Когда музыка смолкла и мир перестал вертеться перед глазами Рэйчел, лейтенант исчез, а на его месте возник майор Кабаков. Рэйчел уже успела забыть, как он высок ростом.
— Дэвид, — начала она, глядя снизу вверх в его радостно ухмыляющееся лицо, — я хотела сказать, что...
— Что вам необходимо выпить? — блестя немного шальными глазами, продолжил Кабаков и протянул ей бокал.
— Нет. Я завтра улетаю домой. Мне сказали, что вы здесь, и я не могла уехать, не...
— Не потанцевав со мной? Разумеется, нет.
Рэйчел не танцевала уже много лет, с тех пор как провела свое лето в кибуце, но тут же забыла об этом, расслабилась, и ноги уже сами вспоминали нужные фигуры. Кабаков, обнимая ее одной рукой, держал в другой бокал, из которого они по очереди отпивали. Майор явно пользовался здесь определенными привилегиями: вино ему подливали прямо на ходу. Он поднял руку, которой обнимал ее, вытянул из тугой прически несколько заколок, и пышные волосы рассыпались по ее спине и плечам. Кабаков даже слегка опешил, столь бесподобно много их оказалось. Вино ударило Рэйчел в голову; страдания и увечья, постоянные спутники ее работы, как-то отдалились, отпустили сердце. Кабаков залюбовался смеющимся лицом в темно-рыжем обрамлении.
Неожиданно оказалось, что уже очень поздно. Стихло многоголосье вечеринки, большая часть гостей незаметно исчезла, лишь несколько пар продолжали танцевать среди деревьев. Музыканты кемарили на столиках у эстрады, а танцоры, тесно прижимаясь друг к другу, переминались под старую песню Эдит Пиаф, звучащую из музыкального автомата возле бара. Пол террасы усеивали сломанные цветы, обгорелые спички, кончики сигар; подсыхали пятна вина. Совсем молоденький солдат, водрузив загипсованную ногу на стул, подпевал певице, раскачивая рукой бутылку на столе. Был час, когда небо на востоке выцветает, а предметы теряют ночную зыбкость, окрашиваясь и твердея в предрассветном сумраке.
Рэйчел с Кабаковым еле-еле покачивались под музыку и наконец, истомленные, совсем остановились, не разнимая объятий. Кабаков прижался губами к влажной коже на шее Рэйчел, провел по ней языком. Она была солоноватая, словно от морской воды. Он чувствовал через одежду тепло гибкого тела, волнующий запах разгоряченной кожи касался ноздрей, проникал в нос, оседал в гортани горьковатым привкусом. Рэйчел чуть покачнулась и, удерживая равновесие, легонько отклонилась в сторону, скользнув бедром по его бедру, потом прильнула щекой к груди Кабакова, непонятно почему вспомнив, как в детстве прижималась вот так же к теплой и твердой лошадиной шее.
Они с трудом оторвались друг от друга и, касаясь бедрами, спустились с террасы. Кабаков успел прихватить со стола бутылку бренди. Взбираясь по тропинке по склону холма, Рэйчел мигом промочила ноги в росистой траве. Слух наполнила музыка свежей рассветной тишины. Глаза после бессонной ночи с неправдоподобной остротой различали мельчайшие детали окружающего пейзажа, каждый камень или выступ скалы, каждую былинку или ветку кустарника.
Сев на траву, они прислонились спинами к большому валуну, лицом к восходящему солнцу. Кабаков покосился на Рэйчел. Сейчас, в ярком свете утра, стали заметны тени усталости под ее глазами, обострившиеся скулы, поры на коже и крошечные веснушки, но от этого его вдруг охватило еще более жгучее желание. А время уходило.
Он запустил пальцы в ее густые волосы, притянул к себе, жадно припал к ее губам. Тянулись минуты, а он все не отпускал Рэйчел, и поцелуй все длился. Из зарослей выше по тропинке появилась какая-то парочка. Оба выглядели смущенными, отряхивая с одежды приставшие сухие веточки и листья. Спускаясь по склону, они едва не споткнулись о вытянутые ноги Кабакова но так и не были замечены.
— Дэвид, я в отчаянии, — сказала, оторвав наконец губы, Рэйчел. — Вы ведь знаете, я совсем не хотела, чтобы у нас это началось...
— В отчаянии?
— Точнее сказать, расстроена, встревожена.
