– Моя жена… Она очень увлекалась этим. Она вообще любила все живое и не раз говорила, что китайцы умеют наслаждаться этим живым. Они разводили рыбок в каменных водоемах еще в десятом веке до нашей эры, считая, что это не просто красиво и эстетично, но и благотворно действует на психику. Успокаивает, лечит. И моя жена… О, каких только рыбок здесь не было! И леопардовые рерио, и кардиналы, и барбусы. Она даже умудрилась вырастить в аквариуме кувшинку. Знаете, такого ярко-желточного цвета… Моя жена… Она все время от чего-то спасалась… Знаете, мать Стаса покончила с собой.
Его тихие слова об аквариумных рыбках, о желтой кувшинке на меня подействовали гипнотически. И последняя фраза на их фоне прозвучала как выстрел.»…мать Стаса покончила с собой». От неожиданности я вздрогнул.
– Да, мать Стаса и моя жена покончила с собой, – как-то очень внятно, словно убеждая самого себя, повторил он. – Она не спаслась. Ее не спасли золотые рыбки и желтые кувшинки. Китайская философия – ложь. Она приемлема только в Китае. У нас иной климат. И нас ничто не может спасти…
Я молчал. Я знал, что этому человеку нужно выговориться, хотя плохо понимал, о чем он говорит. Возможно, он и сам это плохо понимал.
Виктор Михайлович вновь зашаркал стоптанными тапочками и сел на свое прежнее место, укутавшись бежевым пледом. И, уже не приглашая меня, залпом выпил рюмку коньяка. Его глаза, какого-то непонятного серо-зеленого цвета, так непохожие на голубые глаза сына, заблестели.
– Она не спаслась, – прохрипел он. – Она была неземной женщиной. Такие, оторвавшись от земли, уже не возвращаются на землю. И я как бы в знак памяти… Я очень любил ее… Она сумела мне дать то, чего никакая власть, никакие деньги не смогли. И я подумал… Что этот клуб поможет многим несчастным. Я не предполагал, что собственными руками рою сыну могилу. Я поддержал этот клуб с таким пошлым названием…
Кое-что начало проясняться. Значит, отец Стаса много знал о «КОСА», о ее структуре, уставе, законах и владельцах. Но Стас, видимо, узнал гораздо больше. Он задел за живой, какой-то тайный механизм. И за это его убрали. Своих догадок я решил не высказывать вслух. Пока это были всего лишь догадки.
– Ради Бога, Ник, так вы назвались? Ради Бога, уходите оттуда! Это не принесет вам счастья. А я, в свою очередь, приложу все усилия, чтобы закрыть это грязное заведение. И видите, как получается, теперь я уже закрою «КОСА», отдавая дань памяти сыну. Судьба словно издевается надо мной!
– Вы считаете деятельность клуба в чем-то подозрительной? Не внушающей доверия? Может быть, даже противозаконной?
Он искренне удивился.
– Подозрительной? Что вы! Это официальное заведение. И его цель действительно благородна. Таких клубов за границей множество. Я в них бывал. Конечно, только ради ознакомления с деятельностью. Но… Но я говорю про другое. Я считаю, что морально… С моральной точки зрения, он не имеет права на существование. Поймите, люди уходят из жизни поодиночке. И это не должно превращаться в массовое зрелище. Это очень личное. К тому же руководство клуба в итоге несет ответственность за жизнь каждого. А в случае самоубийства никто никогда не должен нести ответственности. Это, повторюсь, очень индивидуальное, личное дело каждого. Иначе самоубийство уже превращается в нечто общественное. К нему начинают быть причастны многие лица… Вы согласны?
Я был полностью согласен с Борщевским-старшим. Но он, возможно, не знал о незаконных действиях «КОСА», почему следующий вопрос становился для меня крайне важным. Я собрался с духом, чтобы его задать.
– Виктор Михайлович, – начал я, глубоко затягиваясь сигаретой, – вы знаете, что в убийстве вашего сына подозревают одну девушку. Скажите – вы ведь должны знать ее, – она могла убить вашего Стаса?
