Но теперь не сон, и руки связаны, и укороченная до предела цепь мешает наклониться, чтобы прижаться грудью к коленям. И от этого жар становится все сильнее.
Развязала Вику Сандра. Ее партнер, уходя, разрешил это сделать, и Вика долго ревела у Сандры на груди. Сандра ее утешала, и со стороны это напоминало прелюдию к лесбийской любви. Вика не осознавала, что ее телодвижения выглядят двусмысленно — ее тело как бы жило в эти минуты отдельно от сознания. Успокоив разгоряченное тело лесбийскими ласками, Вика тотчас же забыла о них. Сознание зафиксировало только то, что она прижималась к Сандре, как к близкой подруге — как это обычно бывает, когда одна девушка хочет поплакаться другой в жилетку. То, что на обеих девушках не было никаких жилеток, для Вероники в этой ситуации роли не играло.
О том, что ее действия могли быть истолкованы, как лесбийский акт, Вика узнала только вечером, когда им принесли поесть, включили свет и объявили:
— Вы сегодня играли в недозволенные игры, или нам показалось? Сандра, ты прекрасно знаешь, что это запрещено. Рабыни предназначены для мужчин и могут заниматься любовью друг с другом только по приказу мужчин. В следующий раз будете наказаны обе.
Веронике хотелось закричать, что она не рабыня, что сейчас двадцатый век и совсем скоро будет двадцать первый, что Россия — свободная страна, и никто не имеет права держать ее в подвале на цепи, как собаку. Но она промолчала. Боль от ударов бича еще жгла ее кожу.
А на следующий день ее отвели в душ, потом опять связали руки и завязали глаза и повели наверх. Там ее кто-то трогал, поворачивал, рассматривал. Вика услышала пару замечаний о своей внешности, которые в другое время и в другой обстановке могли показаться лестными.
Потом кто-то сказал:
— Я хочу посмотреть, какие у нее глаза.
— Карие, — ответил другой голос.
— Я хочу посмотреть, — настаивал первый.
С глаз Вероники сняли повязку.
Тут она и увидела свою первую сокамерницу. У той глаза оставались завязанными, но Вика узнала ее и убедилась, что там, в камере, первое впечатление ее не обмануло. Это была та самая девушка, которая спала на переднем сиденье черного БМВ в ночь похищения.
— Действительно, карие, — сказал мужчина с очень запоминающимся лицом. Его азиатскую физиономию обрамляли пышные бакендбарды, что и само по себе в наше время большая редкость.
Он заглянул Вике прямо в глаза, и она вздрогнула от этого взгляда — ей показалось, будто что-то холодное коснулось ее мозга.
— Хорошо, я беру ее, — сказал бакенбардист, помедлив.
— Оставить ее с Сандрой, господин Христофор? — уточнил чисто выбритый молодой человек в кимоно.
— Да, конечно. Такой товар грех продавать кому попало. Придется поискать покупателя. А Сандра научит ее покорности.
— Сандра расскажет ей, что такое покорность, — поправил молодой в кимоно. — А учить будем мы.
— Пусть она встанет на колени, — равнодушно сказал Христофор.
Вообще весь разговор протекал так, будто Вероника — неодушевленный предмет или, в лучшем случае, дрессированное животное, не способное понять, о чем идет речь.
— На колени перед хозяином! — резко скомандовал молодой и легонько хлопнул Вику по плечу многохвостой плеткой.
Девушка поспешно подчинилась.
— Она будет хорошей рабыней, — произнес Христофор, а молодой, поглаживая спину девушке плеткой, объявил:
— Радуйся. Теперь ты рабыня господина Христофора и должна благодарить его за поощрения и наказания.
Вероника снова заплакала. Ей хотелось забыться в истерике, кинуться в драку, броситься бежать — но плетка была совсем рядом. А еще она помнила, что у некоторых мужчин здесь есть пистолеты, а Сандра говорила что-то про ванны с кислотой в подвале. Или это была не Сандра…
Неважно! Все равно неволя казалась Веронике лучше смерти и полного исчезновения. Кислота прекрасно растворяет органику, смерть необратима, а из неволи еще можно спастись.
