И хотя именно ее логический ум выстроил такую правильную цепочку из доказательств против Василисы, в основе лежали ее чувства, переживания, любовь. А я, как мальчишка, поддался на эту провокацию и тут же, в чистеньком кабинетике Юрия Петровича, высказал не свои мысли, не свои подозрения, а мысли и подозрения жены. Мог ли я объяснить это следователю? Да и зачем? В любом случае, я назвал человека, которого хорошо знал и, значит, имел основания заподозрить. Прости меня, Вася. Я постараюсь искупить свою вину.
Я поднял тяжелый взгляд на Юрия-Порфирия Петровича. Я уже не знал, как себя вести, но это было не важно: неприязнь к следователю я решил похоронить пока в себе. И поэтому тихо, но твердо сказал:
– Я не буду играть с вами в прятки, Юрий Петрович, но, прошу вас, поверьте: это сделала не она. Я хорошо знаю эту девушку. Поверьте мне на слово, это не она.
Глупец! Чего я ожидал? Что этот смазливый следователь сейчас разрыдается? Дружески похлопает меня по плечу и скажет: «Я вам верю на слово, Задоров». Нет, я же не на сцене театра. Я в здании прокуратуры. И мне следует помнить об этом.
Об этом мне не замедлил напомнить и следователь. Он усмехнулся. Его глазки-бусинки радостно заблестели. Он был бесконечно счастлив, что победил. Что теперь сидит перед ним не нахальный, зарвавшийся артист, а несчастный, растерянный человек, любым путем пытающийся защитить свою подружку. Такая картинка была не в новинку для этого кабинета. И она явно устраивала Юрия Петровича.
– М-да, Задоров, – протянул он, – думаю, вы наконец поняли истинную серьезность положения.
– Нет. – Я отрицательно покачал головой. – Вы не можете утверждать, что это она. И я вам сейчас постараюсь это доказать.
И я спокойным, ровным тоном рассказал следователю все, что случилось в тот вечер в «КОСА», понимая, что это необходимо. Я не забыл и про то, что именно Вася вызвалась налить воды в чашку и наливала она ее из графина. И именно она несла чашку на сцену. Я помнил про разговор с Оксаной. И уже знал, что правда в этом случае может спасти: факты против Васи могут обернуться в ее пользу именно благодаря правде.
Но правда правде рознь. Поэтому более подробно, но менее правдоподобно я описал момент перед выходом на сцену, когда мы с девушкой задержались. В этой важной части рассказа я был предельно осторожен и решил несколько перетасовать карты. В конце концов, эта маленькая ложь была необходима. К тому же в данный момент я не присягал на Библии и вполне мог что-то призабыть. Или упустить. Я поведал, что перед выходом на сцену резко оглянулся. Не знаю, какой порыв чувств овладел тогда мною, скорее всего – ревность, что Вася играет в паре с другим. Но я словно для того, чтобы она не забывала, кто истинный Ромео в ее жизни, бросился к девушке и со всей своей страстью поцеловал.
Далее я акцентировал внимание Юрия Петровича на том, что Вася успела поставить чашку позади себя, что поцелуй длился довольно долго, что за кулисами было достаточно темно, следовательно, в эти минуты кто угодно мог подсыпать яд в посуду, а мы бы даже этого не заметили, потому что были увлечены совсем другим. Конечно, в знак полного доказательства можно было приплести Вано в свидетели, но я про него пока решил умолчать. Подставлять друга – не в моих правилах. Я подумал, что вполне достаточно и моего свидетельства, об остальном Вано, если захочет, расскажет сам.
Юрий Петрович выдержал паузу после моего четкого, якобы беспристрастного повествования. Он сверлил меня своими бусинками, словно проверял на прочность, словно ожидая, что я как-нибудь проговорюсь. Но на сей раз меня было не провести. И я, окончательно взяв себя в руки, смотрел ему прямо в глаза своими честными глазами. И тоже молчал.
– Так-так, – первым нарушил тишину следователь, явно смирившись, что на сей раз его номер не пройдет. – Все верно. Только вот, мне кажется, вы забыли про одну маленькую детальку.
Я внутренне напрягся, но постарался не выдать своего волнения.
– Может, все-таки вспомните? А, Задоров? Вы так много всего припомнили. Неужели могли упустить такое?
