Все живое являет собой источник любви, а человек способен быть самым сильным ее источником!
Эля. Ты какую любовь имеешь в виду? Неземную? Платоническую, неплотскую?
Глеб. А плотской любви не бывает. Плотская любовь – это как голод или жажда. Это потребность нашего тела. Корабль нуждается в якоре только пока он в гавани, но стоит ему отправиться в плаванье, как спущенный якорь становится обузой. Так и тело становится обузой, когда мы отправляемся в путешествие.
Эля. Ты имеешь в виду загробную жизнь?
Глеб. Я имею в виду любовь.
Эля. Я тебя не понимаю, хотя понять тебя безумно хочется…
Глеб. В том-то и беда, что люди не понимают, что понимать-то им ничего и не надо. Вам все время нужно все классифицировать, привешивать ярлыки, раздавать определения. Ты – философ. А ты – идиот. Ты – анархист. А ты – обкуренный…
Эля (нежно ). Не обижайся на меня…
Глеб. Я не обижаюсь! Просто иногда мне кажется, что каждый человек говорит на собственном языке, состоящем из его собственных ярлычков и банальностей, и договориться между собой люди не в состоянии, даже если они очень захотят… Даже если им это станет действительно нужно, как, мне кажется, стало нужным понять друг друга нам… А обижаться тут не на что…
Эля (еще нежней ). А отчего же хмуришься?
Глеб. Я не хмурюсь!
Эля (с удивлением ). Да ты плачешь?
Глеб (отворачиваясь и пряча глаза ). Нет! Это просто дым от жаровни попал мне в глаза!
Эля (задумчиво). Когда я была маленькая, взрослые казались мне недостижимо мудрыми, а теперь я вижу, какие они все ничтожества… А сама я – издерганная, взбалмошная дура… (Заливается кашлем.) Не просто дура, а дура с насморком.
Глеб (тоже шмыгая носом). Насморк – это хорошо. Он дает редкий шанс оторваться от повседневного мира и оказаться запертым в себе самом, с заложенным носом, с заложенными ушами, со слезящимися глазами… Поэтому когда я болею насморком, с одной стороны, я раздражен, что это непостижимое неудобство отвлекает меня от моих обычных занятий, но с другой стороны, я могу оказаться наедине с самим собой, и от этого мне становится хорошо и спокойно.
Эля (задумчиво). Ты такой необычный, но мне с тобой так хорошо. А тебе, наверное, скучно со мной, простуженной дурой.
Глеб. Ты – вовсе не дура. Вообще настоящие дуры встречаются исключительно редко. Я, например, никогда не встречал. Женщины просто забрасывают свои мысли о главном и принимаются думать о мелочах, отчего через некоторое время оказывается, что о главном мыслить они отучились.
Эля (проникновенно). Глеб, а что же это самое главное, о чем нужно думать?
Глеб. Ты и сама знаешь.
Эля. Любовь?
Глеб. Да, конечно, любовь.
Эля (взволнованно). Но мы и думаем все время о любви! (Помолчав.) Ну, конечно, когда не думаем о порванных колготках… Но какая же любовь в порванных колготках? Ведь это тоже важно, Глеб? Это ведь важно, чтобы женщина была красивой?
Глеб. О, да… Настолько же, насколько важно, чтобы якорь был красивым. Потому на флоте всех новичков и заставляют драить якорь…
Эля (игриво). А как же «в человеке все должно быть прекрасно» и так далее…
Глеб. Опять штампы, опять ярлычки… Постарайся думать только своим умом и слышать только своей душой… Забудь всю эту дребедень!
Эля (настойчиво). Чехов – это не дребедень…
Глеб. Чехов мыслил для себя, вот и ты сама помысли, а не повторяй бездумно чьи-то откровения…
Эля (игриво). Значит, ты мыслитель… Знаешь что, Глеб, а возьми меня с собой!
Глеб (очень серьезно). Не могу.
