Самого важного чиновника правительства империи обычно называли ацтекским императором. С языка науатль титул Уэй Тлатоани (Huey Tlahtoani) переводится примерно как «Великий Оратор»; тлатоке (tlatoque, «ораторы») являлись аристократией, высшим классом общества. Уэй Тлатоани постепенно получал все больше власти. К середине восемнадцатого века у европейских ацтеков сформировался титул «император», но, как и в священной Римской империи, титул не передавался по наследству.
Традиционно общество Европейской империи ацтеков разделялось на два социальных слоя, или класса; масеуалли (macehualli, люди), или крестьянство, и пилли (pilli), или знать. Изначально статус знати не передавался по наследству, хотя у сыновей пилли был лучший доступ к ресурсам и обучению, так что им было проще стать пилли. Со временем социальный статус стал передаваться по наследству. Подобным образом ацтекские воины становились пилли благодаря своим воинским достижениям. Только те, кто захватывал пленников, могли стать постоянными воинами, и со временем воинская слава и награбленное на войне делали их пилли. Как только ацтекский воин захватывал четверых или пятерых пленников, его называли текиуа (tequiua), и он мог получить ранг рыцаря Орла или Ягуара, что можно перевести как «капитан», позже он мог получить ранг тлакатеккатль (tlacateccatl) или тлачочкалли (tlachochcalli). Чтобы стать тлатоани, нужно было захватить хотя бы семнадцать пленных. Когда юноша достигал совершеннолетия, он не стригся до тех пор, пока не захватит своего первого пленника; иногда двое или трое юношей объединялись для этого, тогда их называли ияк (iyac). Если по прошествии определенного времени – обычно трех битв – они не могли взять пленника, они становились масеуалли (macehualli); считалось позором быть воином с длинными волосами, означающими отсутствие пленных; однако кто-то мог предпочесть стать масеуалли.
Богатая воинская добыча привела к появлению третьего класса, не являвшегося частью традиционного общества ацтеков: почтека (pochtecatl), или торговцев. Их деятельность не была исключительно коммерческой; почтека были также хорошими лазутчиками. Воины их презирали, однако так или иначе отдавали им награбленное в обмен на одеяла, перья, рабов и другие подарки.
К концу восемнадцатого века понятие «масеуалли» изменилось. Только 20 процентов населения занималось сельским хозяйством и производством продовольственных товаров. Система хозяйствования, называемая чинампа (chinampa), была очень эффективна, она могла обеспечить продовольствием жителей Европы. Ацтеки завезли в Европу картофель и тем самым раз и навсегда решили продовольственную проблему. Значительное количество продовольствия получалось в виде дани и благодаря торговле. Ацтеки были не только завоевателями, но и умелыми ремесленниками и предприимчивыми торговцами. Позже большинство масеуалли посвятили себя искусству и ремеслам, их работы были важным источником прибыли для города.
В самом конце восемнадцатого века среди ацтекской интеллигенции стали намечаться свободолюбивые настроения. Высказывались сомнения в правильности религиозных убеждений. В 1789 году произошла Великая Ацтекская революция, превратившая империю в республику.
Дальнейшее развитие ацтекской цивилизации привело к отмене кровавых ритуалов и признанию равенства всех народов. Ацтеки быстро переняли технические достижения покоренных европейцев, и к середине двадцатого века первый человек высадился на Луне. Это был ацтек.
В двадцатом веке, после двух мировых войн, целью которых были безуспешные попытки свергнуть ацтекское господство, на территории всей Европы образовался Европейский Ацтекский Союз, который сокращенно стали называть Евросоюз.
В 2006 году руководство Евросоюза принесло официальное извинение за уничтожение Аборигенской Европейской Культуры и почти полное истребление народов, некогда населявших Европу.

ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ ХАНТСВИЛЛЯ
Цикл юмористических рассказов о бытии современной канадской глубинки
Правда жизни
Как на нашем дворе волки загрызли оленя
Люди иной раз умудряются настолько досаждать друг другу, что невольно подумываешь о бегстве в глушь, туда, на лоно дикой необузданной природы, где все естественно, а следовательно, небезобразно, где нет места ни праздной лености – матери всех пороков, ни суетному духу, видимо, приходящемуся всем этим порокам никем иным, как родным отцом.
