Машина принадлежала ей. Но мы не знали, как звали мужа.
– Полагаю, вы проверите в Сан-Хосе?
– Прямо сейчас. Джин Кертис и Морис Бутель; поженились около двух лет назад, так?
– Примерно. Фелпс не знает точную дату. Сержант, когда получите эти сведения, сообщите мне все, что узнаете о муже. Возраст, внешность, ну, сами понимаете. Я был бы очень признателен.
– Посмотрим, – ответил он. – В любом случае я позвоню еще сегодня.
– Надеюсь. Вряд ли удастся получить эту информацию в ближайшие полчаса.
Я, конечно, пошутил. Ему было, видимо, очень смешно.
В перерыве между звонками Торгесену я набрал номер Лиссы, но мне опять никто не ответил. Я попробовал еще раз – увы, безуспешно. Тогда я позвонил Мисти Ломбард.
Она ответила сладким, нежным голосом. Ее тихое «алло» проникло в самую отдаленную глубину моей души, и между нами произошел интимный, фривольный диалог, о котором не буду вам докладывать.
После обмена нежностями я сказал:
– Милая, говорят, сегодня состоится великое открытие с перерезанием ленточки и пламенными речами. Не хочешь пойти на церемонию со мной, чтобы я не умер от скуки?
– Я бы с удовольствием, Шелл. К сожалению, не могу.
– Не можешь?
– Меня уже пригласили.
– Пригласили? Но ты... я... мы... я думал...
– Он позвонил несколько минут назад. Если бы ты объявился на десять минут раньше, я бы с радостью сказала «да». Тебе не следовало оставлять меня одну на все утро.
– Оставлять одну? Дорогая, я думал... С кем ты идешь?
– Я не должна разглашать.
– Не должна? Что это значит?
– Он попросил меня никому не сообщать, только и всего. Сюрприз. Он зайдет за мной около двенадцати и объяснит подробности. Думаю, это какая-нибудь особая церемония и я буду в ней участвовать.
– Послушай, а если он предложит тебе выпрыгнуть из пушки вместе с фейерверком...
– Не беспокойся.
– Не стоит доверять мужчинам.
– Я знаю, – засмеялась она.
Мы опять обменялись милыми и приятными глупостями, о которых я умолчу. Наконец Мисти сказала:
– Все, я кладу трубку. В любом случае увидимся на собрании. Я уже выхожу.
– Да, хорошо, я займу тебе место.
– Я буду сидеть с Саймоном Лифом.
– Ты меня избегаешь?
Ее смех напоминал весенний говорливый ручеек.
– Не совсем. Увидимся позже, Шелл. – Она добавила еще несколько нежных слов, и я положил трубку, продолжая улыбаться – и недоумевать, с кем же она идет на церемонию. И почему это обстоятельство нужно скрывать.
Время приближалось к одиннадцати, и я помчался в зал заседаний, где вот-вот должно было начаться заведомо занудное собрание. Я оказался прав: оно уже начиналось и было впрямь невероятно занудным.
Я познакомился с другими судьями, в частности с модельером из Нью-Йорка с тонкими усиками, напоминавшими зубочистку, которой отшлифовали слишком много зубов, и его прославленной моделью, которая была чуть ниже меня и весила чуть больше, чем моя левая нога. Я подумал, что она носит бюстгальтер исключительно для тепла, как некоторые используют лейкопластырь, чтобы скрыть мелкие прыщики. Я не представлял, как они собираются голосовать и за кого. Но оставались еще восемь судей, включая Мисти, Саймона Лифа и меня, так что, надеюсь, конкурс все-таки окажется впечатляющим зрелищем.
Пришла Мисти – с Саймоном Лифом. Она мне улыбнулась, но не сказала ни слова, а он кивнул и вежливо поздоровался: «Доброе утро, Скотт». Они заняли свои места, продолжая оживленно беседовать.
Я попытался было привлечь внимание Мисти, ничего не добился и сел на свое место. В десяти футах от Мисти. Все шло не так, как мне бы хотелось. Может, на мне лежит проклятие?