Эля (расстроившись). Почему?
Глеб (рассмеявшись). Потому что у тебя насморк!!! А скитаться по улицам с насморком, особенно зимой – это не самый лучший способ, чтобы насолить своим предкам.
Эля (обиженно). Я вовсе не потому собралась бежать с тобой…
Глеб (удивленно). А почему?
Эля (разочарованно). А говорил, что знаешь толк в любви…
Глеб (нежно). Ты любишь меня?
Молчание. Эля пытается что-то сказать, но у нее приступ кашля.
Если ты любишь меня, то ты должна идти домой! Тебе больше нельзя оставаться в холоде!
Эля. Можно я останусь в твоей палатке?
Глеб. Там еще холоднее, чем на улице.
Эля. Тогда пойдем ко мне. Предки уже спят, я проведу тебя к себе в комнату.
Глеб. Прости, но я не хочу в тепло. Тело быстро разнеживается и потом кажется совершенно невозможно выйти на промозглый декабрьский ветер.
Эля. Ты возьмешь меня с собой? Ты будешь меня ждать здесь утром? А куда мы пойдем?
Глеб. Мы пойдем в Мадрид, а может, в Рим…
Эля. Проводи меня до подъезда…
Сцена 6
Эля и Глеб, обнявшись, стоят у двери подъезда.
Эля. Как странно, еще сегодня вечером я и понятия не имела, что ты есть! А теперь не представляю себе жизни без твоих слов, без твоих глаз!
Глеб. Я навсегда останусь с тобой… Не волнуйся. Ведь если времени действительно не существует, то эта ночь будет длиться вечно.
Эля. Как странно, еще сегодня вечером я была крикливой куклой, взбалмошной идиоткой… А теперь мне кажется, что все это было не со мной и что все, что действительно существует, – это вот этот твой пиджак и твои руки… Ты ведь будешь меня ждать здесь завтра?
Глеб. Ты знаешь, в одном городе, не помню, в какой стране, я повстречал безногого калеку, путешествующего по земле так же, как я, но только на инвалидном кресле, и когда я его спросил, как же он, безногий, пустился на такое рискованное бесконечное путешествие, он ответил: «Зато у меня есть колеса, а колеса куда быстрее ног, если уметь ими пользоваться!» И на следующий день он действительно укатил гораздо дальше, чем я смог дойти ногами…
Эля. К чему ты это вспомнил?
Глеб. К тому, что в ожидании завтра самое главное – это не завтра, а его ожидание.
Эля. Пойдем ко мне… пойдем сейчас… Я готова…
Глеб. Эля, у тебя температура, и наутро тебе будет противно обнаружить в своей постели бомжа. Я обещаю тебе, что всегда буду с тобой…
Эля. Ты самый удивительный человек из всех, кого я встречала! Недурная собой девушка, которая отказала, по крайней мере, трем дюжинам ухажеров, приглашает тебя провести с ней рождественскую ночь, и ты отказываешься!
Глеб. Предо мной маленькое озябшее существо, вдобавок страдающее жестоким насморком… Я был бы извергом, если бы поддался твоим уговорам!
Эля. Ты просто боишься заразиться насморком. Да?
Глеб. Ну, пусть будет так…
Эля. Ну, тогда я пойду. Вынести тебе что-нибудь поесть?
Глеб. Не надо. Я не люблю есть ночью, а утром после Рождества мусорки полны всякими яствами!
Эля. Завтра мы будем пировать вместе! Скажи, Глеб, ты ведь мог выбрать себе любую жизнь. Ты умен, и красив, и такой… удивительный человек. Почему же ты выбрал судьбу странствующего нищего?
Глеб. Мне кажется, нищ лишь тот, кто богатым себя не считает. Я, может быть, гораздо богаче твоего отца…
Эля. Неужели?
Глеб. Мне принадлежит весь мир, а твой отец даже сам себе, наверное, не принадлежит…
Эля. Как это верно…
Пауза.