Я неопределенно пожал плечами.
– Вполне возможно, что я упустил что-то. Моя память – не автомат. Я и это-то вспомнил с трудом. И вообще в тот момент я думать не думал, что кого-то могут убить, поэтому вполне мог чего-то и не заметить. Разве не так? И потом…
– Да, я вас слушаю. – Стеблов изобразил на своем лице абсолютное внимание и даже чуть подался ко мне своим круглым телом.
– И потом, в традициях нашего клуба нужно пропустить один-другой бокальчик хорошего винца. А, как вам известно, алкоголь не обостряет памяти. Даже наоборот…
– Мне это не известно, поскольку я совсем не пью. Но вам верю на слово. У вас богатый опыт. И все же… Насколько я понял, вы защищаете свою девушку. Тогда тем более странно, что вы не вспомнили, что в тот момент, так достоверно вами изложенный… – «Достоверно» он произнес с явной иронией. – Вы забыли про вашего товарища Вано, так, кажется, его называют?
– Вано? – Я нахмурился и стал лихорадочно соображать, кто мог сказать ему про Вано.
– Не утруждайте себя, – улыбнулся Порфирий, обнажив ряд остреньких беленьких зубов. – До вас в этом кабинете уже имел честь побывать ваш товарищ. И он действительно подтвердил ваш рассказ о страстном поцелуе, поскольку сам все видел… Неужели можно так целоваться, чтобы ничего рядом с собою не видеть?
Я не обратил внимания на его последние ехидные слова и стукнул себя по лбу.
– Ах, да! Вот идиот! Как я мог забыть! Ну, конечно! Конечно, Вано… Он проходил мимо нас и даже что-то буркнул в наш адрес.
Но радость моя была недолгой, поскольку теперь голову мою посетили мысли иного порядка: они подозревают Васю. Но, если они знали о Вано, почему тогда исключили его из подозрения? Неужели… Неужели мои доводы разлетаются в пух и прах? Неужели у них в запасе есть что-то более… Против Васи…
– Безусловно, я верю вам, – перебил мой поток мыслей Стеблов. – Сразу видно, что вы честный человек. Хотя… Хотя, безусловно, есть основания полагать, что в вашей киночасти «Поцелуй» вы упустили один эпизод.
Я хотел было ответить, но он мне этой возможности не предоставил.
– Конечно, конечно, – продолжал мурлыкать следователь, – я понимаю. Выпитый (и не один) бокал вина. Усталость после бессонной репетиционной ночи… Вы вполне могли упустить. Вернее, перепутать, как бы перетасовав роли. Вашу и вашей девушки.
В одно мгновение лицо Стеблова преобразилось, его стеклянные бусинки-глазки резко похолодели, и он отчеканил по слогам:
– Ведь это Василиса окликнула вас.
От неожиданности я вздрогнул.
– Ну же! Быстро! Отвечайте! Это не вы, это она вас позвала?
– Какое это имеет значение?
Я пытался протянуть время и лихорадочно соображал, что ответить. Вполне возможно, что он брал меня на пушку. Но так же вероятно и то, что об этом мог сказать ему Вано. Он наверняка слышал, как Вася окликнула меня. А вдруг не слышал? И все это блеф? А я вновь попадусь на удочку и подставлю девчонку? А если она сама сказала Стеблову? Мои мысли путались, и я не мог выстроить из них что-либо складное. В эти мгновения мне так не хватало Оксаны, она бы, уж точно, нашла решение. Моим же решением в данный момент было – стоять на своем. Вероятность того, что Вано слышал, не так уж велика. Следовательно, Вася по своей наивности могла не придать значения этому факту и выложила все Стеблову. Но, в таком случае, она могла и ошибаться, и мне следует стоять на своем.
– Я вас не понимаю, – прохрипел я, – я помню, что сам окликнул девушку. Ну, да. Оглянулся и увидел ее глаза.
Я исподлобья наблюдал за выражением лица Стеблова. Мне так хотелось прочитать по его лицу, что он знает наверняка.
– Вы это утверждаете? И можете присягнуть?
Я как можно естественней рассмеялся.
– Присяга? Да какое это имеет значение?
Следователь резко поднялся с места и приблизился к окну. Его круглые глазки превратились в узкие щелочки.