— Хм. — Кабаков попытался придумать что-нибудь сдержанно галантное, потом мысленно усмехнулся. Рэйчел нравилась ему, к чему все эти проклятые дурацкие условности? Он снова начал: — Не будем лить слезы. Зачем забивать себе голову всякой чепухой? Лучше поедем в Хайфу. Я хочу, чтобы вы поехали со мной. Возьму недельный отпуск, а через недельку поговорим о вашем отъезде.
— Через недельку... Через недельку это может потерять смысл. Я должна вернуться в Нью-Йорк к своим обязанностям. Да и что изменится за неделю?
— Если мы недельку поскрипим кроватью, понежимся в постели, пожаримся на солнце и вообще побудем вместе, то многое может измениться.
Рэйчел порывисто отвернулась.
— Вы перевозбудились.
— Нисколько.
— А по-моему, наоборот, чересчур.
Кабаков улыбнулся. Рэйчел тоже улыбнулась. Наступило неловкое молчание.
— Вы вернетесь? — спросил он.
— Не скоро. Здесь мне больше нечего делать. Во всяком случае, пока снова не начнется война. Это для вас она не прекращалась, так ведь, Дэвид? Для вас она никогда не кончится.
Кабаков ничего не ответил.
— Странно, Дэвид: почему-то считается, что женщины должны уступать и отказываться от своих стремлений, если те мешают делам мужчин. Ведь мужчины Исполняют Свой Долг! Но моя работа по-настоящему необходима, я дорожу ею. И если я говорю, что это мой долг, если я тоже хочу исполнять его, значит, для меня это не менее важно, чем для вас военная форма. Нет, мы не поговорим об отъезде через недельку.
— Превосходно! — воскликнул Кабаков. — Ну, так идите же, исполняйте свой долг!
— Говорю же, вы перевозбудились.
— Вовсе нет.
— Ладно, Дэвид, спасибо за приглашение. Если бы можно было, я бы тоже пригласила вас в Хайфу. Или куда-нибудь в другое место. Поскрипеть кроватью, понежиться в постели... — Рэйчел помолчала, потом пробормотала сдавленно: — Прощайте, майор Дэвид Кабаков. Я буду о вас вспоминать, — И побежала вниз по тропинке, сама не замечая, что плачет.
Джип Рэйчел набрал скорость, и ветер превратил слезы в холодные бороздки на щеках, а потом высушил их без следа. Так было в Израиле, семь лет назад.
* * *
Прервав воспоминания Кабакова, в палату вошла медсестра. Он снова увидел спинку кровати, белые простыни, казенные стены. Медсестра поставила на столик бумажный стаканчик с пилюлями.
— На сегодня все, мистер Кэбов, до свидания. Завтра днем приду к вам опять.
Кабаков взглянул на часы. Вот-вот должен позвонить Мошевский из отеля в горах.
Сиделки ночной смены тянулись ко входу в госпиталь. Из автомобиля, припаркованного у тротуара на противоположной стороне улицы, за ними наблюдала Далиа Айад. Она засекла время и вскоре уехала.
Глава 11
Кабаков принимал в госпитале свои пилюли, а в это время Мошевский стоял на пороге ночного клуба «Бум-Бум-Рум» в отеле «Марри Лодж», мрачно взирая на посетителей. Три часа утомительной езды по дороге, ведущей через карликовые Поконские горы, покрытые слепящим снегом, привели его в дурное настроение. Как и следовало ожидать, имя Рэйчел Боумен в списках постояльцев не значилось. Не обнаружилось ее и среди публики, обедавшей в ресторане первого этажа, где метрдотель, обеспокоенный назойливым вниманием Мошевского к своим клиентам, трижды надоедал ему предложением провести к свободному столику.
Оркестр в «Бум-Бум-Рум» играл неплохо, хотя и гремел вовсю. По дороге сюда Мошевский переговорил с директором-распорядителем шоу и теперь следил, как круг от луча театрального прожектора скользил от стола к столу, ненадолго задерживаясь на каждом из них. Посетители недовольно отворачивались от яркого света, отмахивались, как от назойливой мухи.