Поэтому Вероника просто тихо плакала, а молодой мужчина с плеткой продолжал говорить негромко и холодно:
— Господин Христофор сказал тебе добрые слова, а ты забыла поблагодарить его, иначе будешь наказана.
— Я не знаю… Я не знаю… — пробормотала Вика, всхлипывая.
Плетка больно хлестнула ее между лопаток.
— Господину Христофору ты должна говорить «Благодарю тебя, хозяин». Тем, кто будет наказывать или награждать тебя от его имени, не забывай говорить: «Благодарю тебя, господин».
Плетка хлестнула ее еще раз. Вика вскрикнула, но ничего не сказала.
— Похоже, она не будет хорошей рабыней, господин Христофор, — сказал человек с плеткой обладателю бакенбардов, а потом снова обратился к девушке: — Ты опять забыла. За наказание нужно благодарить. Я буду бить тебя до тех пор, пока ты этого не усвоишь.
И он ударил ее трижды. Эти удары были гораздо больнее, чем первые два. Пытаясь уклониться, Вероника упала на живот, и ботинки Христофора оказались прямо перед ее глазами.
Христофор сделал шаг назад, а молодой помощник все так же холодно и равнодушно приказал:
— Встань на колени.
Это было не так просто сделать со связанными за спиной руками. Но Вероника все-таки изловчилась и вернулась в прежнее положение.
— Не надо. Не бей меня. Пожалуйста! — прошептала она.
— Неправильно, — прервал ее бичеватель и ударил снова.
— Благодарю тебя, хозяин, — пробормотала Вика.
— Неправильно, — повторил бичеватель. — Твой хозяин — господин Христофор.
И он ударил девушку еще раз.
— Благодарю тебя, господин, — выдохнула она.
— Вот теперь правильно.
Молодой человек отвел плетку и вместе с господином Христофором отошел к другой девушке. Ее глаза были завязаны, но она все слышала и теперь дрожала от ужаса.
Через два дня Вероника уже привыкла без напоминаний благодарить мужчин за наказания и поощрения. В число последних входила еда, купание под душем и мимолетные ласки, которыми мужчины награждали Вику, приходя развлекаться с Сандрой. Саму Веронику только целовали и трогали руками на ходу — дальше дело не шло. Она поинтересовалась у Сандры, почему, и та ответила:
— Нетронутые дороже ценятся.
А в тот день, когда Веронику впервые вывели обнаженной на свежий воздух, она снова увидела свою первую сокамерницу.
Рабынь выгуливали на небольшом участке, огороженном с трех сторон бетонным забором с колючей проволокой, а с четвертой стороны — серебристой гофрированной стеной какого-то ангара. Двенадцать девушек привезли туда в микроавтобусе и оставили под присмотром двоих охранников. Охранники требовали, чтобы рабыни подставляли свои тела солнцу. Почти у всех были белые полосы на груди и бедрах, а это, как объяснила Сандра, вызывает раздражение у здешних мужчин.
Глаза у всех девушек были открыты. Очевидно, портить рабыням зрение здесь тоже не хотели.
И Вероника сразу увидела ту девушку.
— Эй, ты меня не помнишь? — спросила она. — Нас сначала посадили вместе. Я — Вероника. А тебя как зовут?
— Настя, — ответила девушка, но тут их разговор прервался, потому что в «загон» втолкнули еще одну обнаженную красавицу.
Сопровождавший ее охранник сказал двум другим:
— Эту привезли сегодня ночью. Командор приказал обращаться с ней бережно.
— Ценный товар? — спросил один из стражей.
— Ценнее некуда, — прозвучало в ответ.
Следствие ведет Серафим
Серафим Данилов узнал про черный БМВ случайно. Он зашел к Мышкину поинтересоваться новостями о розыске Насти Мещеряковой, а тут в кабинет как раз влетел стажер Гольцов, пребывающий в сильном возбуждении.
— БМВ х315АР опять засветился, — с порога объявил он, причем номер назвал как-то странно, сделав из него русско-латинский гибрид: «икс триста пятнадцать а-эр». — На «Удельной» покрошили парней из охранного агентства «Рюрик». Они успели передать в эфир приметы и номер машины.
— А Томилина так и нет?
— Нет. Участковый несколько раз звонил. Что будем делать?