Поцелуй меня…
Глеб нежно целует Элю в лоб, и та тихо скрывается за дверью подъезда.
Действие третье
Сцена 7
Позднее утро. Та же богато обставленная столовая в доме на набережной Парижа. Стол накрыт для завтрака. За столом сидят родители Эли. Лакей молча разливает им кофе и уходит. Отец снова читает газету.
Отец. Ну, что, когда наша рэволюционэрка вчера вернулась?
Мать. Часу в третьем ночи… Ох, не иначе все это закончится пневмонией или того хуже.
Отец. А что может быть хуже пневмонии?
Мать. Беременность… Она всю ночь прообнималась с каким-то бомжом.
Отец. Да ты что? Что же ты меня не разбудила? Я бы его застрелил! Или просто набил бы морду…
Мать. А он, похоже, мазохист. Его вчера два других бомжа отметелили, а он даже кулаки сжать не пожелал, я все в окно видела… а наша дура так ему на шею и повисла…
Отец. Что ж ты не вышла и не прекратила это безобразие? Почему не разбудила меня? Почему не позвонила в жандармерию?
Мать. Ты же знаешь, что все это бесполезно. Ей восемнадцать лет, и она не обязана нам подчиняться… А весь этот ее насморочный эпатаж придуман только для того, чтобы вывести нас из себя…
Отец. Господи! Чего ей не хватает? Миллионы девушек в ее возрасте должны вкалывать по-черному…
Мать. Да, но у миллионов таких девушек, как она, отцов не держат ежедневно на прицеле снайперской винтовки!
Отец. А, брось, все это глупости. Просто деньги имеют свою отрицательную энергию… Чем больше ты их удерживаешь, тем сильнее сопротивление окружающего мира…
Мать. Ну, что ж, по твоей теории, нам следует бросить деньги на дорожную пыль и пойти с котомкой по миру…
Отец. Ты, можешь смеяться, но иногда мне так и хочется сделать.
Мать. Мне тоже…
Сцена 8
Появляется Эля с огромной вещевой сумкой.
Эля. Я ухожу нищенствовать с Глебом.
Долгая пауза.
Отец. Ну, что ж… Это твое право.
Мать (начинает плакать). Ты с ума сошла… У тебя же насморк.
Отец. Ты хоть нас познакомь, что это за человек… Глен…
Эля. Не Глен, а Глеб. Он русский. Находится во Франции нелегально. Так что твоя готовность отдать меня бомжу, лишь бы он был с французским гражданством, хотя и похвальна, но все же напрасна, как и многое из того, что ты для меня делаешь… Прости меня, папочка. Я многое поняла за эту ночь. Мне тебя очень жалко…
Мать (почти кричит). У вас с ним что-то было?
Эля. Нет, мама, пока не было, но обязательно будет. Я его люблю и буду любить вечно! Хотя то, о чем ты спрашиваешь, не имеет никакого значения.
Отец. А что же имеет значение?
Эля. Любовь.
Отец. А что же, любовь к этому делу отношения не имеет? Просвети меня, старого болвана…
Эля. Мне кажется, тебе этого не понять… Я и сама только начинаю вникать… Глеб не пойдет к нам в дом. Он не хочет привыкать к теплу. Так что если вы хотите его увидеть, сами идите на набережную…
Отец (откладывая газету). Ну хорошо, пойдем… А как же Сорбонна?
Эля. Для того чтобы учиться увлеченно и взахлеб, вовсе не обязательно платить старым лгунам, заживо погребенным в стенах престижных университетов. Причем платить так много, что этих денег хватило бы, чтобы уберечь от голодной смерти минимум пару деревень в какой-нибудь истерзанной голодом стране. Для того чтобы учиться, вовсе не надо следовать назойливым традициям людей, настолько серьезно относящихся к жизни, что всё, что они видят в этой самой жизни, – это только свою собственную смерть, и мне их искренне жалко, потому что они действительно умирают, так и не пожив.