Прочь от суетливой праздности и ленивой суеты, – кто же втайне не мечтает об этом? Кто не рисует в своем потертом воображении маленький домик на опушке густого леса, а вокруг на многие мили ни души, одна только дикая природа, ласково и неподкупно глядящая своими первозданными очами в окна нашей укромной обители!
Извольте… Я осуществил подобную мечту. Вокруг меня теперь гораздо больше деревьев, чем людей, озер чем магазинов, полян чем автостоянок.
Весь край вокруг моего дома словно исцарапан гигантской кошачьей лапой древнего ледника, и теперь буквально сочится озерами. К многим из них даже нет дорог. Они прячутся в гуще лесов, и я знаю о них только по фотографиям, снятым через всевидящее око спутника. При этом спутник – это более не попутчик и не супруг, а такой кусок железа с фотоаппаратом, зависший над нашим теменем на невообразимой высоте и сующий свой нос во всякий двор без спросу. Какая космическая беспардонность!
Итак, проснувшись в тиши лесов, я отправился писать письмо своим ближним, которые в результате осуществления моей отшельнической мечты стали дальними, по крайней мере в пошлом географическом значении этого слова, а посему я и принялся за эпистолярный труд, чтобы эту дальность несколько сгладить.
Не успел я написать пару первых слов о том, как замечательно мне живется вдали от бед хищной цивилизации, как до меня донесся душераздирающий крик моей жены.
– Медведь! Медведь! Медведь!
Грешным делом я подумал, что к нам во двор снова забрел медведь. Мы никогда его не видели, но следы его присутствия были очевидны. Летом он разорил осиное гнездо, а потом даже порвал противомоскитную сетку на задней двери, видимо, ломясь ночью в дом.
Я совершенно забыл, что большую часть моей семейной жизни меня называли «Медведь». Ну, кличка у меня такая сформировалась. Я жену тоже всегда называл «Медведь», и таким образом мы словно бы обменивались позывными. Я с детства обожал плюшевых мишек и поэтому прозвище Медведь мне очень нравилось.
Поселившись в лесах, мы были вынуждены отказаться от этого милого прозвища. Ибо каждый раз, когда оно звучало, мы не знали, действительно ли мы зовем друг друга, или на нашу собственность снова позарился настоящий медведь – животное страшное, недоброе и весьма опасное, что бы там ни врало наше министерство природных ресурсов, запретившее весеннюю охоту на медведей, и таким образом полностью распустившее этих лесных громил. Так я потерял свою милую кличку… Теперь меня зовут «Мишкин-мартышкин», что звучит не то чтобы мелковато, но как-то несерьезно, что ли… А термин «медведь» приобрел в нашем доме оборонное значение, а когда речь идет о безопасности – уже не до шуток, и никакие разночтения и двусмысленности недопустимы.
Иногда буквально стада медведей нападают на местные помойки, и присмиревшим выбрасывателям мусора приходится терпеливо ждать, запершись в автомашинах, когда же этот медвежий пир в стиле сафари придет к концу.
Итак, крик «Медведь» меня очень обеспокоил. Я бросил письмо и побежал на зов. По дороге я вспомнил, что на дворе зима и вроде бы все медведи должны спать. Но мое стремительно паникующее воображение рисовало мне картины отвратительного медведя-шатуна, пробудившегося от зимней спячки где-то поблизости и теперь рвущегося к нам в дом.
Ружья у нас нет. Точнее, есть, но ненастоящее. Я всегда боялся всякого рода оружия, и даже хлебный нож всегда стараюсь спрятать от греха подальше, поэтому домочадцам подчас приходится рвать хлеб руками, как во времена нашего Спасителя… «Ешьте от Плоти моей… Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие». Моя бы воля, я предпочел бы Евангелие от Винни-Пуха… Ну, не в этом дело.