Я ожидал самого худшего, зная, что в стрессовом состоянии человек способен обвинить любого. Но вновь, к счастью, мои мрачные прогнозы не оправдались – Борщевский отрицательно покачал головой и категорически заявил:
– Я никогда не верил в виновность Василисы Вороновой. Никогда. Это прекрасная девушка. И они были прекрасной парой. Если бы вы видели их на сцене! Их дуэт покорил не одну страну. Сколько изящества, грации, чистоты! Нет, только не Василиса. Только не она. И я всеми силами пытаюсь помочь ей. Освободить из тюрьмы. Я знаю, что в клубе она появилась по вине Стаса, но убить она не могла. Она любила его настолько, что готова была сама уйти из жизни.
Я благодарен ей за любовь к сыну и во имя этой любви сделаю все, чтобы в самое ближайшее время вызволить ее, хотя бы до суда. А за это время, я уверен, найдут настоящего убийцу. – Последние слова он произнес твердым, непоколебимым тоном. И я впервые почувствовал, что этот человек может иметь власть над людьми, влиять на их судьбы. Его заявление вселило в меня надежду.
– Знаете, Виктор Михайлович, мне очень нравился ваш сын. Поэтому я лично взялся за это дело, хотя меня никто не уполномочивал. К тому же мне далеко не безразлична судьба девушки, я не хочу, чтобы пострадал еще один близкий мне человек, поэтому я не без оснований надеюсь на вашу помощь.
– Я к вашим услугам, Ник. Но не представляю, что еще могу сделать, кроме того, чтобы воспользоваться своими связями.
– Я просто хотел узнать… Скажите, почему Стас все-таки бросил Василису?
Он нахмурился и тяжело вздохнул. Видно, ему были неприятны эти воспоминания, но он пересилил себя.
– Знаете, есть вещи, о которых никогда не хочется говорить. Особенно теперь, когда мой мальчик мертв…
Я решил облегчить ответ.
– Я знаю про эту историю, случившуюся четыре года назад.
Борщевский с удивлением взглянул на меня и тут же вновь отвел взгляд.
– Да, я тогда поступил не самым благородным образом. Но поймите, это был мой сын! И любой любящий отец поступил бы на моем месте так же. После смерти жены у меня ничего не осталось. И никого. Только мой любимый мальчик. Такой красивый, такой возвышенный! Так не похожий на меня и так похожий на мою любимую жену… И я даже представить не мог, что Стасик будет сидеть в тюрьме. Нет, только не это! Но теперь… Я многое передумал за это время и постепенно пришел к выводу, что, возможно, именно такой и должна была быть судьба сына. Возможно, это был его крест, а я всеми силами постарался отвести от него этот крест и в итоге подставил под пулю.
Возможно, если бы он по закону отсидел за решеткой, то до сих пор остался бы жить, а ведь это самое главное. Вот видите, нельзя бороться с судьбой. Нельзя подменить судьбу. Она этого не прощает. А я фактически его судьбу взвалил на другого. И кто-то за Стаса все это время отсидел за решеткой. Теперь я наказан за это.
Виктор Михайлович закрыл лицо толстыми, далеко не аристократическими руками, и мне стало его нестерпимо жаль. Я понимал, что этот человек искренне раскаивается, хотя уже поздно…
– Скажите, тот парень, что отбывал срок за Стаса… Он был по профессии скульптор?
– Да, кажется. – Отец Стаса махнул рукой. – Какое это имеет значение?