Отец и мать смотрят на Элю в недоумении, а та гордо выходит.
Сцена 9
Не успевают родители открыть рта, как Эля с рыданиями врывается обратно.
Эля. На набережной никого нет! Палатки убраны! Он ушел без меня! Он меня обманул! Единственный человек, которому я поверила, так жестоко меня обманул…
Мать (пытается обнять дочь, та уворачивается). Эля, может, оно и к лучшему… Любовь с первого взгляда – это, конечно, хорошо, но ведь так, с первого взгляда, человека не узнаешь… Мало ли отчего он бродяжничает?
Отец (делает вид, что его эта сцена не волнует и углубляется в чтение французской утренней газеты). Вот тут, кстати, пишут о вчерашнем мероприятии с бомжами на набережной…
Эля. Я не понимаю… Он не мог так поступить… За что? Почему он мне не сказал честно, что я ему не нужна? Проклятый насморк…
Отец (продолжает, уткнувшись в газету). Вот тут, кстати, пишут, что никто не пустил бомжей к себе в дом, что, впрочем, объяснимо…
Эля. Я ненавижу себя! Я жалкая, изнеженная кукла! Что мне стоило остаться с ним! Он гнал меня, а мне нужно было остаться… Ведь это была проверка, и я ее не выдержала! Ему не нужна размазня в пути. Он добрый. Он понимал, что я все равно сломаюсь, не выдержу такого образа жизни… Но все равно это жестоко. Он мог сказать…
Отец (продолжает, уткнувшись в газету). В газете пишут, что многие, правда, вынесли нищим еду и теплые вещи… А некоторые даже провели часть ночи в палатках бомжей! Слушай Эля, там не было корреспондентов? Было бы неплохо, если бы в газетах написали, что дочь русского олигарха Статского провела ночь, согревая парижских бомжей… Это подняло бы престиж нашей семьи в глазах французской общественности!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Эля. Ты какую любовь имеешь в виду? Неземную? Платоническую, неплотскую?
Глеб. А плотской любви не бывает. Плотская любовь – это как голод или жажда. Это потребность нашего тела. Корабль нуждается в якоре только пока он в гавани, но стоит ему отправиться в плаванье, как спущенный якорь становится обузой. Так и тело становится обузой, когда мы отправляемся в путешествие.
Эля. Ты имеешь в виду загробную жизнь?
Глеб. Я имею в виду любовь.
Эля. Я тебя не понимаю, хотя понять тебя безумно хочется…
Глеб. В том-то и беда, что люди не понимают, что понимать-то им ничего и не надо. Вам все время нужно все классифицировать, привешивать ярлыки, раздавать определения. Ты – философ. А ты – идиот. Ты – анархист. А ты – обкуренный…
Эля (нежно ). Не обижайся на меня…
Глеб. Я не обижаюсь! Просто иногда мне кажется, что каждый человек говорит на собственном языке, состоящем из его собственных ярлычков и банальностей, и договориться между собой люди не в состоянии, даже если они очень захотят… Даже если им это станет действительно нужно, как, мне кажется, стало нужным понять друг друга нам… А обижаться тут не на что…
Эля (еще нежней ). А отчего же хмуришься?
Глеб. Я не хмурюсь!
Эля (с удивлением ). Да ты плачешь?
Глеб (отворачиваясь и пряча глаза ). Нет! Это просто дым от жаровни попал мне в глаза!
Эля (задумчиво). Когда я была маленькая, взрослые казались мне недостижимо мудрыми, а теперь я вижу, какие они все ничтожества… А сама я – издерганная, взбалмошная дура… (Заливается кашлем.) Не просто дура, а дура с насморком.