Примчавшись к стеклянной двери, ведущей на задний двор, который, совершенно без ограды, плавно перетекал в дикий лес, я не обнаружил никакого медведя. На снегу лежала окровавленная туша оленя, а немного поодаль, прячась среди деревьев, проглядывали силуэты двух или трех волков.
– Вот тебе, тудыть его, белое безмолвие… – выругался я. – А где медведь-то?
– Какой медведь? – с ужасом спросила жена.
– Ну, ты же кричала: «Медведь! Медведь! Медведь!»
– Так это я тебя звала…
Разобравшись, что, слава богу, на нас напали всего лишь волки, мы стали громко кричать и махать руками. Волки неохотно ретировались, но было ясно, что они твердо решили вернуться. Ну, представьте себе: вы бегаете в стае босиком по снегу и все время хотите есть. Тут вам попался приличный обед, а вас позвали к телефону, и жаркое остывает. Как бы вы себя чувствовали?
Когда волки пропали из вида, мы вышли во двор и осмотрели тушу. Брюхо оленя было вспорото, снег вокруг был весь в крови. Мы переглянулись. Что делать?
– Ты видела, как это случилось? – спросил я.
– Я выглянула в окно и увидела оленя, стремительно несущегося по двору. Он подпрыгивал, как птица, над землей, а волки пытались повиснуть на нем, пока он не оступился…
Следы на снегу ярко подтверждали случившееся. Олень делал гигантские прыжки, но это ему не помогло.
Я решил позвонить соседу Джиму, чей дом стоял в небольшом отдалении. Джим – типичный канадец шотландского происхождения. Всю жизнь болтался без особого занятия, потом, под пятьдесят, закончил университет и стал психологом. Теперь он перебивается случайными заработками, работая по вызову в местной больнице, где в его обязанности входит успокаивать родственников свежеусопших пациентов. В противовес этому роду занятий он обладает ползучей жизнерадостностью (не путать с живучей ползучестью) и язвительной приветливостью. Кроме того, Джим – прирожденный бунтарь шестидесятых. Он плюет на государство и выращивает коноплю, а также имеет ружье и стреляет в любую живность, забредающую к нему во двор, без оглядки на охотничье сезоны и лицензии.
Поскольку психология прокормить его не в состоянии, Джим ведет жизнь совершенно естественную и независимую. У него всё свое – дрова, дом, сработанный собственными руками, кленовый сироп… Короче, настоящий житель этого сурового края. Впрочем, близость к природе не мешает ему быть идеалистом-социалистом, что и является основой его обычных споров со мной, отъявленным мелким эксплуататором.
Я лихорадочно набрал телефон Джима. Он, к счастью, сразу поднял трубку и незамедлительно вызвался явиться на подмогу. Я думал, он явится с ружьем, но он явился с супругой, что вряд ли могло компенсировать его невооруженность. Однако было видно, что Джим волков не боится, а ружье он, видимо, не взял, чтобы подчеркнуть свое бесстрашие, что ли… Поди разберись в глубинах его седой канадской души!
Джим подошел своей упруго-пружинистой походкой и деловито осмотрел тушу.
– Вы хотите оставить мясо себе? – вежливо поинтересовался он.
Меня стошнило от вопроса, и я бурно запротестовал, энергично отмахиваясь руками в варежках детсадовского покроя. Туша пребывала в полусъеденном виде и, скорее, годилась для съемки фильма ужасов, чем для кухни.
– Может быть, вы возьмете мясо себе? – с надеждой спросил я.
Джим подумал и покачал головой так, будто он и взял бы, да у него этого мяса полно и просто хранить негде. Мне показалось, что он просто постеснялся. Припомнил наши долгие вечерние разговоры под кружечку пива о философии Гёте и мой подарок – английское издание «Фауста»… Дело в том, что если принимаешься за свое образование, когда тебе под пятьдесят, нередко случаются провалы, и «Фауст» удивительным образом как раз и угодил в такой провал в образовании Джима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48