Телефонный звонок.
– Знаменский… Ясно. Через пять минут освобожда­юсь.
– И что считаете нужным делать? – спрашивает он Куркова.
– Научиться думать с опережением. А то, когда обви­нительное заключение пишем, только тогда соображаем до конца: вон как у них все было!
– С опережением – это прекрасно. Но пока не прово­ронить бы партию наркотиков. Займитесь Снегиревым. И дядей Мишей! – оборачивается Пал Палым к Томину.
– Что касается Есимгалиева, то с момента приезда чтоб он был под колпаком, Паша. При передаче товара брать с поличным!
На первом этаже КСИБЗа Хомутова вешает большую фотографию одного из «мальчиков» в траурной рамке. Рядом напарник погибшего – голова забинтована, руки на перевязи.
Тут же молча стоят Коваль, Крушанский, Коля, Фе­ликс и группа «псов».
– Наших было двое, тех пятеро, – вздыхает Хомуто­ва. – Хороший мальчик.
– Жене пятьдесят тысяч, – распоряжается Коваль в сторону Крушанского. – А ему, – про забинтованно­го, – лечебные и премию.
Коваль удостаивает пострадавшего рукопожатием и направляется наверх, на ходу говоря Хомутовой:
– Увеличивай штат своих мальчиков. Как московские дела?
– Осталось трое оптовиков. Жесткие мужики, наде­ются устоять. Другие все готовы на наши условия.
– А те, значит, не боятся… – Смелость Ковалю им­понирует. – Попробуй мирные переговоры.
Хомутова кивает и отстает. Ее окликает Коля:
– Люба, ты запретила держать траву в банкетном зале?
– Конечно. Мало ли что.
– Куда же складывать?
– Думайте. Я отвечаю за безопасность.
Коля догоняет патрона у двери кабинета.
– Олег Иваныч, скоро большой привоз, а девать некуда. Можно сюда хоть временно?
– Это наш офис. Здесь принимаем людей со всего Союза. Имеем право работать в комфорте, а не под лест­ницей. Насчет складирования были же идеи.
– Крушанский не финансирует.
– Как всегда, подводят смежники? – усмехается Ко­валь и, чувствуя, что разговор примет общий характер, приглашает всех войти.
– А время жмет, – поддерживает Колю Феликс. – Началось сезонное колебание цен, зимой будут перебои с поставками.
– Нет надежного варианта, – ворчит Крушанс­кий. – Последнее предложение Феликса – подвалы гауптвахты.
Коваль взглядывает на Феликса с веселым одобре­нием:
– Под защитой гарнизона?
– Не люблю, когда вы связываетесь с военными, – говорит Крушанский. – Там, где могут вызвать наряд с автоматами… Я перестраховщик, меня это не устраивает. И потом, нельзя сосредоточивать в одном месте. Провод­ка загорится, молния ударит…
– Налетит ураган, случится землетрясение, – в тон ему продолжает Феликс.
Хомутова настроена юмористически к мучающим их проблемам и держится по-домашнему, что-то прибирая в кабинете Коваля.
Крушанский игнорирует реплику Феликса, гнет свое:
– Нужен запас на пять-шесть миллионов. Потеря его помимо финансового удара повлечет крупные дело­вые осложнения. Монополизируя рынок, мы получаем на руки готовую сеть розничных торговцев с их клиен­турой.
– Короче, Крушанский.
– Минуту, Олег Иваныч. И мы берем на себя обяза­тельство их снабжать. Если не выполним, у нас с вами получится не бизнес, а борьба с наркоманией, хе-хе…
Никем не оценена попытка Крушанского сострить. Его воспринимают как полномочного, но нудного бух­галтера фирмы, хотя это не единственная его ипостась.
– Нужны несколько мелких хранилищ.
– Сплошное благоразумие, – скучает Коваль. – Но прав.
– Раз пошел глобальный разговор… потянем ли мы весь рынок? Жуть берет, сколько они дряни выжирают. За народ страшно! – вырывается у Коли.
– Народ перетопчется, – вскидывается Феликс. – Жрут неконкурентоспособные. Но действительно, Олег Иванович, пока торговцы вне нашей системы – их забота, как добывают товар. Для нас же разрозненные постав­ки… и вообще такой огромный оборот…
Растущее недовольство патрона заставляет его умолкнуть.
