий. Леман забрюзжал, вылез из мешка, чтобы посмотреть, что туда еще набилось. Он вытащил оттуда пластмассовый футляр, холодный и гладкий. Ему пришлось выползти в поисках фонаря, чтобы определить, что это такое. Оказалось – магнитофонная кассета. Надпись гласила, яснее некуда:
Убийство сосунка записали, нужно предупредить остальных.
***
Реакция была мгновенной. Внезапно избавившись от своих привидений, забыв все меры предосторожности, которые он принимал до сих пор, полагая, возможно, что его друзья подвергаются огромному риску, пока он их не предупредит, или, напротив, думая, что эта запись – проделки кого-то из банды, Леман припустил по улицам Парижа.
В приступах паники люди сегодня уже не обрывают шнурки колокольчиков, они вдавливают кнопки домофонов, по локоть проваливаясь в толщу пластика и бетона.
Какой-то странный голос ответил на звонок Лемана:
– Кто там?
Голос не слишком приветливый, однако мягкий. Женский.
– Это я. Это Леман!
– Что ты здесь делаешь? Говорили ведь, что ты…
– Это ты послала мне кассету?
– Какую кассету? Я не…
– Открой, это важно! Нужно прослушать, нужно…
Раздался щелчок.
Леман растворился во мраке парадной.
Напротив кнопки, на которую только что наседал Леман, инспектор Силистри прочел имя, до странности безобидное, какое-то средневековое, удачная находка для трубадура: Пернетта Дютиёль.
***
В характере инспектора Силистри не было ничего, что роднило бы его с трубадуром. Пернетту Дютиёль долго обхаживать не пришлось: как только ее взяли, она сразу и выдала имя некоего Казнёва (или Казо), который в свою очередь решил воспротивиться инспекторам Карегга и Силистри, что обернулось ему пулей в правом локте – вооруженное сопротивление – и еще одной, под левым коленом – попытка к бегству. Если Леман был уже на пенсии, то Дютиёль и Казо работали на журнал «Болезнь», медицинское издание некоего Сенклера. Пути всех четверых, Сенклера, Казнёва, Лемана и Дютиёль, сходились в одной точке прошлого: Магазин, где все они отправляли службу как раз в то время, когда Бенжамен Малоссен исполнял там весьма спорные обязанности козла отпущения. Когда инспекторы Карегга и Силистри явились на квартиру к господину Сенклеру, там никого не было. Когда же они прибыли с обыском по юридическому адресу издательства, то и здесь его не оказалось. Впрочем, вряд ли журнал сильно страдал от отсутствия директора: номера на следующие четыре месяца были уже полностью составлены, да и на будущее материала было предостаточно. Среди прочих готовящихся к выпуску статей инспектор Силистри отметил следующие:
«Болезни в истории кино», специальный номер, подготовленный к столетию этого вида искусства;
«Татуировка и ее мотивации»;
«Пластическая хирургия как одно из изящных искусств»;
«Ложь, патология или умение жить?»;
«Пересадка преступления» (Об изменениях в психике пациентов, перенесших операцию по пересадке органов, на примере недавнего громкого дела, развернувшегося вокруг подозрительной личности некоего Малоссена). Статья, набранная заранее, описывала, предвосхищая события, не состоявшийся пока еще процесс.
Каждый из этих сюжетов живо заинтересовал инспектора Силистри. Особенно два последних. Тем более что при обыске на квартире у Сенклера нашли фотографию зеленоглазой красавицы в розовом английском костюме, значащейся в полиции под именем Мари-Анж Куррье и имеющей репутацию большой лгуньи.
***
Так как связь между Титюсом и Силистри была прервана, информация передавалась через Жервезу. Таким образом, инспектор Титюс, проникнув в тот день в камеру Мари-Анж, явился не с пустыми руками.
– У меня плохая новость, Мари-Анж.
Инспектор Титюс не знал, с чего начать.
– Вряд ли это вас обрадует.
Он поставил термос на привинченный к полу столик.
– Сегодня – шоколад. Лучший! Как у шеф-повара: плиточку развели на медленном огне, и капельку молотого кофе, в самом конце.
И позолоченные ложечки: всё для вашего удовольствия.
– Я опять в фаворе, Мари-Анж.
Она взглянула на него в упор.
– Да, у Лежандра с его методистами что-то не заладилось. Вот он и вспомнил про меня.
Он захотел ее ободрить:
– Эй! У меня пока испытательный срок. Нужно еще, чтобы я прошел.
К шоколаду он захватил коробку бельгийского песочного печенья, белого, как пляжи южных морей.
– Весь интерес в том, что теперь я могу проходить к вам бесплатно, экономя на пошлине. И у вас больше нет возможности меня выставить. Может быть, вы предпочитаете разговаривать в комнате для допросов? То есть как положено…
Нет, очевидно, она не предпочитала. Держа в пальцах маленькую солонку, Титюс посыпал чашку Мари-Анж.
