Морденок подается вперед между Томиным и Сажи­ным, спрашивает:
– Мужики, первый раз в Москве с товаром?
– Почему первый? – обижается Томин. – Давно у нас берет один здесь.
– А теперь чего же?
– Не пришел, куда надо. Не знаем чего.
– А кто он? Как зовут?
– Что-то ты все выспрашиваешь? – «осторожничает» Томин.
– Да нет, я ведь что… если заночевать – можно к нам. У отца дом большой, сеновал. И на будущее потолкуем.
У Мордвинова физиономия жесткая, хитрая, не то что палец в рот не клади – даже подумать о том не смей: откусит заранее. Немудрено, что прозвали Мордой: уви­дишь этот тяжелый прищур – не забудешь.
Он принимает в своем доме гостей, которых привез Вася. Кроме них тут еще трое Мордят постарше и позлее.
Комната просторна, обставлена просто. Все сидят вок­руг самовара. Вечер.
– Поели-попили, – говорит хозяин. – Сыты?
Гости благодарят.
– Тогда приступим, – кивает Морда своей компа­нии. – Чернявого туда.
Томину мигом связывают руки.
– Это что же такое, хозяин?! Это зачем же?! – крайне изумляется он.
Томина выводят в соседнее помещение.
Вася в экзекуции не участвует, но, вероятно, она не является для него неожиданной.
– Вася! – негодует Сажин.
Тот стыдливо потупляется.
– Музыку! – кидает ему Морда.
Вася идет включать. Музыка гремит во всю мочь, пока не закрывают плотную дверь на террасу, где и надрывается магнитофон, глуша звуки, которые могут доноситься из дома.
Морда достает крупнокалиберный пистолет, указывает им Сажину встать к стене. Сажин подчиняется. Морда затевает серьезную проверку и, естественно, выбрал для этого младшего.
– Ну, легавый, думал, вошли в доверие? А что выйдешь из него вперед ногами – не думал?
– Хозяин, ты сбесился!
– Цыц, Петровка! Давай, – обращается Морда к одному из сыновей.
У того тоже пистолет. Он идет через комнату и с ходу делает несколько выстрелов, всаживая пули вокруг головы Сажина.
– Парень, ты неправ! – кричит Сажин, вжимаясь в стену и прикрывая ладонями сердце. Не верит он, что расстрел всерьез, но чем черт не шутит, колени все-таки ватные.
– Гляди, как положил! – Мрачноватый Морденок тает от радости, видя, до чего аккуратно окаймляют сажинскую голову пробитые в стене дыры.
– Хорошо, сынок, хорошо, – любуется чистой работой Морда. – Иди, кончай чернявого… Через кого на нас вышли? – требует Морда. – Расскажешь – может, помилую.
– Как «через кого»! Вот он нас сам позвал! Мы про вас слыхом не слыхали! Ты зачем нас заманил, подлю­га?! – кричит Сажин Васе.
– Дурак, ментов не срисовал, – кривится Морда.
Снаружи раздается приглушенный музыкой выстрел, затем еще один.
Сажин, не обращая внимания на угрожающие окрики Морды, садится на пол.
– Делай что хочешь… За что дядю Сашу!.. У-у-у…
– Дядя… по опергруппе, – ехидничает хозяин.
Двое, отряженных с Томиным, возвращаются.
– Признался? – спрашивает один из них отца.
– Врет пока. Ну соври, соври, откуда твой родствен­ник был?
– С Киева. Грех на тебе, хозяин! – Сажин даже всхли­пывает.
– И кому товар возили?
– Звали дядя Миша.
– Где встречались?
– Да какая разница… последнее время – на Котель­нической набережной.
– Врешь! Шлепну я тебя, ментяра.
– Хозяин, ты неправ! Ты ошибаешься, хозяин!
Морда некоторое время размышляет. Все это похоже на правду. Что дядя Миша исчез, он знает, и знает, что милиция тут ни при чем.
– Давайте брюнета, – командует он.
Мордята вводят Томина, по знаку отца освобождают его от пут.
– Дядя Саша! – вскакивает Сажин.
Восторженные объятия.
– Хрен с вами, давайте выпьем! – решает Морда.
Томин растирает руки, Вася, ухмыляясь во весь рот, тащит на стол водку.
Ардабьев с женой бродят по городу.
И по тому, как они смотрят друг на друга, как держатся, можно безошибочно заключить, что Вероника не устояла на своей рационалистически-порядочной позиции. Помолодела, расцвела, переживает вторую весну.