Кто-то раздал папки с правилами оценки различных частей женской анатомии. Довольно интересно, надо заметить, хотя у меня свое мнение и свои критерии. Вскоре появился Орманд Монако, призвал всех к тишине и произнес небольшую речь. Он рад, что мы все согласились помочь в проведении этого крупного мероприятия; он не сомневается, что каждый из нас сделает все возможное для того, чтобы открытие «Кублай-хана» превратилось в грандиозное празднество, а конкурс талантов прошел весело и радостно. Потом он представил мистера Лифа, который скажет несколько слов, а сам отправился продолжать подготовку к церемонии открытия.
Саймон Лиф вышел на середину зала заседаний, встал за небольшую трибуну и оглядел нас с видом человека, который первым заметил сквозь туман берега Северной Америки.
– Достоинство, – провозгласил он. Он продолжал осматривать пенящиеся волны, раскинувшиеся просторы, скалистые горы. – Достоинство, – повторил он.
«Это еще, надо полагать, не все», – подумал я. Я наклонился вперед и снова сделал попытку перемигнуться с Мисти. И опять безуспешно.
– Достоинство! – выкрикнул что было мочи Саймон Лиф.
Ну и речь. Может, он следует старинному совету, который гласит: «Расскажи, о чем собираешься говорить, потом расскажи, о чем ты говоришь, а потом расскажи, о чем ты говорил». О, я понял. Мы все поняли.
– Вот что я хотел вам сказать сегодня, – заявил Саймон Лиф. – Все мое сообщение заключается в одном слове.
«В трех словах», – мысленно поправил я.
– Мы провели тщательную подготовку, – продолжал он, – чтобы все мероприятия, начиная с церемонии открытия сегодня в полдень и заканчивая вечерним конкурсом, прошли гладко и профессионально. Все наши действия должны быть проникнуты духом достоинства, аурой хорошего вкуса, окрашены благородным румянцем так, чтобы никто, даже самый придирчивый критик, не мог обвинить нас в непристойности.
«Тебе следовало бы закончить там же, где ты начал», – хотелось посоветовать мне мэтру. Судя по всему, Лиф принадлежал к тому типу людей, для которых звук собственного голоса слаще небесной музыки. Хотя, возможно, я был к нему не совсем объективен.
– На нас смотрит весь мир! – воскликнул он. – Вероятно, никто не запомнит то, что мы тут говорим, но то, что мы делаем... Ах. – Он сбился с текста. – Ах, ах.
Лиф потер лоб, словно стараясь достучаться до забытых фраз. Может быть, с того места, где он стоял, он прозревал не только калифорнийское побережье, но и Южную Америку. Очевидно, он был дальнозорким человеком.
– То, что мы делаем, отзовется во всех уголках, в каждой щелке – во всем мире. На нас лежит огромная ответственность. Каждый из нас, вместе и по отдельности, представляет «Куб-лай-хан» – этот цветок юности, жизни, яркой сексуа... э-э-э... юной, невинной женственности. И, – он направил указующий перст куда-то в небо, – и... «Саймон Лиф продакшнс»!
А, так вот где собака зарыта. Но мне было непонятно, как каждый из нас вместе со всеми может совершить что-нибудь такое, что где-то, в какой-то щелке отзовется. Теперь мне действительно стало интересно.
Он говорил еще целую минуту. Особо подчеркнул, что среди судей не должно быть никакого веселья – и, уж конечно, никакой выпивки, по крайней мере до вынесения оценок. Мы должны предстать перед «всем миром» облаченные в святые одежды беспристрастности, воплощать собой мудрость и благочестие монахов, богомольцев и ангелов, для того чтобы весь мир узнал, что «Кублай-хан» – этот цветок женственности – и «Саймон Лиф продакшнс» представляют собой само... – Он глубоко вздохнул, закатил очи горе, тряхнул головой: – Достоинство!
Естественно, это было кульминацией собрания. После захватывающей речи Саймона Лифа деловые инструкции – время и место нашей встречи перед началом конкурса, список призов и тому подобное – казались безумно скучными. Наше действо закончилось к половине двенадцатого, и после неудачной попытки вырвать Мисти из лап Саймона Лифа, нашего современного Демосфена, я ушел.
Комната Лиссы Велдон находилась в северном крыле «Хана», и я не стал ей звонить, а направился прямиком туда, набрав по дороге полные легкие чистого, свежего воздуха. Я нажал кнопку на двери номера 218, и мое сердце слегка зашлось.
На этот раз она оказалась дома.