– Вы правы, это не главное. Это всего лишь звено в цепи неоспоримых доказательств.
– Каких? – Я, последовав его примеру, тоже резко вскочил с места.
Он медленно повернул ко мне голову – его брови в удивлении поползли вверх, словно он впервые заметил меня.
– Каких? Ах, да, вы ведь еще не в курсе. Сегодня ночью нашими сотрудниками был произведен обыск в квартире Василисы Вороновой.
– Ну и?! – Мое терпение лопнуло, и я готов был броситься на невозмутимого следователя.
Он не торопился говорить: медленным шагом прошелся вдоль кабинета, внимательно изучил плакат, вновь посмотрел за окно. И наконец приблизился ко мне. Почти вплотную. И, дыша мне в лицо мятной зубной пастой, выдал:
– Сегодня ночью во время обыска в квартире Василисы Вороновой был обнаружен цианистый калий. Вскрытие трупа показало, что именно этим цианидом и был отравлен Стас Борщевский. Яд был надежно спрятан. Во флаконе из-под духов. А флакон находился в коробочке, запечатанной профессионально, почти по-фабричному. В общем, довольно ловкое укрытие. Преступник рассчитывал, что в случае обыска новые, нетронутые духи никто не будет вскрывать. Хитроумно, но чисто по-женски. Женщины преувеличивают значение дорогих вещей и зачастую считают их неприкосновенными. Но мужчинам, проводящим обыск, на это ровным счетом плевать.
Голос Стеблова раздавался как бы издалека. Мой мозг в эти минуты плохо воспринимал значение его слов. Я тупо смотрел на краснощекое гладкое лицо, дышащее на меня мятой, и мне даже подумалось, что он пользуется не просто мятной пастой, а и ополаскивателем для полости рта. И я даже хотел у него спросить, зачем он это делает, если не пьет и не курит. Но вовремя опомнился, услышав слово «преступница». Подумалось как-то рассеянно, нехотя: «Это он, наверно, про Васю». Мне уже расхотелось размахивать кулаками. Драться. И скрежетать от негодования зубами. Порфирий, видимо, был мастером по части таких заявлений и отлично знал реакцию на них. Поэтому он без опаски подошел вплотную ко мне, дыша мятой. Свою речь он завершил так:
– Василиса Воронова задержана по обвинению в преднамеренном убийстве. Ее дело будет заслушано в суде. Затем ей объявят приговор.
Я так же тупо стоял, глядя ему в лицо. И ни одним жестом, ни одним словом не выдал своего волнения. Я был потрясен. Васька? Неужели это она? Но зачем? Ведь она любила меня. Зачем ей понадобилась смерть Стаса? Ну зачем? Черт побери этих баб!
– Вы что-то сказали, – промурлыкал Порфирий, глядя на меня с нескрываемым сочувствием. Мне даже показалось, что он готов в знак примирения и утешения протянуть мне конфетку.
– Я сказал: черт побери этих баб! – в сердцах высказался я.
– Ну, черт и без вас как-нибудь разберется.
– От всей души желаю ему удачи! – И я быстрым шагом направился к выходу.
– Задоров! – окликнул меня Порфирий, когда я уже взялся за дверную ручку,
Я в недоумении обернулся. Что еще он может сказать? Чем обрадовать?
– А ведь вы совсем недавно были уверены в невиновности девушки. Вы всегда так быстро меняете мнение о человеке?
– Мне в этом успешно помогает закон.
– Я рад, что вы так доверяете нашему закону, – с явным сарказмом сказал Порфирий.
– Я вас не понимаю.
Если честно, я вообще ни черта не понимал. Что он хочет сказать, этот ярый блюститель порядка?
– Да я так, ни о чем. Может, вы желаете поменять показания относительно факта вашего поцелуя перед выходом на сцену? И сказать точно, кто кого окликнул? Этот фактик, ох, уж как бы помог нам расставить все точки.
Он провоцировал меня. И все же я смутно догадывался, что он ведет двойную игру. Но какую? Либо действительно хочет, чтобы я поставил последнюю точку в приговоре Василисе, либо проверяет меня на малодушие. Нет, в любом случае, малодушия во мне никогда не было, хотя и большими достоинствами я не мог похвастаться. Почему я так быстро сдался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58