Все помолчали немного, потом Джеффри задумчиво произнес:
– Да, действительно серьезное. Не возражаете, если я закурю?
– Валяй.
Джеффри достал из нагрудного кармана рубашки кисет и бумагу и свернул сигарету. Потом чиркнул спичкой и предложил зажженную сигарету Киту – тот отказался, затем Гейл, которая тоже отказалась. Джеффри пожал плечами, откинулся на спинку стула и затянулся сам.
– Как ты думаешь, Энни ничего не угрожает? – спросила Гейл.
– По-моему, нет. Но у меня возникает какое-то смутное ощущение, что люди вокруг начинают что-то чувствовать, о чем-то догадываться; как будто те силы, что связывают мою ферму и Вильямс-стрит, действуют и на них тоже. Отгоняй дым, Джеффри, – улыбнулся Кит, – а то я уже начинаю заговариваться.
– Да нет, я понимаю, – сказала Гейл. – Видишь, даже мы вычислили, что что-то назревает. А кто еще, кроме Бакстера, что-то почуял?
– Самые разные люди. Пасторы, чьи-то сестры, всякие милые старушки. Может быть, у меня на этой почве психоз, но я боюсь, как бы Бакстер не вышел на что-то конкретное. Поэтому я вас прошу, ребята: не говорите и не делайте ничего, что могло бы возбудить какие угодно подозрения. Не высовывайтесь сами до конца этой недели. Договорились?
– Ладно.
– Если мой план сорвется, мне может понадобиться ваша помощь.
– Всегда в твоем распоряжении.
– Спасибо. Джеффри, кто бы из нас мог раньше подумать, что мы снова встретимся, будем вот так ужинать?
Джеффри затянулся и задумчиво посмотрел на него.
– Время залечило многие раны, Кит. Я рад, что мы дожили до того возраста, когда смогли поумнеть.
– Если сейчас начнутся клятвы в мужской дружбе, – заявила Гейл, – то я лучше пойду посижу на крыльце.
– Видишь, она уже боится, – сказал Джеффри, обращаясь к Киту. – Вот почему тебе нужна женщина, Кит: чтобы установить равновесие в нашей возрождающейся дружбе… ну, и вообще. Слушай, а куда вы с ней поедете? Может быть, мы могли бы как-нибудь вчетвером поужинать?
– Обязательно. Я дам тебе знать.
– Нам будет тебя не хватать, Кит, – проговорила Гейл. – У нас тут не так уж много друзей.
– Станет больше, если вам удастся свалить шефа полиции Бакстера.
– Не думаю. Впрочем, кто знает. А ты еще сюда когда-нибудь вернешься?
– Мне бы хотелось. Но это зависит от того, что станет с Бакстером.
– Да, верно, – согласился Джеффри. – Я бы пока не советовал вам покупать себе дом где-нибудь на Вильямс-стрит. – Он рассмеялся. – Слушай, вот бы посмотреть на рожу этого придурка, когда он придет домой и обнаружит на холодильнике записку, что вы удрали. – Джеффри зашелся от хохота и даже хлопнул несколько раз по столу.
Кит встал.
– Пошли посидим на крыльце. Пусть все тут так и остается.
Они долго сидели на крыльце, молча любуясь закатом. Наконец Гейл проговорила:
– Какая это все-таки замечательная вещь, Кит.
– Что?
– Любовь. Ты посмотри: с самого колледжа, через войну, через все трудности, через десятилетия, через такие расстояния, через все, что обрушила на вас жизнь… Если бы я была сентиментальной, я бы сейчас расплакалась.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
В четверг утром Кит проснулся, чувствуя себя довольно паршиво и не понимая, почему у него такое скверное самочувствие. Постепенно, однако, эпизод за эпизодом он вспомнил, что накануне к ужину приезжали Портеры, что потом они открыли еще бутылку виски, – и тут-то он и сообразил, от чего у него так болит голова, а заодно вспомнил, что они отмечали.
Кит встал с постели, подошел к окну и открыл его – в комнату ворвался холодный воздух. Начинающийся день обещал быть солнечным – хорошо для кукурузы, хотя не помешал бы и добрый дождь, пока еще не началась уборка.
Как был в белье, он вышел в холл, направляясь в ванную, и наткнулся на Джеффри, тоже облаченного лишь в одно белье.
– Что-то мне нехорошо, – пожаловался Джеффри.