Глеб (тоже шмыгая носом). Насморк – это хорошо. Он дает редкий шанс оторваться от повседневного мира и оказаться запертым в себе самом, с заложенным носом, с заложенными ушами, со слезящимися глазами… Поэтому когда я болею насморком, с одной стороны, я раздражен, что это непостижимое неудобство отвлекает меня от моих обычных занятий, но с другой стороны, я могу оказаться наедине с самим собой, и от этого мне становится хорошо и спокойно.
Эля (задумчиво). Ты такой необычный, но мне с тобой так хорошо. А тебе, наверное, скучно со мной, простуженной дурой.
Глеб. Ты – вовсе не дура. Вообще настоящие дуры встречаются исключительно редко. Я, например, никогда не встречал. Женщины просто забрасывают свои мысли о главном и принимаются думать о мелочах, отчего через некоторое время оказывается, что о главном мыслить они отучились.
Эля (проникновенно). Глеб, а что же это самое главное, о чем нужно думать?
Глеб. Ты и сама знаешь.
Эля. Любовь?
Глеб. Да, конечно, любовь.
Эля (взволнованно). Но мы и думаем все время о любви! (Помолчав.) Ну, конечно, когда не думаем о порванных колготках… Но какая же любовь в порванных колготках? Ведь это тоже важно, Глеб? Это ведь важно, чтобы женщина была красивой?
Глеб. О, да… Настолько же, насколько важно, чтобы якорь был красивым. Потому на флоте всех новичков и заставляют драить якорь…
Эля (игриво). А как же «в человеке все должно быть прекрасно» и так далее…
Глеб. Опять штампы, опять ярлычки… Постарайся думать только своим умом и слышать только своей душой… Забудь всю эту дребедень!
Эля (настойчиво). Чехов – это не дребедень…
Глеб. Чехов мыслил для себя, вот и ты сама помысли, а не повторяй бездумно чьи-то откровения…
Эля (игриво). Значит, ты мыслитель… Знаешь что, Глеб, а возьми меня с собой!
Глеб (очень серьезно). Не могу.
Эля (расстроившись). Почему?
Глеб (рассмеявшись). Потому что у тебя насморк!!! А скитаться по улицам с насморком, особенно зимой – это не самый лучший способ, чтобы насолить своим предкам.
Эля (обиженно). Я вовсе не потому собралась бежать с тобой…
Глеб (удивленно). А почему?
Эля (разочарованно). А говорил, что знаешь толк в любви…
Глеб (нежно). Ты любишь меня?
Молчание. Эля пытается что-то сказать, но у нее приступ кашля.
Если ты любишь меня, то ты должна идти домой! Тебе больше нельзя оставаться в холоде!
Эля. Можно я останусь в твоей палатке?
Глеб. Там еще холоднее, чем на улице.
Эля. Тогда пойдем ко мне. Предки уже спят, я проведу тебя к себе в комнату.
Глеб. Прости, но я не хочу в тепло. Тело быстро разнеживается и потом кажется совершенно невозможно выйти на промозглый декабрьский ветер.
Эля. Ты возьмешь меня с собой? Ты будешь меня ждать здесь утром? А куда мы пойдем?
Глеб. Мы пойдем в Мадрид, а может, в Рим…
Эля. Проводи меня до подъезда…
Сцена 6
Эля и Глеб, обнявшись, стоят у двери подъезда.
Эля. Как странно, еще сегодня вечером я и понятия не имела, что ты есть! А теперь не представляю себе жизни без твоих слов, без твоих глаз!
Глеб. Я навсегда останусь с тобой… Не волнуйся. Ведь если времени действительно не существует, то эта ночь будет длиться вечно.
Эля. Как странно, еще сегодня вечером я была крикливой куклой, взбалмошной идиоткой… А теперь мне кажется, что все это было не со мной и что все, что действительно существует, – это вот этот твой пиджак и твои руки… Ты ведь будешь меня ждать здесь завтра?