– Но все же… Пожалуйста! Пожалуйста, скажите, ради какой женщины Стас бросил Василису? Это очень важно. Кто она? Кто? Как ее зовут? Как она выглядит? Что-нибудь, ради Бога…
– Вы знаете, Ник, мой сын не очень любил распространяться на такие интимные темы. И в этом он, безусловно, был прав. Даже с отцом не всегда следует говорить о любви. Стас всегда был особенно щепетилен в этом, а после того инцидента он вообще ушел в себя, стал предельно скрытен. Да, я почувствовал, что сын в кого-то страстно влюблен. Но к чему из этого было делать такую глубокую тайну? Зачем? Но потом…
Потом я догадался, почему он все время молчит, плохо спит по ночам. Его постоянно мучали кошмары. Безусловно, он страдал из-за этого скульптора, который по его вине сидел в тюрьме. Я вам скажу, Стас был очень совестливым мальчиком. И к тому же очень слабым. У него не было сил бороться даже с собой. Он все время как бы плыл по течению, и это течение зачастую указывал ему я. После того случая он еще больше отдалился от меня. Мне даже показалось, я стал ему неприятен, самим своим видом напоминая о несправедливости мира и о его слабости. Он не мог бороться с несправедливостью мира. Он не мог бороться со мной. И от этого еще больше мучился. Его как бы раздирали противоречия. Он воспитан на прекрасной русской литературе, поэзии, музыке. И он знал, что такое правда и совесть. Но, как любой русский человек, он не всегда мог противостоять неправде и бесчестию. Он стал раздражителен, все чаще без всякого повода ругался со мной и однажды в порыве злости выкрикнул что-то вроде: «Знаешь, отец, я еще хуже, чем ты думаешь. И чем думают все. Я люблю эту женщину, которую обидел. Это преступление нас свело окончательно…» Он побледнел, его губы дрожали. Я не помню точно его слов, но основной смысл…
И тогда я понял, что он любит именно жену скульптора. Судьба словно смеялась над ним. Он мучился, что по его вине человек оказался за решеткой, а он в это время развлекается с его женой. Эта страсть была сильнее его совести, сильнее его самого. Может, эта порочная страсть и загубила моего сына.
– И эту женщину звали… Анна? Нюта? Нюра?
Борщевский вновь с удивлением посмотрел на меня и со всей силой сжал свои толстые пальцы.
– Пожалуй, пожалуй, Ник. Я слышал, что по телефону он называл это имя… Ласково так… Нюта… Пожалуй…
О Боже! Час от часу не легче. О Боже, мой друг Вано! Мой славный, добродушный приятель. Чуть-чуть нелепый и чуть-чуть наивный. Который носит пальто под пояс и остроносые ботинки на каблуке. Милый, добрый Вано! Анна – его бывшая жена. А Стас, когда-то отнявший у него свободу, дом, женщину, Стас Борщевский повинен в его желании умереть. И, конечно, Вано тщательно планировал это убийство, этот чудовищный самосуд над мальчишкой, загубившим его жизнь и при этом запутавшимся в жизни собственной. Имел ли право Вано на такое хладнокровное убийство? На такой хладнокровный расчет? Но Вано убил не только Стаса. Одним махом он убил и нашу дружбу, в которую я по своей артистической наивности и дурости так верил. Он ловко обвел меня вокруг пальца вчера вечером, притворившись, что не знаком с Анной. Она же так умело подыграла ему, женщина, которой так противна ложь. Каким же я был идиотом!
Звенья наконец складываются в одну цепочку. Вано и Анна, несомненно, заодно, и я почти уверен, что случилось в тот вечер: Вано, воспользовавшись ситуацией, вернулся, так и не дойдя до сцены, а Анна по его знаку подсыпала яд. И все же… Все же кое-что так и не сходилось. Почему же тогда Вано сам натолкнул меня на мысль об этой женщине, его бывшей жене, если они играли дуэтом? Зачем?
В глубине души мне так не хотелось, чтобы Вано был убийцей, и я, как маститый писатель-детективист, стал перетасовывать версии. И придумал еще одну, новую историю. Вполне возможно, когда Вано вернулся, пройдя мимо целующихся нас с Васей, он тут же заметил свою бывшую жену и поначалу решил не выдавать ее, питая к ней еще самые теплые чувства. К тому же он был рад смерти своего злейшего врага, Стаса Борщевского. Но потом… Потом, узнав, что Анна – любовница Толмачевского, Вано решил ей отомстить и заложил ее, как бы моими руками уличая в причастности к преступлению. Что ж, это больше походило на правду.
– А потом, – услышал я словно издалека голос старшего Борщевского и от неожиданности вздрогнул, очнувшись от своих догадок и предположений. – А потом, Ник, эта женщина бросила Стаса. Она, видимо, просто играла с ним. Мальчик был на грани отчаяния, и я уговорил его уехать за границу. Там по контракту работал известный танцевальный коллектив, и я устроил так, чтобы Стас не догадался, что работа, которую ему предложили, – моих рук дело. Я убедил мальчика, что его ждет блестящее будущее. Выбора у него не было. Стас, как и его мать, был склонен к самоубийству, я очень боялся за него и сделал все, чтобы уберечь его от непоправимой ошибки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58