Оба счастливы, заново открывают для себя окружающее и радуются всему.
Валентинов на «рабочем месте»: на людной вечерней улице у газетного стенда. К нему бочком протирается девушка, сует деньги, Валентинов что-то ей объясняет. Девушка отходит, приседает возле телефонной будки, завязывая шнурки кроссовок, и одновременно выуживает из-под будки небольшой пакетик.
Ее поглощает толпа, Валентинов провожает взглядом спешащую фигурку и вдруг видит Ардабьева. Радость пре­ображает его усталое равнодушное лицо. Бросив свой пост, он кидается за Ардабьевым.
Тот смотрит на остановившего его человека сначала с недоумением, потом с испугом. Неужели это старый друг?
– Володька! Не узнал? Плохо выгляжу, да? Димка Валентинов! – и долго трясет протянутую руку. – Осво­бодился!.. Встретились!.. Володька!
Прохожим они мешают, и Валентинов тянет Ардабь­ева к стенду.
– Как я рад, Володька!
– Я тоже, – неискренне выдавливает Ардабьев.
– Мы с ребятами сколько тебя добром поминали, что нас не потянул!
– За что же? Вас я… угощал только.
– Да скажи ты, что мы покупали какой химикат или чем тебе помогали, – и амба, через соучастие та же статья! – Без перехода Валентинов впадает в уныние: – А ребята скололись. Женю весной схоронили, Колю не­давно.
Все это из прошлой жизни, которую Ардабьев отри­нул и с удовольствием позабыл бы вовсе, однако извес­тие о друзьях все же болезненно. Он собирается что-то произнести, но Валентинов уже снова радуется:
– Выглядишь ты на тысячу долларов! Как с курорта!
– Да… побыл на свежем воздухе.
Вопрос задан для приличия, по облику Валентинова без того ясно, что к чему. Но он хватается за возможность излить душу.
– Володя, милый, говорить больно! Я же был умный человек, три языка знал, хотел кем-то стать… Володя, я теперь подонок. Связался с блатными. Я у них грязь, тряпка для ног… Да, старик, я подонок. Уличный торго­вец, работаю за дозу для себя. Продал десять, одиннадца­тая моя. Чтоб отключиться. Володя, я раб у них, раб! Встаю в полчетвертого. Три будильника. Тося ушла. Черт с ней… Видеть себя не могу, зеркало завесил. А ведь я моложе тебя!.. Володя, пойми, я в четыре утра должен все расфасовать и, пока нет людей, растыкать по норкам. При себе держать нельзя. Какое время было, когда ты сам делал! Ты мне лучший друг, Володя! Я тебе по гроб благодарен!..
Последние фразы слышат подошедшие парни – вы­сокий и коротышка, – грабившие пенсионера. Дергают Валентинова за рукав:
– Отец, ларек работает?
– Давайте, давайте.
У парней в руках большой потертый кошелек. Вместе с деньгами в нем лежат стариковские очки в металличес­кой оправе. Их парни выбрасывают, Валентинову отдают требуемую сумму.
– Под урной и за той водосточной трубой, – сообща­ет он, где взять пакетики с наркотиком.
– Видал? – говорит Ардабьеву. – С чужими кошель­ками приходят. При себе товар держать нельзя, эти ограбят. А то милиция застукает. Надо прятать. Рассую, рас­сую, потом вздремну – и опять сюда дежурить. Продал – бежишь отдать деньги… С вечера забалдеешь, чтоб забыть­ся, в полчетвертого три будильника… Тося ушла… Весь день на ногах, как бездомная собака… А способности были, три языка… – Валентинов приостанавливается: его осеняет: – Володя, ты один можешь спасти! Пяток со­лидных людей подберу, сам буду разносить. Себе да им – раз плюнуть. Как заживем!
Ардабьев отшатывается:
– Я это дело отрезал. Все!
– Ну?! Я просто… преклоняюсь! – Валентинов рад за друга, но со своего плана не сбит. – Ты молодец! Ты, только мне помоги, а? А то околеваю!
Ардабьев вырывает свой рукав из пальцев Валентинова и уходит.
Тот смотрит ему вслед и потом жестом словно стирает с лица надежду.
Парни, зарядившись и повеселев, возвращаются к Валентинову.
– Отец, – говорит коротышка. – Не боишься, что кто-нибудь выследит, куда прячешь?