Глеб. Ты знаешь, в одном городе, не помню, в какой стране, я повстречал безногого калеку, путешествующего по земле так же, как я, но только на инвалидном кресле, и когда я его спросил, как же он, безногий, пустился на такое рискованное бесконечное путешествие, он ответил: «Зато у меня есть колеса, а колеса куда быстрее ног, если уметь ими пользоваться!» И на следующий день он действительно укатил гораздо дальше, чем я смог дойти ногами…
Эля. К чему ты это вспомнил?
Глеб. К тому, что в ожидании завтра самое главное – это не завтра, а его ожидание.
Эля. Пойдем ко мне… пойдем сейчас… Я готова…
Глеб. Эля, у тебя температура, и наутро тебе будет противно обнаружить в своей постели бомжа. Я обещаю тебе, что всегда буду с тобой…
Эля. Ты самый удивительный человек из всех, кого я встречала! Недурная собой девушка, которая отказала, по крайней мере, трем дюжинам ухажеров, приглашает тебя провести с ней рождественскую ночь, и ты отказываешься!
Глеб. Предо мной маленькое озябшее существо, вдобавок страдающее жестоким насморком… Я был бы извергом, если бы поддался твоим уговорам!
Эля. Ты просто боишься заразиться насморком. Да?
Глеб. Ну, пусть будет так…
Эля. Ну, тогда я пойду. Вынести тебе что-нибудь поесть?
Глеб. Не надо. Я не люблю есть ночью, а утром после Рождества мусорки полны всякими яствами!
Эля. Завтра мы будем пировать вместе! Скажи, Глеб, ты ведь мог выбрать себе любую жизнь. Ты умен, и красив, и такой… удивительный человек. Почему же ты выбрал судьбу странствующего нищего?
Глеб. Мне кажется, нищ лишь тот, кто богатым себя не считает. Я, может быть, гораздо богаче твоего отца…
Эля. Неужели?
Глеб. Мне принадлежит весь мир, а твой отец даже сам себе, наверное, не принадлежит…
Эля. Как это верно…
Пауза.
Поцелуй меня…
Глеб нежно целует Элю в лоб, и та тихо скрывается за дверью подъезда.
Действие третье
Сцена 7
Позднее утро. Та же богато обставленная столовая в доме на набережной Парижа. Стол накрыт для завтрака. За столом сидят родители Эли. Лакей молча разливает им кофе и уходит. Отец снова читает газету.
Отец. Ну, что, когда наша рэволюционэрка вчера вернулась?
Мать. Часу в третьем ночи… Ох, не иначе все это закончится пневмонией или того хуже.
Отец. А что может быть хуже пневмонии?
Мать. Беременность… Она всю ночь прообнималась с каким-то бомжом.
Отец. Да ты что? Что же ты меня не разбудила? Я бы его застрелил! Или просто набил бы морду…
Мать. А он, похоже, мазохист. Его вчера два других бомжа отметелили, а он даже кулаки сжать не пожелал, я все в окно видела… а наша дура так ему на шею и повисла…
Отец. Что ж ты не вышла и не прекратила это безобразие? Почему не разбудила меня? Почему не позвонила в жандармерию?
Мать. Ты же знаешь, что все это бесполезно. Ей восемнадцать лет, и она не обязана нам подчиняться… А весь этот ее насморочный эпатаж придуман только для того, чтобы вывести нас из себя…
Отец. Господи! Чего ей не хватает? Миллионы девушек в ее возрасте должны вкалывать по-черному…
Мать. Да, но у миллионов таких девушек, как она, отцов не держат ежедневно на прицеле снайперской винтовки!
Отец. А, брось, все это глупости. Просто деньги имеют свою отрицательную энергию… Чем больше ты их удерживаешь, тем сильнее сопротивление окружающего мира…
Мать. Ну, что ж, по твоей теории, нам следует бросить деньги на дорожную пыль и пойти с котомкой по миру…
Отец. Ты, можешь смеяться, но иногда мне так и хочется сделать.