– Ты что, ночевал тут?
– Нет, я прямо так, в белье, приехал забрать мусор, который мы вчера оставили.
– А Гейл где?
– Уехала организовать что-нибудь нам на завтрак.
Ты куда шел, в ванную?
– Нет, иди, умывайся. – Кит взял из ванной свой халат и спустился на кухню. Тут он сполоснул над раковиной лицо, отыскал в буфете аспирин и проглотил две таблетки, потом поставил на плиту кофейник.
К задней двери подъехала машина – в кухню вошла Гейл, неся сумку с продуктами.
– Как самочувствие? – поинтересовалась она.
– Ничего. – Кит сел за стол, а Гейл достала из сумки бутылку апельсинового сока и три сдобных кукурузных булочки.
– За мной сюда от самого города ехала полицейская машина, – сообщила она.
Кит кивнул.
– Теперь они знают, что мы связаны друг с другом, так что вы тоже попали в их черный список.
– Я там была еще раньше, чем ты. – Гейл тоже села за стол и налила им по стакану сока.
– И за что они к тебе прицепились? – спросил Кит, отпивая из стакана сок.
– Это я к ним прицепилась. Я остановилась, вышла из машины, подошла к ним, представилась как член городского совета и сказала, чтобы они уматывали, а то я перепишу их личные номера.
– Ты себя ведешь прямо как большое начальство, Гейл. Ты должна была кричать, что нарушаются твои гражданские права.
– Тогда бы они просто не поняли, о чем это я говорю. Единственное, чем их можно запугать, так это возможностью того, что у них отнимут их личные знаки и пушки.
– Да, здешние копы все испорчены. Босс у них скверный.
Гейл посидела молча, потом сказала:
– Знаешь, там, на шоссе, я по-настоящему испугалась.
– Знаю. Вот почему я хотел решить эту проблему прежде, чем уехать отсюда, но потом пообещал, что не стану.
– Я понимаю. Можно мне тебя спросить… ты когда-нибудь делал это?.. Я хочу сказать… ну, во Вьетнаме, наверное…
Кит задумался над ее вопросом. Да, он убивал во Вьетнаме, но там это было в бою. В первые же годы его работы в разведке ему в самом прямом смысле слова было дано разрешение на убийства, но, прежде чем ему выдали пистолет с глушителем, Киту вдолбили правило: убивать можно только в двух случаях – в бою и в порядке самообороны. Однако в Америке такие права есть у каждого. То разрешение, которое дали Киту, простиралось значительно дальше, в темную область превентивных акций: ему дозволялось убивать, даже если он всего лишь только чувствовал угрозу себе. И даже в еще более неясные сферы: он имел право убивать ради предотвращения или устранения какой-то более серьезной опасности, в чем бы она ни заключалась. Кит считал, например, что Клифф Бакстер представлял собой именно такую опасность; но родители мистера Бакстера или его дети могли бы и не согласиться с этой оценкой. Подобные вещи всегда очень конкретны, тут не может быть общих правил – к тому же Киту никогда не приходилось принимать такое решение самостоятельно, а если его принимали другие, то исполнителем выступал не он. Здесь, в Спенсервиле, он был предоставлен самому себе: не было ни привычных правил и ограничений, ни тех, у кого можно было бы попросить совета.
– Ты подумал о том, что, пока Бакстер жив, вы никогда не будете в безопасности? – спросила Гейл.
– По-моему, у него не так уж хорошо работают мозги. Мы просто постараемся держаться от него подальше.
– А ты не думал, что он может попробовать отыграться… ну, скажем, на родственниках Энни?
– Что ты хочешь сказать, Гейл? Мне всегда казалось, что ты пацифистка.
– Это Джеффри пацифист. А если бы кто-то угрожал мне или жизни моих родных и друзей, я бы убила такого человека.
– Чем? Морковкой?
– Не смейся, я серьезно. Слушай, мне страшно, я чувствую, что нам грозит опасность, и заведомо знаю, что не могу обратиться в полицию. Я бы взяла эту твою винтовку.
– Хорошо. Сейчас принесу. – Он встал, но тут они услышали, что сверху спускается Джеффри.
– Потом положим ко мне в багажник, – сказала Гейл Киту.
– Что положим в багажник? – спросил Джеффри, входя на кухню.
– Коробки из-под того, что мы привезли, – ответила Гейл.
– Верно. – Джеффри уселся за стол, и они принялись за завтрак.