– Немного горького шоколада, сверху…
Он прилежно ухаживал за ней. Ему хотелось бы, чтобы она представила, что сидит на террасе кафе с видом на Люксембургский сад, к примеру.
– Не люблю я тюрьму.
Титюс говорил правду. Но это у него вырвалось невольно. И он решил воспользоваться своей же оплошностью.
– И мне не нравится, что вы сидите за решеткой вместо другого.
Полный провал. Он никогда не думал, что женщина может вложить столько презрения в одну улыбку. Он тут же попытался исправить промах:
– Я хочу сказать, что предпочел бы видеть вас вдвоем в одной камере.
Улыбка Мари-Анж несколько изменилась.
– Вы думаете, что существует такая любовь, которая вынесет это? Медленное старение в одной камере?
Улыбка Мари-Анж начала бледнеть.
– Во всяком случае, нам с моей лапуней это не под силу. Даже нам! А мы уже пережили все, что только можно.
Улыбка Мари-Анж совсем исчезла. Мари-Анж было глубоко плевать на любовь Титюса.
– Нет, нет, вы правы, в конечном счете пусть лучше он будет гулять, а вы сидеть.
Она глубоко вздохнула. Она едва сдерживалась, чтобы не выцарапать ему глаза.
– Заметьте, бывает и похуже! Каково попасть в тюрьму ни за что?! Как этому Малоссену… которого вы не знаете.
Упоминание о Малосене, сидящем за решеткой, немного ее успокоило. И потом, ей следовало быть терпеливой с инспектором Титюсом. Он рассказал ей немало интересного.
И он на этом не остановился.
– Вот уж кому не везет, так это Малоссену! Как вляпался с самого рождения, так и сидит теперь в этом, невероятно! Представьте, вы не единственная, кто хочет его потопить. Тут еще одна компания скинула ему связку трупов на шею. Будто бы он взорвал целую семью в Веркоре, ну, в этом партизанском крае. Оказалось, что это неправда, вы подумайте! Скажу больше: наглая ложь! Они сами все устроили. Мы их прижали на прошлой неделе, голубчиков: двое мужиков и баба. Работали на журнал «Болезнь». Знаете такой?
Она едва дышала.
– Главный, кажется, тоже в деле. Сенклер его зовут…
Внутри у нее все напряглось.
– Но ему удалось улизнуть.
Отпустило.
Титюс смотрел на нее, поверх печенья.
– Вот я и сопоставил. Что-то не верится мне, чтобы люди, которые знать друг друга не знают, стали зачем-то топить одного и того же несчастного олуха. Для простой случайности это слишком. Не может быть, чтобы эти два дела, ваше и их, не были связаны между собой. К тому же они-то прекрасно его знают, этого Малоссена. Так вот я и хочу спросить, эти взрыватели из Веркора случаем не ваши друзья, Мари-Анж? Если честно… Какие-нибудь дальние знакомые? Нет?
Нет, нет, что-то она не припоминает.
– Леман, Дютиёль, Казнёв и Сенклер, эти имена ни о чем вам не говорят?
Нет, с именами, тем более.
Титюс расплылся в широкой улыбке облегчения.
– Вот и прекрасно! Потому что, скажу вам по правде, такое не часто встречается.
На дне термоса шоколад был более густой. Еще по глотку и одно печенье, последнее. Но он отдал его ей. Она же разделила поровну.
– Спасибо, – сказал он.
И продолжил:
– Для меня это ничего не меняет, все та же нерешенная проблема на руках…
Пауза.
– Вы помните, отец…
Он нахмурился.
– Что меня выводит, так это то, что сколько я ни бьюсь над этим, не вижу никакого другого кандидата, кроме одного. Одного!
Чело его разгладилось, пылая яростью.
– Я не понимаю, как этот подонок мог сделать такое Жервезе! Он! Жервезе! Черт!
В уголках губ у нее остался след от шоколада.
– Извините. Я начинаю нервничать, только представлю этот пронырливый сперматозоид. У вас шоколад остался, вот здесь, в уголках…
Он протянул руку и вытер след кончиком мизинца. Она не отстранилась. За все эти недели он впервые прикоснулся к ней.
– Мне нужно идти.
Он встал.
– Все бы хорошо, да только теперь мне придется каждый раз составлять отчет.
Она помогла ему уложить грязную посуду в корзину.
Стоя на пороге камеры, когда дверь уже чуть приоткрылась, он сказал:
– Ах да! Я и забыл. Скоро Малоссена отпускают. Лежандр и следователь Кеплен не вполне с этим согласны, но их понемногу выводят на правильный путь.
60
Кудрие лично приехал за мной в следственный изолятор, даже в камеру зашел. Такое не часто случается, и нашего маленького капрала, должно быть, в этой лавочке боялись как огня, если судить по тому, с какой нежностью стали относиться ко мне за неделю до его посещения: отдельная камера после косметического ремонта, роскошная постель, отличное трехразовое питание, читай, сколько хочешь, витамины по часам, в общем, настоящий кошмар заслуженного налогоплательщика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65