Рэйчел Боумен со своим новоявленным женихом сидели за одним столиком с супружеской четой, с которой они познакомились уже здесь, в отеле. Рэйчел пришла к выводу, что отель со всех точек зрения отвратителен. Поконские горы оказались просто жалкими, никчемными холмами, публика вульгарна, обстановка — сплошная безвкусица. Руки многих посетителей поблескивали новенькими обручальными кольцами, парочки то и дело начинали миловаться, и все это отдавало пошлятинкой массового токования. Рэйчел же это угнетало еще и тем, что напоминало о ее собственном вроде бы согласии выйти замуж за молодого и многообещающего, но занудного, адвоката, сидящего сейчас рядом с ней. Нет, этот человек не сможет внести в ее жизнь ощущение счастья или хотя бы небольшого праздника.
Какой уж тут праздник, если они поселились в шестидесятидолларовом номере с аляповатой псевдовосточной мебелью, сварганенной бруклинскими умельцами, унылыми обоями и крашеным дощатым полом. Пыльные окна, похоже, открывались только летом — хозяева экономили на обогреве; в застойном воздухе пахло туалетом. В день приезда из сливного отверстия ванны торчал пук волос. Жених щеголял в халате и сетке для волос, а спать укладывался строго по распорядку.
Боже мой, думала Рэйчел, да ведь я-то ничем не лучше, раз нацепила на пальцы дурацкие эмалированные колечки.
Мошевский возник у столика, словно кашалот, вынырнувший из пучины морской перед утлым гребным суденышком. Он заранее выучил первые слова. Начать следовало с шутки.
— Кажется, доктор Боумен, мы с вами встречаемся исключительно на вечеринках. Вы помните меня? Мошевский. Шестьдесят седьмой год, Израиль... Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
— Простите, не припоминаю.
Мошевский рассчитывал, что заготовленного вступления будет достаточно, поэтому несколько растерялся, но, справившись с секундным замешательством, повторил:
— Роберт Мошевский. Израиль, тысяча девятьсот шестьдесят седьмой. — Он наклонился, демонстрируя свою физиономию. — Я лежал с майором Кабаковым в госпитале, а потом мы гуляли на вечеринке.
— Ах, да, конечно! Сержант Мошевский. Простите, не узнала вас в штатском.
Мошевский не совсем понял — ему послышалось слово «подштанники». Он недоуменно взглянул вниз, на свои брюки. Вроде бы все в норме.
Приятель Рэйчел разглядывал его с интересом.
— Марк Тобмен... Роберт Мошевский, мой старый знакомый, — представила их Рэйчел. — Пожалуйста, присаживайтесь, сержант.
— Да-да, прошу вас, — с долей сомнения подтвердил приглашение Тобмен.
— Какими судьбами?.. — Внезапно лицо Рэйчел напряглось. — С Дэвидом все в порядке?
— Почти.
Не втянуться бы в светскую болтовню, подумал Мошевский. Ему совсем недосуг здесь рассиживаться. Он наклонился к уху Рэйчел и пророкотал:
— Прошу прощения, но мне необходимо поговорить с вами конфиденциально. Это крайне важно и срочно.
Рэйчел положила ладонь на плечо жениха.
— Извини, Марк, надеюсь, это займет не более нескольких минут. Не беспокойся.
Через пять минут она вернулась, но только для того, чтобы отозвать Марка Тобмена, а еще десятью минутами позже адвокат уже сидел в баре один-одинешенек, тоскливо уткнувшись подбородком в кулак.
Мошевский гнал машину обратно в Нью-Йорк, доктор Боумен молча сидела рядом, а снежная крупка выбивала дробь по ветровому стеклу и, проносясь мимо, мелькала по бокам, словно трассирующие пули.
* * *
Значительно южнее ледяная крупка барабанила по крыше и стеклам лэндеровского пикапа. Далиа Айад вела его по аллее национального парка. Аллея была присыпана песком, но после поворота на семидесятую дорогу, ведущую на запад, к Лэйкхерсту, стало скользко, и скорость пришлось снизить.
До дома Лэндера Далиа добралась лишь к трем часам ночи. Она вбежала на кухню, где Лэндер варил кофе, и бросила на стол экстренный выпуск «Дейли Ньюс», развернутый на странице с фотографией. Отчетливый снимок не оставлял сомнений — лицо Кабакова. Ледяная крупка таяла в волосах Далии, и холодные капельки покалывали глаза Лэндера радужными искрами.
— Итак, это Кабаков. Что будем делать?