– Дело не в обороте, – говорит после паузы Коваль. – Не в деньгах. Безбедно прожить есть много спосо­бов… Нет, не понимаете. Ну-ка, сядьте. Я – хочу – владеть – всем. Такая вот идея. Это будет не только красиво. Наркотики ключ к власти. Где угодно, над кем угодно. Заведем картотеку потребителей. Сын министра наркоман – считайте, министерство наше. Дочь областного вождя – вождь у нас в кармане. Да человека любого ранга можно скрутить за месяц! Достаточно купить его врача… И мы еще вернемся за подснежниками!
Коля, похоже, увлекся размахом, размечтался. У Фе­ликса в глазах хищный огонек, Крушанский притих в задумчивости: а ведь, чего доброго, и учинит патрон государство в государстве, а Хомутова полна восхищения и гордости.
Коваль проверяет, какое впечатление произвела речь, и усмехается:
– Спасибо за внимание.
Ардабьев сидит в кабинете Знаменского. Оба размес­тились сбоку стола, чтобы избежать традиционной пози­ции следователь – допрашиваемый и задать беседе неофициальный характер. Но поначалу Ардабьев с трудом преодолевает скованность, тем более что и Пал Палыч не вполне раскрыт и не испытывает к посетителю безуслов­ного доверия.
– Устроиться по специальности… – говорит он. – Но сегодня можно найти более высокооплачиваемую ра­боту, чем инженер-химик.
Подоплека невысказанного вопроса Ардабьевым сра­зу уловлена.
– Вы думаете, стремлюсь… Честное слово, нет! Да никакой лаборатории не нужно! Был бы пузырек и пи­петка – я вам изготовлю дозу! С прошлым покончено, клянусь!
– Чем безнадежней наркоман, тем искренней клятвы…
Спорить не приходится, Ардабьев, видимо, знает, что суждение следователя верно.
– Конечно, можно рабочим в магазин, – отвечает он, помедлив. – Не пью, не ворую… хоть в Елисеевский. Так рад вольной жизни, что я бы готов. Но жена… если я грузчик – для нее моральный крах.
Звонит внутренний телефон.
– Слушаю… А-а, да есть сведения… Нет, тот, с кем имели дело вчера утром… не могу вслух.
Ардабьев жестом спрашивает, не выйти ли ему, Пал Палыч показывает, чтобы сидел.
– Понял? Действуй… Владимир Игнатьевич, – возоб­новляет он разговор с Ардабьевым, – я за вас в извест­ной мере должен поручиться, так что потолкуем по ду­шам. Как вам сиделось?
Ардабьев собирается с мыслями.
– Тяжко… Я б всех следователей и судей сажал хоть на месяц, чтоб поняли! Исправительно-трудовая колония… Нельзя там исправиться! Каторга есть каторга, ничего больше!
Он ждет протеста Знаменского, но у того на лице только внимание.
– Говорите, Владимир Игнатьевич, говорите.
– Когда человек попадает на семь, десять лет, то уже… Если есть деньги купить, забыться – он купит. Там не проблема, любые препараты. Нет денег – существует система лагерных услуг… известна вам эта мерзость? Сколько там становятся наркоманами!
– А для многих – повышение квалификации, – добавляет горькое признание Пал Палыч. – Сажаешь воришку – получаешь ворюгу, из хулигана созревает бандит. Тайная язва нашей профессии!..
Снова телефонный звонок.
– Извините, занят, – говорит Пал Палыч. Он умень­шает силу звука, так что в дальнейшем аппарат только негромко гудит, и Знаменский не берет трубку.
– Владимир Игнатьевич, действительно излечились?
В беседе наступает перелом в сторону взаимного доверия.
– Сам удивляюсь! Шесть раз корчило! – Ардабьеву и сейчас страшно вспоминать. – Табуретки грыз, Пал Палыч, выл хуже волка… Аж на четвереньках полз к конвою, чтоб спрятали в карцер: чтоб никто из жалости не сунул сигарету или таблетку!
– А теперь? Прежняя обстановка, прежние друзья.
– Этого не боюсь. Есть некоторая растерянность перед жизнью. Когда я садился, иные были порядки… то есть, как выясняется, беспорядки, но беспорядок, который существует очень долго, поневоле принимаешь за порядок. Все примерно одинаково считали: белое-черное, право – лево, если лицом на север, то за спиной юг. А сейчас мозги кувырком.