– Чертовски здорово мы вчера посидели, – проговорил Джеффри. – Очень рад, что наконец-то мы отпраздновали объявление о помолвке неких Лондри и Прентис.
– Вы никогда не задавались вопросом, какой была бы наша жизнь, если бы не война и все те прошлые потрясения? – спросил Кит.
– Да, я думал об этом, – ответил Джеффри. – Полагаю, что серой и скучной. Как сейчас. Мне кажется, мы получили уникальный жизненный опыт. Конечно, многие пострадали, у многих рухнули все их жизненные планы, но большинство из нас от этого только выиграли. Мы в результате всего этого стали лучше. Те студенты, что у меня были в последние годы, – добавил он, – это же сплошная тоска: думают только о себе, эгоистичны, нерешительны, характера никакого. Господи, Кит, ты бы их принял за чистой воды республиканцев, а они все считали себя бунтарями. Представляешь? Бунтари неизвестно во имя чего.
– Ну вот, из-за тебя он опять завелся, – проворчала Гейл.
– Помнишь Билла Марлона? – Кит посмотрел на Джеффри.
– Конечно. Придурковатый такой. Всегда хотел всем угодить, всем быть другом. Я тут видел его несколько раз. Старался держаться с ним помягче – просто в память о прошлом, но он конченый человек.
– А я случайно столкнулся с ним «У Джона».
– Господи, Лондри, да я бы туда поссать не зашел!
– А меня как-то обуяла ностальгия.
– Ну, так сходил бы на танцы. А чего это ты вдруг о нем спросил?
– Знаешь, когда я вижу таких людей, то иногда говорю про себя: «Благодарю тебя, Боже, что на его месте не я».
– Если бы Бог действительно существовал и отличался милосердием, то таких людей не было бы вовсе, – заметила Гейл.
– Ну вот, теперь ты ее завел, – усмехнулся Джеффри. – Я понимаю, Кит, что ты хочешь сказать; но мне кажется, что билли марлоны во всем мире и во все времена кончают одинаково. Это другие люди, не такие, как мы.
– Как сказать.
– Конечно, мы тоже раздолбаи, но все-таки хоть на что-то способны. Мы ведь вырвались отсюда, Кит, – ты, я и еще несколько человек. В наших семьях не было ни состояния, как у Бакстеров, ни какой-то культурной традиции и образования, как у Прентисов. Твой отец был простым фермером, мой – рабочим на железной дороге. И шестидесятые годы нас с тобой не сломали – они нам позволили вырваться из привычной среды, из привычной социальной структуры. А кроме того, – добавил он, – мы славно потрахались. Знаешь, я как-то прикинул, и у меня получилось, что все мои родственники, начиная где-нибудь с 1945 года, вместе взятые не трахались столько, сколько я один. Мне кажется, только во время Второй мировой войны так трахались; но не до, и не после.
– Это что, одна из твоих накатанных лекций? – улыбнулся Кит.
– Если хочешь, да.
– Ну что ж, у нас действительно были в жизни особые моменты. Но, как ты сам когда-то сказал, мы тогда совершили немало дерьмовых поступков. Ты, например, прислал мне то гнусное письмо. Нет, я не обижаюсь. Я получал тогда такие же письма от совершенно незнакомых мне людей. Все мы в то время без конца говорили о любви, о любви и только о любви, а многие наши поступки диктовались ненавистью. И мои тоже, – добавил он. – Когда я получил то твое письмо, мне в самом прямом смысле слова хотелось убить тебя. И я бы это сделал, если бы ты оказался где-нибудь поблизости.
– Ну что я могу сказать… Мы были молоды. Происходили бури на Солнце, Марс и Юпитер выстроились на небе в одну линию, или как там это называется, цены на «травку» упали, и мы вели себя как раздолбаи и стебанутые. А если бы всего этого не было, то сидели бы мы с тобой вчера вечером «У Джона», материли бы низкие цены на сельскохозяйственную продукцию и низкую зарплату на железной дороге, а Билли Марлон, возможно, если бы он не попал тогда во Вьетнам, стал бы хозяином этого бара и членом городского совета. Господи, не знаю я, что еще могло бы быть. – Джеффри откусил булку и продолжил: – Что-то из того, кем мы стали, было заложено в наших генах, что-то в нашей культуре, что-то было предопределено расположением звезд, а какая-то часть – нашими собственными поступками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50