— Черт его знает. Надо засаду сажать на профессора Попова. Сашка придет — решим.
— Что за БМВ? — вклинился в разговор Серафим. — Это имеет отношение к Насте?
— Не исключено, — машинально ответил Мышкин, думая о чем-то своем.
Он тут же спохватился, но было уже поздно. Слово — не воробей.
На все дальнейшие вопросы Мышкин отвечал однозначно:
— Тебя это не касается. И вообще, иди с Богом. Не мешай работать. Будут новости — я тебе сообщу.
Выпроводить Серафима удалось не без труда. А когда он все-таки ушел, Мышкин попытался связаться с Максимовым. Тот с утра уехал по делам, не связанным с убийством Густова, но когда с третьей попытки до его машины удалось дозвониться, оказалось, что он уже знает о происшествии в лесопарке неподалеку от метро «Удельная» и психиатрического института имени Скворцова-Степанова, и не только знает, но и находится непосредственно на месте происшествия.
— Дело забирает РУОП, — проинформировал он Мышкина. — Густова они пока брать не хотят, говорят — связь неочевидна. Но думаю, и его заберут. В любом случае, засаду в квартире Томилина будут ставить они. А там он как миленький и Густова на себя возьмет.
— Дай то Бог. Пусть они тогда и на Мещерякову его раскручивают.
— А что тебе Мещерякова? Тела нет, кровь в прихожей — папочкина, пол его по носу двинул. Кто вообще говорит, что девчонка пропала?
— Серафим говорит.
— Гони его в шею. Кто он такой? Он ей брат, сват, муж или внебрачный сын?
— Так ведь папаша по трезвяни тоже заявление накатал. Протрезвили на свою голову. Я, конечно, могу назад его сбагрить. Сейчас он наверняка никакой — заберет и век не вспомнит.
— Вот и отдай. Возьми с него расписку, что дочка никуда не пропала, а поехала поступать во Владивостокский государственный университет.
— Почему во Владивостокский?
— Потому что далеко. Серафим за ней поедет и от нас отвяжется.
А Серафим тем временем прямиком из милиции отправился к ближайшему телефону-автомату и позвонил по 07 с намерением выяснить точный адрес человека по фамилии Томилин, проживающего на улице Профессора Попова.
Ему сказали, что справки такого рода — платные, так что звонить надо по другому номеру и непременно с домашнего телефона или карточного таксофона.
Серафим так и поступил.
Через пару минут он уже знал, что единственный Томилин на улице профессора Попова живет в квартире 1 дома № 12, а зовут его Олегом Алексеевичем.
Теперь Серафим имел примерно ту же информацию, что и милиция, но совершенно не представлял, что с нею делать и как сведения о месте проживания Олега Томилина могут помочь Насте Мещеряковой, попавшей в беду.
Последствия ошибки
— А скажи мне, дорогой друг Олег, это у тебя безусловный рефлекс — сначала хвататься за пушку, а потом думать?
Хозяин фирмы «Плутон» Георгий Борисович Платонов говорил тихо, почти вкрадчиво. И речь его, и сам он казались совсем нестрашными.
Олег Томилин виновато молчал, опустив голову. Он был очень бледен, потому что знал, насколько страшным может быть этот никогда не повышающий голоса человек. Хотя арсенал наказаний у Платонова был несколько шире, чем у Варяга, и убивать своих людей он не спешил — но если считал нужным сделать это, то отдавал приказ о ликвидации с легкостью.
А пока он продолжал задавать вопросы.
— Неужели трудно было спросить, кто у нее папа?
На этот раз Томилин ответил:
— Она бы не сказала. Она говорила, что приехала из Польши. Мы думали, ее никто не будет искать.
— Думали?! Интересно, каким местом. Вы же видели, что за ней хвост, что у нее «крыша». Неужели трудно было понять, что дело нечисто! Неужели трудно было выкинуть ее вон где-нибудь у метро? Хотя какое к черту метро — просто на улице. Эти орлы ее подобрали бы и все дела. На кой черт вы их побили?
— Вы же сами говорили: если засветимся при операции — убивать всех свидетелей…
— А своего ума у вас нет?
Обычно фразы такого рода выкрикиваются в запальчивости, но Платонов говорил все так же тихо и размеренно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31