— А вот что, — вступил Фазиль, появляясь из комнаты. — Если до взрыва Кабаков успел обработать Музи, то он заполучил ваше описание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— Дэвид, — начала она, глядя снизу вверх в его радостно ухмыляющееся лицо, — я хотела сказать, что...
— Что вам необходимо выпить? — блестя немного шальными глазами, продолжил Кабаков и протянул ей бокал.
— Нет. Я завтра улетаю домой. Мне сказали, что вы здесь, и я не могла уехать, не...
— Не потанцевав со мной? Разумеется, нет.
Рэйчел не танцевала уже много лет, с тех пор как провела свое лето в кибуце, но тут же забыла об этом, расслабилась, и ноги уже сами вспоминали нужные фигуры. Кабаков, обнимая ее одной рукой, держал в другой бокал, из которого они по очереди отпивали. Майор явно пользовался здесь определенными привилегиями: вино ему подливали прямо на ходу. Он поднял руку, которой обнимал ее, вытянул из тугой прически несколько заколок, и пышные волосы рассыпались по ее спине и плечам. Кабаков даже слегка опешил, столь бесподобно много их оказалось. Вино ударило Рэйчел в голову; страдания и увечья, постоянные спутники ее работы, как-то отдалились, отпустили сердце. Кабаков залюбовался смеющимся лицом в темно-рыжем обрамлении.
Неожиданно оказалось, что уже очень поздно. Стихло многоголосье вечеринки, большая часть гостей незаметно исчезла, лишь несколько пар продолжали танцевать среди деревьев. Музыканты кемарили на столиках у эстрады, а танцоры, тесно прижимаясь друг к другу, переминались под старую песню Эдит Пиаф, звучащую из музыкального автомата возле бара. Пол террасы усеивали сломанные цветы, обгорелые спички, кончики сигар; подсыхали пятна вина. Совсем молоденький солдат, водрузив загипсованную ногу на стул, подпевал певице, раскачивая рукой бутылку на столе. Был час, когда небо на востоке выцветает, а предметы теряют ночную зыбкость, окрашиваясь и твердея в предрассветном сумраке.
Рэйчел с Кабаковым еле-еле покачивались под музыку и наконец, истомленные, совсем остановились, не разнимая объятий. Кабаков прижался губами к влажной коже на шее Рэйчел, провел по ней языком. Она была солоноватая, словно от морской воды. Он чувствовал через одежду тепло гибкого тела, волнующий запах разгоряченной кожи касался ноздрей, проникал в нос, оседал в гортани горьковатым привкусом. Рэйчел чуть покачнулась и, удерживая равновесие, легонько отклонилась в сторону, скользнув бедром по его бедру, потом прильнула щекой к груди Кабакова, непонятно почему вспомнив, как в детстве прижималась вот так же к теплой и твердой лошадиной шее.
Они с трудом оторвались друг от друга и, касаясь бедрами, спустились с террасы. Кабаков успел прихватить со стола бутылку бренди. Взбираясь по тропинке по склону холма, Рэйчел мигом промочила ноги в росистой траве. Слух наполнила музыка свежей рассветной тишины. Глаза после бессонной ночи с неправдоподобной остротой различали мельчайшие детали окружающего пейзажа, каждый камень или выступ скалы, каждую былинку или ветку кустарника.
Сев на траву, они прислонились спинами к большому валуну, лицом к восходящему солнцу. Кабаков покосился на Рэйчел. Сейчас, в ярком свете утра, стали заметны тени усталости под ее глазами, обострившиеся скулы, поры на коже и крошечные веснушки, но от этого его вдруг охватило еще более жгучее желание. А время уходило.
Он запустил пальцы в ее густые волосы, притянул к себе, жадно припал к ее губам. Тянулись минуты, а он все не отпускал Рэйчел, и поцелуй все длился. Из зарослей выше по тропинке появилась какая-то парочка. Оба выглядели смущенными, отряхивая с одежды приставшие сухие веточки и листья. Спускаясь по склону, они едва не споткнулись о вытянутые ноги Кабакова но так и не были замечены.
— Дэвид, я в отчаянии, — сказала, оторвав наконец губы, Рэйчел. — Вы ведь знаете, я совсем не хотела, чтобы у нас это началось...
— В отчаянии?
— Точнее сказать, расстроена, встревожена.