– Какое умное дерьмо! – глумится в ответ Валенти­нов. – Против умников средство есть: на десять захоронок две с крысиным ядом. Один я знаю, где что. Валяй выслежи­вай, нарвешься. Страшная смерть. Боли адские и судороги!
Валентинов изображает мучительные конвульсии.
Туча-тучей приходит Ардабьев домой, молча ложится на диван.
Из кухни на стук двери появляется Вероника. Ардабь­ев не открывает глаз и не шевелится, хотя слышит ее шаги. Вероника присаживается у него в ногах, испытую­ще смотрит на мужа. Наконец он разлепляет губы.
– Кажется, я никогда не найду работу…
– Пока это нормально – в твоем случае. Ну-ка вста­вай! Скажи «Добрый вечер», сними ботинки, мой руки и ужинать!
Ардабьев поднимается, но заразиться бодростью жены ему не удается. «Добрый вечер» звучит грустно, а в пере­дней он переобувается понуро.
– Володя, чем сегодня хуже, чем вчера?
– Валентинова встретил. Помнишь Димку?
Она помнит:
– Который с гитарой. И что?
– Торгует наркотиками… – Жена изменяется в лице, и он добавляет торопливо: – Нет-нет, случайно встрети­лись! На него страшно смотреть.
– Ты испугался, что можешь снова?..
– Лучше покончу с собой!
– Да, – соглашается она медленно. – Тогда это будет лучше.
Телетайп печатает:
«Отдел по борьбе с наркотиками Управления уго­ловного розыска Казахстана ориентирует ГУВД Москвы о предполагаемом привозе партии анаши и гашиша гражданином Есимгалиевым – он же Умаров, он же Иванов – 18-20-го сего месяца. По имеющимся дан­ным, он намерен воспользоваться прежними каналами сбыта».
Кабинет Знаменского. Томин с Пал Палычем живо обсуждают сообщение. В кабинет заходят Сажин с Кур­ковым.
– Есимгалиев и так далее – поставщик дяди Миши. А прошлый раз продал Снегиреву, – говорит Томин. – И мы не сумели их взять при передаче товара.
– Потому что они не встречались, Паша. Там был фокус с багажной квитанцией!
– Помню. Но вторично нам этого не простят. Что у вас по Снегиреву? – обращается Пал Палыч к Куркову.
– Пока ничего нового.
– Ведь я поручил его вам.
– Да, но потом подключили к нападению на аптеку. Я там днюю и ночую в райуправлении.
– Покажите мне счастливого следователя, который ведет одно дело! Надо уметь параллелить.
Выговор Куркову не нравится, задевает самолюбие.
– Дядя Миша объявлялся? – Вопрос уже к Томину.
– Нет.
– Значит, все-таки его тогда спугнули! Что же это получается, Саша, Есимгалиев везет либо ему, либо Снегиреву, а вы обоих упустили из виду!
– Паша, мы занимались Мордой!
– Саша-Паша, Паша-Саша, друг друга, конечно, можно уговорить…
Звонит городской телефон.
– Знаменский… Где задержали?.. Экспресс-анализ?.. Лады, везите, только без меня не допрашивайте.
Кладет трубку.
– Вот шевелятся люди – и результат.
– Мы тоже шевелимся, – протестует Томин, – Мор­да оказался очень интересной фигурой.
– Можно одно соображение? – подает голос Курков.
Стук в дверь, входит майор:
– Пал Палыч, генерал просит срочно обзорную справку по нашей бригаде. Взгляните, пожалуйста.
Знаменский просматривает документ на двух стра­ничках. Около одного из пунктов ставит отметку.
– Это исключите, там есть расхождения в показани­ях, надо разбираться.
Майор кивает, уходит.
– Слушаем соображение, – обращается Пал Палыч к Куркову.
– Скорее, даже ощущение… – начинает тот.
– Соображение про ощущение, – хмыкает Томин, догадываясь, что камешек готовится в его огород.
В ответ Курков высказывается резче, чем собирался:
– Уровень преступности серьезней, чем мы считаем. Мы все по старинке, этакая сыскная романтика. Пойдем на малину, подружимся с урками, раскроем их злодейс­кие планы!
– Ишь! – сердито изумляется Томин. – Как же, не отработав фигурантов, двигаться дальше?! Повальная об­лава? «На всех перекрестках поставить турникеты»?
– А ваше мнение? – любопытствует Пал Палыч у Сажина.
– Насчет романтики Коля перегнул. Но я и от других ребят слышал: в среднем мы идем на порядок ниже, чем матерые преступники.
– Паша, никакого уважения к нашим сединам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12