– Но вы ведь, вероятно, читали газеты? – улыбается Пал Палыч.
– Больше по своей больной проблеме. Думал, правда, за наркотики взялись. А вышел – что творится! При мне в пивном баре: в кружки аэрозоль пускают, называется «раз-пшик», «два-пшика». Пацаны по пять флаконов от пота берут – нюхачи! Видел таких в колонии, в столяр­ной мастерской – лаки там. Плодятся, как… – Ардабьев очень взволнован и не находит сравнения. – По-настоя­щему это никого не волнует, страна занята другим!.. Да и что реально сделаешь? Я читал, двадцать пять миллионов гектаров дикорастущей конопли!
Входит Сажин:
– Пал Палыч, Томин спрашивает, как решаем с…
Знаменский прерывает его жестом и, обернувшись к Ардабьеву, разводит руками: дескать, прошу прощения, дела. Тот встает.
– Насчет работы позвоните во вторник, – говорит Знаменский.
– Спасибо. Жутко не хотелось сюда идти, – призна­ется Ардабьев, принимает подписанный пропуск. – Пал Палыч, разрешите иногда видеться? Раз в неделю на пять минут. Буду у вас под контролем.
– Ну звоните, попробую.
Коваль на заднем сиденье машины смотрит по теле­визору злободневную передачу. «Псы» – впереди.
Передача кончается, он выключает телевизор и рассе­янно оглядывает окрестности, мелькающие за окном: то ли областной райцентр, то ли далекое московское пред­местье.
– Стой! – внезапно командует он тому, кто за рулем.
Машина скрипит тормозами. Коваль указывает на­зад – он заметил что-то для себя интересное, что они проскочили.
Машина подает задним ходом и по его знаку останав­ливается.
Коваль выходит, держась шагах в двух позади, следу­ют телохранители.
На противоположной стороне улицы заводские ворота с вывеской: «Фабрика пеньковых изделий». Коваль приближается к ним, читает и перечитывает название. Это его «Эврика!».
Довольный, он возвращается в машину.
Следующий раз тормозит возле будки телефона-авто­мата.
– Ника! – говорит он, набрав номер. – Я только что сделал ценное изобретение! Одевайся, собирайся, надо отметить.
Курков идет между коттеджей, где начиналась слежки за Снегиревым. Он проделывает тот же путь, но в обратном направлении.
Миновав коттеджи, входит в многоэтажку.
Первым сигналом о неблагополучии ситуации служит почтовый ящик номер 23: сунув мизинец в дырочку, Курков убеждается, что ящик полон.
Поднимается к квартире уже в торопливом беспокойстве.
Дверь с номером 23 опечатана!
Курков стоит перед ней в неприятном раздумье, затем звонит в двадцать четвертую квартиру. Открывает немолодая женщина.
– Простите, а что со Снегиревым? – Он кивает для объяснения на опечатанную дверь, зная, что по фамилии современные соседи зачастую друг другу неизвестны.
– Умер он, – говорит та без скорбной окраски.
Курков щурится:
– Что-то внезапное?
– Наверно.
– Это точно, что умер?
– Меня брали в свидетели, когда квартиру опечаты­вали. А вы кто ему?
– Сват, – хмуро бросает Курков, спускаясь с лест­ницы.
Более важные для себя сведения он узнает в лефор­товском морге.
Из недр заведения к нему, так сказать, в приемную выходит патологоанатом, молодой, пышущий здоровьем и веселый, в рабочей одежде, то есть в фартуке и резино­вых перчатках.
– Добрый день, – приветствует он следователя. – Руки не подаю.
– Недавно вы производили вскрытие человека, кото­рый нас интересует, – и Курков показывает фотографию Снегирева.
Патологоанатом смеется:
– Батенька, покажите мне грудную клетку, печень – тогда вспомню. Но лицо!..
– Я попросил в канцелярии ваш акт о причинах смерти.
Врач берет акт:
– Острая сердечная недостаточность. Обычная исто­рия: спазм, – и возвращает бумагу Куркову.
– Скажите, доктор, такая смерть… могла быть спро­воцирована? Подсыпали, капнули?
– Сколько угодно! Простая передозировка обычных лекарств. Сотни две названий.
– А вы проверку на это не делаете?
– Милиция шутит! У каждого, кто упал на улице?
– Понятно… А ведется регистрация, кто получил тело для похорон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12