Глава 17
Дверь немного приоткрылась, и на меня уставился черный глаз с зелеными крапинками.
Но вот глаз широко распахнулся со своим обычным выражением удивления, и она открыла дверь со словами:
– Шелл, радость моя. Я думала, это Булл. Хотя для него еще слишком рано.
– Может быть, сейчас слишком рано и для меня.
Видимо, она вылетела из-под душа – на ее коротких черных волосах сверкали и переливались алмазными горошинами капельки воды. Влага поблескивала на шелковистой коже плеч, шеи и верхней части груди – остального не было видно, потому что она прижимала к себе пушистое белое полотенце, которое явно схватила на бегу.
Хотя бы одно из моих здешних умозаключений оказалось правильным, его подтвердила и Лисса:
– Я только что из душа. Собираюсь на перерезание ленточки. Заходи.
– В душ?
Она хихикнула:
– Можешь помыться, если хочешь. А я уже все.
– Вообще-то меня уже умыли. Но я, пожалуй, войду.
И я вошел.
– Быстро закрой дверь, – приказал я, – иначе нас затопчут в толчее.
– В толчее?
– За нами могут наблюдать из коридора. Ворвется толпа. Закрой и забаррикадируй дверь, придвинь к ней кровать. Я пристрелю первых шестерых.
– О, только не кровать, радость моя, – возразила она. – Закрой глаза.
– Зачем? Они уже видят.
– Мне нужно поправить полотенце.
Я закрыл глаза и даже не подсматривал, пока она не сказала:
– Все, теперь я прикрыта со всех сторон.
Я посмотрел на нее:
– Это спорный вопрос.
Полотенце было завязано прямо под мышками. Под ним скрывалась самая важная часть ее восхитительного, стройного тела – от роскошных грудей до середины великолепных бедер. Но все остальное обжигало своей соблазнительной наготой – округлые плечи, вздымающаяся над полотенцем грудь были голыми, как попка младенца.
– Я сейчас оденусь, – объявила она. – Ты, наверное, хочешь узнать, говорила ли я с Буллом Харпером.
– Да.
– Говорила. Он действительно встречался с Джин, и она ему рассказала, что пыталась увидеться с мистером Сардисом, да так и не смогла пробиться к нему. Она попросила Булла устроить ей с ним встречу.
– И он устроил?
– Не знаю. Он мне не сказал. Он странный – если ему надоедает о чем-нибудь толковать, он просто молчит. Его и с места не сдвинешь.
– Я подозревал, что он именно такой. Когда Джин говорила с Буллом?
– В четверг под вечер. Она приходила в дом, чтобы встретиться с ним.
– Ты хочешь сказать, в поместье Сардиса?
– Да, Булл еще был там; она приходила около четырех вечера. Хочешь «Мартини»?
– Что?
– "Мартини" хочешь? Я приготовила его перед тем, как прыгнула в душ. Мне нужно было как-то продержаться на этой церемонии. Со всеми их речами и восхвалением всех и каждого.
– Ну, я вообще-то не пью «Мартини» днем. Но... да, пожалуй, выпью. Один бокал.
– Что значит «один бокал»? – В ее девственно-невинных глазах заплясали язычки пламени. – Я сделала целый кувшин.
– Ну, тогда наливай.
Пока она наливала, позвякивая льдом в кувшине – между прочим, она неправильно приготовила «Мартини», никогда нельзя класть лед в кувшин, – я спросил:
– Джин объяснила Буллу, для чего ей понадобился Сардис?
– Нет. Он ее спрашивал, но она увильнула от конкретного ответа. Придется пить из старых больших стаканов, у меня нет этих симпатичных маленьких фужерчиков. Сядь и расслабься, у нас есть еще минутка.
Минутка для чего? Я был слегка озадачен. Она протянула мне почти полный стакан, и я присел на краешек кровати.
Комната у нее маленькая, один угол занимала аккуратно застеленная кровать, у стены – низенький туалетный столик из темного резного дерева, справа от меня расположился бамбуковый столик, а прямо напротив – приоткрытая дверь в ванную комнату. Мне был виден темно-красный коврик и душевой шланг, висевший на крючке.
Я отхлебнул «Мартини» и взлетел над кроватью, будто подброшенный пружиной. Наверное, туда все-таки стоило положить льда, и побольше.
– Бр-р, – вырвалось у меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26