— Хм. — Кабаков попытался придумать что-нибудь сдержанно галантное, потом мысленно усмехнулся. Рэйчел нравилась ему, к чему все эти проклятые дурацкие условности? Он снова начал: — Не будем лить слезы. Зачем забивать себе голову всякой чепухой? Лучше поедем в Хайфу. Я хочу, чтобы вы поехали со мной. Возьму недельный отпуск, а через недельку поговорим о вашем отъезде.
— Через недельку... Через недельку это может потерять смысл. Я должна вернуться в Нью-Йорк к своим обязанностям. Да и что изменится за неделю?
— Если мы недельку поскрипим кроватью, понежимся в постели, пожаримся на солнце и вообще побудем вместе, то многое может измениться.
Рэйчел порывисто отвернулась.
— Вы перевозбудились.
— Нисколько.
— А по-моему, наоборот, чересчур.
Кабаков улыбнулся. Рэйчел тоже улыбнулась. Наступило неловкое молчание.
— Вы вернетесь? — спросил он.
— Не скоро. Здесь мне больше нечего делать. Во всяком случае, пока снова не начнется война. Это для вас она не прекращалась, так ведь, Дэвид? Для вас она никогда не кончится.
Кабаков ничего не ответил.
— Странно, Дэвид: почему-то считается, что женщины должны уступать и отказываться от своих стремлений, если те мешают делам мужчин. Ведь мужчины Исполняют Свой Долг! Но моя работа по-настоящему необходима, я дорожу ею. И если я говорю, что это мой долг, если я тоже хочу исполнять его, значит, для меня это не менее важно, чем для вас военная форма. Нет, мы не поговорим об отъезде через недельку.
— Превосходно! — воскликнул Кабаков. — Ну, так идите же, исполняйте свой долг!
— Говорю же, вы перевозбудились.
— Вовсе нет.
— Ладно, Дэвид, спасибо за приглашение. Если бы можно было, я бы тоже пригласила вас в Хайфу. Или куда-нибудь в другое место. Поскрипеть кроватью, понежиться в постели... — Рэйчел помолчала, потом пробормотала сдавленно: — Прощайте, майор Дэвид Кабаков. Я буду о вас вспоминать, — И побежала вниз по тропинке, сама не замечая, что плачет.
Джип Рэйчел набрал скорость, и ветер превратил слезы в холодные бороздки на щеках, а потом высушил их без следа. Так было в Израиле, семь лет назад.
* * *
Прервав воспоминания Кабакова, в палату вошла медсестра. Он снова увидел спинку кровати, белые простыни, казенные стены. Медсестра поставила на столик бумажный стаканчик с пилюлями.
— На сегодня все, мистер Кэбов, до свидания. Завтра днем приду к вам опять.
Кабаков взглянул на часы. Вот-вот должен позвонить Мошевский из отеля в горах.
Сиделки ночной смены тянулись ко входу в госпиталь. Из автомобиля, припаркованного у тротуара на противоположной стороне улицы, за ними наблюдала Далиа Айад. Она засекла время и вскоре уехала.
Глава 11
Кабаков принимал в госпитале свои пилюли, а в это время Мошевский стоял на пороге ночного клуба «Бум-Бум-Рум» в отеле «Марри Лодж», мрачно взирая на посетителей. Три часа утомительной езды по дороге, ведущей через карликовые Поконские горы, покрытые слепящим снегом, привели его в дурное настроение. Как и следовало ожидать, имя Рэйчел Боумен в списках постояльцев не значилось. Не обнаружилось ее и среди публики, обедавшей в ресторане первого этажа, где метрдотель, обеспокоенный назойливым вниманием Мошевского к своим клиентам, трижды надоедал ему предложением провести к свободному столику.
Оркестр в «Бум-Бум-Рум» играл неплохо, хотя и гремел вовсю. По дороге сюда Мошевский переговорил с директором-распорядителем шоу и теперь следил, как круг от луча театрального прожектора скользил от стола к столу, ненадолго задерживаясь на каждом из них. Посетители недовольно отворачивались от яркого света, отмахивались, как от назойливой мухи.