Мать. Мне тоже…
Сцена 8
Появляется Эля с огромной вещевой сумкой.
Эля. Я ухожу нищенствовать с Глебом.
Долгая пауза.
Отец. Ну, что ж… Это твое право.
Мать (начинает плакать). Ты с ума сошла… У тебя же насморк.
Отец. Ты хоть нас познакомь, что это за человек… Глен…
Эля. Не Глен, а Глеб. Он русский. Находится во Франции нелегально. Так что твоя готовность отдать меня бомжу, лишь бы он был с французским гражданством, хотя и похвальна, но все же напрасна, как и многое из того, что ты для меня делаешь… Прости меня, папочка. Я многое поняла за эту ночь. Мне тебя очень жалко…
Мать (почти кричит). У вас с ним что-то было?
Эля. Нет, мама, пока не было, но обязательно будет. Я его люблю и буду любить вечно! Хотя то, о чем ты спрашиваешь, не имеет никакого значения.
Отец. А что же имеет значение?
Эля. Любовь.
Отец. А что же, любовь к этому делу отношения не имеет? Просвети меня, старого болвана…
Эля. Мне кажется, тебе этого не понять… Я и сама только начинаю вникать… Глеб не пойдет к нам в дом. Он не хочет привыкать к теплу. Так что если вы хотите его увидеть, сами идите на набережную…
Отец (откладывая газету). Ну хорошо, пойдем… А как же Сорбонна?
Эля. Для того чтобы учиться увлеченно и взахлеб, вовсе не обязательно платить старым лгунам, заживо погребенным в стенах престижных университетов. Причем платить так много, что этих денег хватило бы, чтобы уберечь от голодной смерти минимум пару деревень в какой-нибудь истерзанной голодом стране. Для того чтобы учиться, вовсе не надо следовать назойливым традициям людей, настолько серьезно относящихся к жизни, что всё, что они видят в этой самой жизни, – это только свою собственную смерть, и мне их искренне жалко, потому что они действительно умирают, так и не пожив.
Отец и мать смотрят на Элю в недоумении, а та гордо выходит.
Сцена 9
Не успевают родители открыть рта, как Эля с рыданиями врывается обратно.
Эля. На набережной никого нет! Палатки убраны! Он ушел без меня! Он меня обманул! Единственный человек, которому я поверила, так жестоко меня обманул…
Мать (пытается обнять дочь, та уворачивается). Эля, может, оно и к лучшему… Любовь с первого взгляда – это, конечно, хорошо, но ведь так, с первого взгляда, человека не узнаешь… Мало ли отчего он бродяжничает?
Отец (делает вид, что его эта сцена не волнует и углубляется в чтение французской утренней газеты). Вот тут, кстати, пишут о вчерашнем мероприятии с бомжами на набережной…
Эля. Я не понимаю… Он не мог так поступить… За что? Почему он мне не сказал честно, что я ему не нужна? Проклятый насморк…
Отец (продолжает, уткнувшись в газету). Вот тут, кстати, пишут, что никто не пустил бомжей к себе в дом, что, впрочем, объяснимо…
Эля. Я ненавижу себя! Я жалкая, изнеженная кукла! Что мне стоило остаться с ним! Он гнал меня, а мне нужно было остаться… Ведь это была проверка, и я ее не выдержала! Ему не нужна размазня в пути. Он добрый. Он понимал, что я все равно сломаюсь, не выдержу такого образа жизни… Но все равно это жестоко. Он мог сказать…
Отец (продолжает, уткнувшись в газету). В газете пишут, что многие, правда, вынесли нищим еду и теплые вещи… А некоторые даже провели часть ночи в палатках бомжей! Слушай Эля, там не было корреспондентов? Было бы неплохо, если бы в газетах написали, что дочь русского олигарха Статского провела ночь, согревая парижских бомжей… Это подняло бы престиж нашей семьи в глазах французской общественности!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48