Рэйчел Боумен со своим новоявленным женихом сидели за одним столиком с супружеской четой, с которой они познакомились уже здесь, в отеле. Рэйчел пришла к выводу, что отель со всех точек зрения отвратителен. Поконские горы оказались просто жалкими, никчемными холмами, публика вульгарна, обстановка — сплошная безвкусица. Руки многих посетителей поблескивали новенькими обручальными кольцами, парочки то и дело начинали миловаться, и все это отдавало пошлятинкой массового токования. Рэйчел же это угнетало еще и тем, что напоминало о ее собственном вроде бы согласии выйти замуж за молодого и многообещающего, но занудного, адвоката, сидящего сейчас рядом с ней. Нет, этот человек не сможет внести в ее жизнь ощущение счастья или хотя бы небольшого праздника.
Какой уж тут праздник, если они поселились в шестидесятидолларовом номере с аляповатой псевдовосточной мебелью, сварганенной бруклинскими умельцами, унылыми обоями и крашеным дощатым полом. Пыльные окна, похоже, открывались только летом — хозяева экономили на обогреве; в застойном воздухе пахло туалетом. В день приезда из сливного отверстия ванны торчал пук волос. Жених щеголял в халате и сетке для волос, а спать укладывался строго по распорядку.
Боже мой, думала Рэйчел, да ведь я-то ничем не лучше, раз нацепила на пальцы дурацкие эмалированные колечки.
Мошевский возник у столика, словно кашалот, вынырнувший из пучины морской перед утлым гребным суденышком. Он заранее выучил первые слова. Начать следовало с шутки.
— Кажется, доктор Боумен, мы с вами встречаемся исключительно на вечеринках. Вы помните меня? Мошевский. Шестьдесят седьмой год, Израиль... Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
— Простите, не припоминаю.
Мошевский рассчитывал, что заготовленного вступления будет достаточно, поэтому несколько растерялся, но, справившись с секундным замешательством, повторил:
— Роберт Мошевский. Израиль, тысяча девятьсот шестьдесят седьмой. — Он наклонился, демонстрируя свою физиономию. — Я лежал с майором Кабаковым в госпитале, а потом мы гуляли на вечеринке.
— Ах, да, конечно! Сержант Мошевский. Простите, не узнала вас в штатском.
Мошевский не совсем понял — ему послышалось слово «подштанники». Он недоуменно взглянул вниз, на свои брюки. Вроде бы все в норме.
Приятель Рэйчел разглядывал его с интересом.
— Марк Тобмен... Роберт Мошевский, мой старый знакомый, — представила их Рэйчел. — Пожалуйста, присаживайтесь, сержант.
— Да-да, прошу вас, — с долей сомнения подтвердил приглашение Тобмен.
— Какими судьбами?.. — Внезапно лицо Рэйчел напряглось. — С Дэвидом все в порядке?
— Почти.
Не втянуться бы в светскую болтовню, подумал Мошевский. Ему совсем недосуг здесь рассиживаться. Он наклонился к уху Рэйчел и пророкотал:
— Прошу прощения, но мне необходимо поговорить с вами конфиденциально. Это крайне важно и срочно.
Рэйчел положила ладонь на плечо жениха.
— Извини, Марк, надеюсь, это займет не более нескольких минут. Не беспокойся.
Через пять минут она вернулась, но только для того, чтобы отозвать Марка Тобмена, а еще десятью минутами позже адвокат уже сидел в баре один-одинешенек, тоскливо уткнувшись подбородком в кулак.
Мошевский гнал машину обратно в Нью-Йорк, доктор Боумен молча сидела рядом, а снежная крупка выбивала дробь по ветровому стеклу и, проносясь мимо, мелькала по бокам, словно трассирующие пули.
* * *
Значительно южнее ледяная крупка барабанила по крыше и стеклам лэндеровского пикапа. Далиа Айад вела его по аллее национального парка. Аллея была присыпана песком, но после поворота на семидесятую дорогу, ведущую на запад, к Лэйкхерсту, стало скользко, и скорость пришлось снизить.
До дома Лэндера Далиа добралась лишь к трем часам ночи. Она вбежала на кухню, где Лэндер варил кофе, и бросила на стол экстренный выпуск «Дейли Ньюс», развернутый на странице с фотографией. Отчетливый снимок не оставлял сомнений — лицо Кабакова. Ледяная крупка таяла в волосах Далии, и холодные капельки покалывали глаза Лэндера радужными искрами.
— Итак, это Кабаков. Что будем делать?
— А вот что, — вступил Фазиль, появляясь из комнаты. — Если до взрыва Кабаков успел обработать Музи, то он заполучил ваше описание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52